Элоиза Джеймс - Укрощение герцога

– Моего чего?

– Твоего списка, – уточнила Джози. – У каждой женщины есть такой список, даже если она держит его только в уме.

– У меня такого нет. – Имоджин поджала губы.

– Прошел почти год с тех пор, как умер Дрейвен. – Джози, как обычно, вторгалась в область, куда не осмелился бы вступить никто, кроме нее. – Тебе все равно придется задуматься о новом браке. Ты ведь не захочешь отцвести, сморщиться и превратиться всего лишь в тетушку детей Аннабел.

– Джози! – застонала Аннабел.

Имоджин разразилась смехом.

– Вот это то, что я называю хладнокровным отношением к браку.

– Наши с тобой списки одинаковы, – заявила Джози. – Ты просто еще не уяснила своих требований, а я это сделала.

– Ну и скажи мне снова, какие качества я ищу в муже?

– Во-первых, имение. Если возможно, титул. Ум, но не такой, чтобы он причинял неудобства. То же касается и приверженности моде. Мало кому понравится быть замужем за мужчиной, более модным, чем ты сама.

– Думаю, ты чуть-чуть требовательнее меня, – сказала Имоджин. – Наш опекун, кстати, вполне соответствует твоим запросам. У Рейфа есть имение, титул, вполне приличный рост, он совершенно не интересуется модой, обладает интеллектом в разумных пределах. Ну, разве что слегка разбавленным уксусом.

– Ты права, – согласилась Джози. – Но я добавлю еще ограничения в возрасте. – Она села, держа на весу пуховое одеяло. – Не ограничиться ли мне джентльменами до тридцати лет, а лучше до двадцати пяти?

– Но для меня важное препятствие то, что Рейф – пьяница, – сказала Имоджин. – И в твоем списке нет очень важного для мужа качества.

– Постоянства? – спросила Джози. – В Рейфе это есть. Кстати, он весьма привлекателен, но для меня чересчур стар.

Внезапно Имоджин заметила, что и Аннабел, и Джози внимательно наблюдают за ней.

– Он староват для меня и слишком много пьет, – быстро нашлась Имоджин.

– Но тебе же больше двадцати одного года, – заметила Джози со своей обычной сокрушительной прямотой. – И ты уже вдова.

– Рейф тебе не может подойти, дорогая, – сказала Аннабел, беря Имоджин за руку. – Но кое-кто окажется вполне подходящим.

Губы Имоджин тронула неуверенная улыбка.

– По правде говоря, – сказала она, – я из тех редких людей, которые могут полюбить всего раз в жизни, Аннабел.

– Если бы мы могли рассчитать момент, когда влюбимся, с такой же легкостью, с какой я составила этот список, – сказала Джози, – мир был бы гораздо более приятным местом. Я смогу влюбиться, только если мужчина поклянется мне в вечной неувядаемой любви.

– В таком случае удачи тебе, – пожелала Имоджин с каким-то неподобающим отзвуком безутешности в голосе.

Аннабел сжала ее руку.

Май 1817года,

Холбрук-Корт, резиденция герцога Холбрука

Перед ним маячили нос и подбородок, но он не видел талии. Зато определенно мог рассмотреть глаза.

Даже для человека, проводившего больше времени перед зеркалом на Варфоломеевской ярмарке[1], чем перед собственным в своей спальне, Рейф узнал эти глаза. Сильно затененные под прямыми бровями. Такие глаза были у него. И у его отца.

Будто одно из волшебных ярмарочных зеркал ожило, и теперь перед ним стоял тот, кто в них отражался. Например, на Варфоломеевской ярмарке человек, располагающий двухпенсовой монетой, мог увидеть существо с двумя головами или трехногого цыпленка. А при наличии второго двухпенсовика – поглядеть на себя со стороны в комнате иллюзий, где диковинное зеркало показывало человека с пузом, похожим на рождественский пудинг. Рейфу это, пожалуй, не очень-то нравилось. Даже когда он выпрямлялся и принимал достойную позу, подобающую герцогу Холбруку, это не меняло дела.

Граф Мейн потешался над бесплодными усилиями Рейфа. Он любовался своей отточенной элегантностью в зеркале, делавшем его похожим на гибкую, как ива, нимфу.

– Попробуй-ка это, – говорил он. – Оно тебе больше понравится.

Втайне Рейф попробовал. Его отражение в узком зеркале не обнаруживало дородного стана. Он увидел человека напряженного и подтянутого, будто никогда и не встречавшего рассвета с полным брюхом и головной болью.

