Она подалась вперед и спросила:
– Неужели все женские роли исполняют мужчины?
– О нет, – ответил он шепотом ей на ухо. – Главную роль юноши обычно играет женщина. Посмотрите, вот она!
Имоджин, изумленно моргая, воззрилась на сцену. Несомненно, там была молодая женщина, неприлично одетая в мужской костюм и бриджи, плотно обтягивающие ее ноги и бедра, так что каждый мог ими полюбоваться.
– Господи, – пробормотала она, – мне жаль, что я не захватила Джози, но…
– Все это чепуха, – ответил он, и его губы продолжали ласкать ее ухо, что не имело ни малейшего отношения к лицедейству, происходящему на сцене.
Мало-помалу действо приобретало все более шумный характер. Понравившийся Имоджин персонаж назывался вдовой Трэнки. Она ловко скакала по сцене, пеняя Золушке на ее ужасные манеры и длинный нос (и никто бы не посмел утверждать, что у мужчины, представлявшего Золушку, были тонкие черты лица).
К тому времени, когда вдова Трэнки решила, что уродливые сводные сестрицы Золушки – ужасные отродья и нуждаются в том, чтобы их проучили, потому что мачеха Золушки не сделала этого, Имоджин хохотала до упаду и не могла остановиться.
Наконец вдова Трэнки решила сообщить зрителям, что случилось с ней накануне ночью, и принялась петь арию.
– «Пошла вчера в пивнушку я, как вдовы все идут»… – пела она.
К изумлению Имоджин, зрители хором подтвердили:
– «Как вдовы все идут!»
– «За мною увязался один бесчестный плут», – продолжала Трэнки, кокетливо потряхивая юбками.
– «Один бесчестный плут, и был он тут как тут!» – взревела аудитория. И Имоджин присоединилась к общему хору. Она повела себя точно так, как должна была поступать потаскушка, которую она изображала, и самозабвенно выкрикивала непристойности.
– «Потом в постель легла я, как вдовы все идут»… – продолжала вдова Трэнки с бесстыдными ужимками и гримасами.
– «Как вдовы все идут!» – вновь взревели зрители, и тут Имоджин заметила, что дама в пурпурном чепце тоже выкрикивает припев, но это не отвлекло Имоджин от действий ее спутника, потому что он, он…
– «И тут же оказался со мной бесчестный плут», – пропела вдова.
– «И был он тут как тут», – попыталась подпеть Имоджин, но голос ее иссяк.
Ее сосед целовал и прикусывал мочку ее уха. Его горячий язык медленно скользил по ее коже, дразня и возбуждая ее. Она бросила на него взгляд. Он смеялся хрипловатым и многозначительным смехом, ничуть не похожим на гогот остальных зрителей.
– Прекратите! – сказала Имоджин, переключив внимание на вдову, порицавшую злую мачеху за ее безжалостность к Золушке.
Но он не подчинился. Его зубы прикусили ее ухо сильнее, и это было столь странное ощущение, что она не могла спокойно усидеть в кресле и заерзала, а один раз даже всхлипнула.
Но этого никто не услышал: как раз в этот момент главный герой прокрался на сцену и стащил все пироги, которые вдова Трэнки собиралась продать на рынке. Она заверещала, он обратился в бегство, и вдруг один из пирогов пролетел через всю сцену. Имоджин вскрикнула, когда пирог приземлился в самой ее середине. В последнюю секунду вдова Трэнки увернулась, но пирог попал в одну из злодеек-сестер!
Зрители то вопили, то стонали, в зависимости оттого, куда попадали пироги, летавшие по сцене. Большую их часть удавалось поймать на лету вдове, воришке или самой Золушке. Вскоре их костюмы, лица и вся сцена были щедро усыпаны крошками и кусками пирогов.
– Они замечательные жонглеры! – воскликнула Имоджин, поворачиваясь к своему спутнику.
Рейф раз сто смотрел пантомиму, но никогда не видел Имоджин Мейтленд в подобном состоянии… Она походила на лакомый пирог с вишнями, который он хотел бы съесть без промедления. Он утонул в ее сияющих глазах, прекрасный улыбающийся рот манил его, и он понял, что больше ждать не может.
Он набросился на нее, будто вознамерился проглотить ее возбуждение и радость и в одно волшебное мгновение превратить их в нечто иное. Никогда в жизни он не испытывал большего трепета, в то время как сама Имоджин сначала напряглась в его объятиях, потом дрогнула и тотчас же отдалась его поцелуям. Глаза ее закрылись, дыхание стало прерывистым. Сейчас она была в его власти. Этот вечер его, и он полагал, что теперь она всегда будет принадлежать ему, даже если сама этого не знает.
