Дженни была единственной, кто знал, что «прискорбным событием» было рождение ребенка. Лоретта потеряла место в театре «Ковент-Гарден» (маленькую роль, но это могло помочь ей сделать карьеру), и теперь она была здесь и играла только в интермедиях в Гайд-парке.
– Никто бы и не догадался, – сказала Дженни, оглядывая подругу. Шелковистые локоны Лоретты цвета соломы приплясывали на ее плечах в такт движениям ее маленькой и ладной фигурки. Юбка взвивалась вихрем вокруг ее стройных лодыжек, хорошо видных из-под короткой юбки костюма молочницы.
Лоретта содрогнулась.
– Никогда не забуду, какой толстухой я выглядела. Это было ужасно.
– Но почему ты не хочешь выйти замуж за герцога? – приставала Дженни. – Ты такая хорошенькая. И я не сомневаюсь, что он мгновенно влюбится в тебя. Как его зовут? Арфиад, да?
– Никогда не слышала, чтобы какая-нибудь герцогиня стала знаменитой актрисой, – убежденно сказала Лоретта.
– Ты не можешь быть актрисой всю жизнь. Когда-нибудь тебе придется выйти замуж.
– Возможно. – В голосе Лоретты не было ни малейшего интереса. – Похоже, это не очень приятное состояние, и я не хочу об этом думать. Как ты считаешь, разрешит ли мне Блуэтт стать дублершей в роли королевы Маб?[11]
– Конечно, не разрешит, – сказала Дженни. – Он никогда не позволяет младшим членам труппы пытаться войти во второй состав.
– Блуэтт будет умолять меня дублировать, после того как я сыграю роль миссис Ловейт. Это театр герцога Холбрука, а не Арфиада. – В ее тоне не было ничего откровенно амбициозного. Он был спокойным и обыденным. – Но ты права. Блуэтт отдаст эту роль Бесс, а она скомкает и искалечит весь текст, как только появится перед аудиторией.
– Все говорят, что она оказывает ему особую любезность, – хихикнула Дженни.
Речь шла о директоре сцены Блуэтте. Это был человек, которому женщина не стала бы расточать свои милости, если бы не ожидала вознаграждения.
Лоретта сморщила носик:
– Как неприятно!
Но Лоретта не любила слишком долго задерживать мысли на досадных вещах. Думать о тяжелом означало тратить попусту драгоценное время, которое можно было использовать на размышления о важных делах. А самым главным она считала свое будущее блестящей актрисы.
Но едва ли можно было не обращать внимания на отдельные события, угрожавшие этому розовому будущему. Одним из таких прискорбных событий было то, что ее в прошлом году сшибла карета. Директор в «Ковент-Гардене» был нелюбезен и не проявил сочувствия, когда она опоздала на спектакль и пришла прихрамывая. Участие мистера Спенсера привело к весьма приятному вечеру в его обществе, хотя последствия оказались тягостными. Директор уволил ее, только хмыкнув и махнув рукой. Это воспоминание заставляло Лоретту содрогнуться. Он пожалеет об этом, когда она станет звездой театра «Друри-Лейн». Но она проявит благородство.
Лоретта считала, что быть благородной необходимо, исключая некоторые случаи. Она точила зубы на странствующую труппу театра «Ковент-Гарден», и было два момента, когда пришлось поставить на место одну из товарок-актрис. Но большей частью Лоретта сохраняла солнечную способность показывать спину несимпатичным ей людям так же стремительно, как и отворачиваться от неприятных событий. Если бы она не овладела этим искусством, она бы не пережила детства, учитывая некоторые склонности ее отца. О детстве она старалась никогда не вспоминать. Несколько лет назад она придумала образ любящего отца, столь нежного и снисходительного, что он оставил свое состояние и владения единственной дочери. Она ничего бы не выиграла, если бы призналась, что она дочь Джека Хоза.
Было только два эпизода, говоривших в пользу Хоза. Первый – это то, что он принял весть о своей казни через повешение с необычайной бодростью и надел новый горохово-зеленый костюм и шляпу с серебряной бахромой. Конечно, костюм этот был ворованным, но к тому времени, когда его прежний владелец услышал о его судьбе, тот уже был погребен вместе с Джеком и почивал в могиле целую неделю. Вторым оказался тот факт, что все, добытое воровством, он оставил дочери. Возможно, он и не прямо завещал ей свое имущество, но так как она была единственной, кто знал о его коробке для париков с двойным дном, то на следующее утро после его ареста она первой вошла в дом и забрала коробку.