А теперь случилось так, как если бы это второе зеркало ожило, и отразившийся в нем человек стоял перед ним.

– Вы родились в 1781 году? – спросил он, пытаясь собраться с мыслями.

– Мне тридцать шесть, и я родился, как я всегда считал, почти в то же время, что и вы, – между нами разница в возрасте всего в несколько дней. – Наступила очень краткая пауза, потом человек добавил: – Ваша светлость.

– Могу я предложить вам виски? – спросил Рейф.

– Не в этот час.

Рейф прошел к низкому буфету и наполнил стакан. Так он чувствовал себя увереннее, и потому задать следующий вопрос оказалось легче.

– Так вы явились в этот мир за несколько дней до меня или несколько дней спустя?

Он не обернулся к собеседнику, а продолжал смотреть в одно из сводчатых окон библиотеки. Он иногда останавливался перед ними. Теперь эти маленькие елизаветинские оконца, мерцающие, как алмазы, обрамляли довольно большой кусок расстилавшегося перед домом газона.

За его спиной послышался насмешливый голос мистера Спенсера:

– Я всюду гонялся за вами, ваша светлость, но, уверяю вас, у меня нет намерения посягнуть на ваши владения, даже если бы такое было возможно.

Рейф обернулся.

– Я хотел выяснить, в каком порядке мы с вами родились, только из любопытства. – В глазах его сводного брата появился сардонический блеск. – Имя, данное мне при крещении, – Рейф, – сказал он отрывисто. – Я не люблю, когда меня называют «ваша светлость». – Потом добавил, будто эти два факта естественно следовали друг за другом: – У меня был брат Питер, но он умер несколько лет назад.

– У меня создалось впечатление, что ваше имя Рейфл, – сказал гость.

Пока Рейф стоял к нему спиной, тот непринужденно сел. Будто они были равными и он каждый божий день представлялся одному или парочке братьев.

– Это верно, – ответил Рейф. – А ваше имя?

– Нас красили одной кистью, – туманно пояснил мистер Спенсер.

Рейф заморгал, как деревенский слабоумный.

– Что?

– Гейбриел.

– Рафаил и Гавриил, – прокомментировал Рейф. – Черти и весь ад! Я и понятия не имел.

Внезапно серьезное лицо брата озарила усмешка.

– Неужто тот факт, что вас назвали в честь архангела, подвигает вас на богохульство?

И в его усмешке Рейф усмотрел несходство между своим и его лицом. В улыбке Гейбриела Спенсера была очаровательная серьезность, чего не бывало ни в облике, ни в характере Рейфа.

– О чем только думал наш отец? – вопросил Рейф. И тотчас же заметил по выражению, молниеносно мелькнувшему в глазах брата, что тот отлично знал, какие мысли бродили в голове старого герцога.

– Следующее, что вы мне скажете, – это то, что Холбрук качал вас на коленях, – сказал Рейф обреченно.

– Только пока мне не исполнилось восемь, – ответил мистер Спенсер и добавил тоном, в котором звучали осмотрительность и осторожность: – Ваша светлость.

– Черти и весь ад! – повторил Рейф. – И не называйте меня вашей светлостью. Я никогда не принимал этого титула. – После короткой паузы он продолжал: – Мы с братом видели отца не чаще раза в два года. Этого было вполне достаточно для того, чтобы отец мог заметить, как быстро мы приближаемся к совершеннолетию. И похоже, он находил, что мы взрослеем недостаточно быстро.

Он ненавидел сочувствие. Готов был принимать его только от Питера, и, как ни странно, его ничуть не задело участие в глазах новообретенного брата.

– Вас не смутит, если я стану называть вас Гейбриелом? – спросил Рейф, цедя свое виски мелкими глотками.

– Лучше Гейбом.

– И сколько же вас еще? – спросил Рейф, внезапно осознав, что вся округа может быть заселена его родичами. – Есть у меня сестра?

– К сожалению, все архангелы были мужского пола.

– Но ведь есть еще апокрифические Евангелия.

– Я единственный ребенок у матери. Что же касается апокрифических Евангелий, то они ненадежны. Ваш отец не стал бы давать своему ребенку имя Уриэль, хотя в «Книге Инока» оно есть.

– Он ведь и ваш отец тоже, – заметил Рейф и добавил: – Похоже, вы замечательно разбираетесь в библейских тонкостях.