– Имоджин, – пробормотал он.
– Да, – ответил ему ее дрожащий голос.
– Сегодня вечером я провожу вас в вашу спальню.
Ее веки затрепетали, глаза открылись, и она посмотрела на него.
– Да, – прошептала она. – О да…
Рейф смотрел на сцену невидящим взором. В его распоряжении была ночь, и он должен суметь убедить ее за эту ночь, что они, как никто другой, подходят друг другу в самом важном из аспектов. Потом, когда она будет принадлежать ему полностью, он откроется ей. По лицу его расплылась медленная улыбка. В последние годы у Рейфа была не слишком обширная практика, но уж если в чем у него не было ни малейшего сомнения, так это в том, что он сумеет ублажить женщину и сделать ее счастливой. Он привлек Имоджин еще ближе и крепче сжал ее в объятиях, насколько это позволяли кресла, обитые алым бархатом.
Тем временем пантомима продолжалась. Вдова Трэнки собрала большую часть пирогов. Она решила, что раз их недостаточно для продажи и коли они выглядели не столь свежими, как прежде, то лучше раздать их злой мачехе и ее дочерям. Потому что, как она объявила, принц что-то не спешил. Хрустальный башмачок носили по дворцу уже два дня, а плана, что делать дальше, так и не появлялось. Принц должен был объездить всю округу в хрустальной карете и найти Золушку, но, как и большинство мужчин, он был медлителен. Да, он медлил! Должно быть, не знал, какая постель будет для него самой мягкой.
– Да! – рявкнула толпа зрителей.
– «Если б был он жарким сердцем наделен!» – вскричала вдова Трэнки.
– Да! – отозвалась аудитория привычным ревом. Рейф даже не услышал его.
Губы Имоджин были такими сладостными, столь нежными и восхитительными, что он был готов провести здесь всю ночь.
– «Если б был к тому ж бесстыдным он», – надрывалась вдова Трэнки.
– Да! – грохнула толпа.
– «То тогда во мне бы не нуждался он!»
– Не нуждался! – выкрикнула леди в пурпурном чепце, и все ее ближайшие соседи с ней согласились.
Тут, несмотря на полное неведение Рейфа и Имоджин, что за ними наблюдают, зоркие глаза вдовы Трэнки заметили в зале эту пару: моряка и его подружку, столь занятых друг другом, что, право же, с них следовало потребовать плату в виде фанта.
Настоящее имя вдовы Трэнки было Том, и он был профессиональным клоуном, из семьи, для которой клоунада была неотъемлемой частью жизни, альфой и омегой ремесла.
Склонность к лукавым проделкам и шалостям была его главной особенностью, и его с полным правом можно было бы назвать плутом. К тому же он знал, как угодить уже раззадоренной представлением толпе.
Дав знак своему партнеру Карну едва заметным движением брови (Карн в этот вечер изображал злую мачеху), что он изобрел отличную интермедию на потеху всем, он изменил ритм песни.
– «Ты ныне скромниц не найдешь», – заблеял он.
Толпа с радостью подхватила его слова.
– «Девицы честь не ставят в грош».
– Не ставят в грош! – завопила толпа.
– «И даже если место их в карете, ничто их от позора не спасет на свете».
Толпа охотно подтвердила это мнение.
Очень медленно он обвел указующим перстом зал.
– «Но наказать их мой удел… Когда б и кто б ни повелел»…
– Да! – взвыла толпа.
И тут Том запустил в публику отличный пирог с начинкой из крема, один из лучших, что еще оставались. Он мастерски направил его так, чтобы тот не задел кого-нибудь по дороге. Пирог взвился и полетел вверх – все выше и выше. Толпа захлебывалась от восторга и вопила. Только Рейф и Имоджин не издавали ни звука, ничего не слышали и не замечали вокруг.
Пирог замедлил движение, лениво покружился (Том вздохнул с облегчением, потому что все-таки опасался, что его метательный снаряд приземлится на физиономию матроны с довольно мерзким лицом – она была как раз из тех, кто мог бы задать ему трепку) и наконец не спеша, почти нежно упал на головы двух целующихся любовников. Он опустился им на темя, будто был выпечен специально для них, как особый головной убор.
Том не был человеком без чести, совести и сострадания. Прежде чем пара пришла в себя, он принялся метать в зал остальные пироги, тем самым вызвав к жизни еще более громкие вопли восторженной толпы.