Можно было бы счесть, что это было компенсацией за ее горькое детство. Но даже от одной этой мысли Лоретту бросало в жар. Поэтому она предпочитала об этом не думать. Внимание своего отца она впервые привлекла, когда ей исполнилось восемь лет, и с тех пор она совершенствовалась в искусстве не размышлять, пока в четырнадцать лет не сбежала из дома. К этому времени она уже знала, где находится шляпная коробка.
Когда случалось что-нибудь ужасное, как эта досадная история с рождением младенца в прошлом году, жизненная философия Лоретты приносила хороший результат.
Если бы ее не сбил экипаж, мистер Спенсер не проводил бы ее домой. А не проводи он ее, она бы не пришла к решению, что ей приятно утешение самого интимного характера. Лоретта время от времени не лишала себя развлечений, хотя иногда и сетовала на свое легкомыслие, когда задумывалась о том, что можно было бы предотвратить зачатие. Но даже это несчастье послужило ко благу, потому что теперь она получит роль в самом большом любительском спектакле года.
Блуэтт, руководивший театром «Ридженси», только поднял бровь, когда она сказала, что ей надо на время освободиться от своей роли, чтобы иметь возможность порепетировать в Холбрук-Корте. Он не только отпустил ее, но эта новость распространилась со скоростью пожара, и вскоре все девушки с завистью спрашивали ее, как она получила эту роль.
Так как едва ли она могла им признаться, что это имело отношение к достойному сожаления пятимесячному перерыву в ее карьере, времени, которое она провела в деревне, и к маленькому орущему свертку, который она с благодарностью вручила мистеру Спенсеру, Лоретта придумала прелестную историю о герцоге Холбруке. Вероятно, никто ей не поверил, но Лоретту никогда это не беспокоило.
– Я все-таки не понимаю, почему ты не хочешь стать герцогиней, – мечтательно протянула Дженни, вынимая из-за зеркала веточку розмарина и вдыхая ее аромат. – Я была бы счастлива иметь горничную, и мне бы понравилось, если бы меня называли «ваша светлость». Я бы носила на шее огромные бриллианты с утра до вечера. Я бы даже спала в них.
Лоретта рассмеялась.
– Я была бы в восторге только от одной вещи: если бы три тысячи человек выкрикивали мое имя, вся сцена была бы усыпана цветами, а мистер Эдмунд Кин[12] выразил желание разделить славу со мной.
– О, у тебя все это будет, – сказала Дженни с полной верой в то, что говорит. – Ты лучшая актриса из всех нас, Лоретта. Ты одна помнишь текст всех ролей, даже когда они не твои. Ты смогла бы сыграть роль королевы Маб, если бы тебе предложили ее завтра?
– Я могу сыграть любую роль в этой пьесе, – без колебания отвечала Лоретта.
– Но ты же не в состоянии помнить весь текст!
– Запомнить его нетрудно. А как же понять суть пьесы, если не выучить ее всю?
– Ну, ты просто не от мира сего, – сказала Дженни. – Ты прямо-таки тронутая. Мы же оперные танцовщицы. Мы выходим в антракте, поем куплеты и задираем ножки. Единственный раз я слышала аплодисменты, когда моя юбка задралась выше обычного.
– Я все-таки выйду на настоящую сцену, – сказала Лоретта. – И никому не ведомо, когда это произойдет.
Дженни не смогла сдержать улыбки. Лоретта выглядела как свежая золотоволосая английская мисс, но у нее было нутро самой целеустремленной и решительной женщины, какую только Дженни доводилось встречать в жизни.
– Я не сомневаюсь, что со временем тебя станут осыпать розами, а я, вероятно, все еще буду ждать, пока Вилл оставит землю отца и обзаведется хотя бы акром своей собственной.
– Я дам тебе денег, – сказала Лоретта решительно.
Блуэтт сунул в дверь голову, покрытую жесткой короткой щетиной, похожей на стерню, не поинтересовавшись, одеты актрисы или они в чем мать родила.
– Пора! – пролаял он.
Лоретта проверила цвет помады на губах, Дженни заткнула за зеркало веточку розмарина. И обе они побежали на звук зажигательных начальных аккордов «Пошел я раз в пивную и что увидел там?», послышавшихся из оркестровой ямы. Начиналась интермедия.
Королева Маб, покачиваясь, бранилась и требовала бутылку пива. В поту и полупьяная, она все же источала аромат королевского достоинства, когда проплывала в блеске и шелесте золотых кружев. Лоретта вжалась в стену, давая ей пройти. За королевой следовала свита из фей, а также Джон Суиннертон, остановившийся, чтобы подмигнуть Лоретте.