— Привет, Тедди!
— Райли! Слышал, про нас вышла хорошая статья в «Лос-Анджелес Таймс». Отличная работа!
— Ты смущаешь меня, Тедди, — в трубке трещит, и его последние слова становятся неразборчивы.
— Мне нужно с тобой поговорить, — на этом звонок прерывается, и трубка умирает.
Я жду ещё пару мгновений, глядя на телефон и ожидая, что он зазвонит, и когда этого не происходит, возвращаюсь к работе над бюджетом, которым я занималась, пока меня не прервал Дейн.
Я только начинаю выяснять причину несоответствий, которые никак не могла обнаружить, как мой мобильник снова звонит.
— Алло?
— Райли Томас, пожалуйста, — звучит в телефоне монотонный мужской голос.
— Это я.
— Здравствуйте, мисс Томас. Это Авель Болдуин.
О, чёрт! Что этот мальчишка натворил на этот раз?
— Добрый день, директор Болдуин. Чем могу помочь?
— Дело в том, что, мне кажется, Эйден в последнее время не может держать руки при себе. Недавно он ещё раз подрался, мисс Томас, — от необходимости вспоминать это происшествие снова его голос наполняется презрением.
Это третья драка Эйдена за несколько месяцев, когда он был уличён школьными властями. И мне кажется, что драк, оставшихся незамеченными, было несколько больше. Ох, Эйден.
— Что случилось?
— Точно не знаю. Он не горит желанием рассказать мне подробности, — а я думаю, что директора это и не заботит.
— А что насчет другого мальчика? — вопрос, который я задаю в каждой подобной ситуации, но получаю менее чем удовлетворительный ответ.
— Они сказали, это было недоразумение.
— Они? — Их было больше чем один? — Я надеюсь, они сейчас в вашем кабинете, мистер Болдуин?
Он откашливается, прочищая горло.
— Не совсем так. Они сейчас в классе, и...
— Что? — восклицаю я в недоумении от его неприкрытой предвзятости.
— И я думаю, что лучше бы вам приехать и забрать Эйдена...
— Он отстранен от занятий? — спрашиваю я сквозь стиснутые зубы.
— Нет, не отстранен, — я слышу в голосе Болдуина раздражение оттого, что позволяю себе допрашивать его. — Если вы позволите мне закончить, мисс Томас...
— Он не отстранён, но вы хотите, чтобы я пришла и выдернула его с уроков, пока другие ребята будут заниматься? — я разочарована больше, чем это слышно по голосу. — Безусловно, вам понятна причина моего расстройства — мне кажется, здесь на лицо предвзятое отношение.
На мгновение он затихает, пока я одной рукой собираю вещи, которые мне могут пригодиться, чтобы поехать за Эйденом.
— Мисс Томас, ваше обвинение необоснованно и бессмысленно. Теперь я был бы признателен, если бы вы приехали и забрали Эйдена, чтобы у нас была возможность дать обеим сторонам остыть. И это никоим образом не свидетельствует, что в случившемся виновен Эйден, — когда директор понимает, что я собираюсь нарушить его затянувшуюся паузу, он продолжает. — Кроме того, у мальчика на одежде кровь, и, так как это против школьной политики — позволить ему разгуливать по территории в таком виде — в интересах администрации отправить его домой.
Я шумно вздыхаю, прикусывая язык, чтобы не высказать этому менее чем выдающемуся руководителю всё, что о нём думаю:
— Я скоро буду.
Всю дорогу из школы домой Эйден хранил молчание. До моей смены в «Доме» ещё три часа, но я думаю, нам с Эйденом нужно уединение, чтобы поговорить о том, что произошло. Я не хочу давить на него, заставлять рассказывать о случившемся, но мне нужно об этом знать. Над ним издеваются? Он ввязывается в драки, потому что ему не хватает внимания? Или он таким образом избавляется от отчаяния, вызванного воспоминаниями прошлого? Мне необходимо, чтобы он прояснил ситуацию, — чтобы решить, как ему помочь.
Прежде чем мы пойдём в «Дом», я предлагаю ему сесть рядом со мной на ступеньки крыльца. Он закатывает глаза, но подчиняется, хоть и неохотно. Эйден поглядывает на меня, пока я осматриваю его распухшие губы с засохшей в уголке рта кровью, темно-красную отметину на правой щеке и, начинающий расцветать, синяк под левым глазом. От моего пристального внимания его щёки густо краснеют.
— Я знаю, ты не хочешь говорить об этом, приятель, но ты должен рассказать мне, что случилось, — я тянусь и беру его за руку, в то время как он опускает голову, наблюдая за муравьём, который ползёт на ступеньке ниже нас. Некоторое время мы сидим молча, и я позволяю ему это, но потом всё-таки сжимаю его руку, давая знать, что пора заговорить.
— Они вели себя как придурки, — ворчит Эйден.
— Кто это начал, Эйден? — Когда он не реагирует, я снова спрашиваю. — Эйден? Кто ударил первым?
— Я ударил, — его голос так тих, так полон печали и стыда, что это разбивает моё сердце. Крупная слеза катится по его опухшей щеке, и я понимаю, что его оборона дала трещину.
— Расскажи мне, Эйден. Кто это был, и что они такого сделали, что ты захотел их побить?
Он поднимает руку и тыльной стороной руки вытирает падающую слезу, как может это сделать одиннадцатилетний ребёнок — оставляя на коже грязный след. — Они назвали меня лжецом, — бормочет он, его нижняя губа дрожит, — Эштон Смитти и Грант Монтгомери.
Маленькие засранцы! Зазнайки, богатенькие маменькины сыночки, находящиеся в их классе на привилегированном положении, чьи родители, кажется, никогда не были рядом. Я обнимаю его плечи рукой и притягиваю к себе, целуя в макушку:
— Из-за чего они решили, что ты им наврал?
Я чувствую, как напрягается его тело, и в моей голове рождается множество вариантов, пока я жду его ответа. Когда Эйден, наконец, заговаривает, его голос еле слышен:
— Они сказали, что я наврал, что был на гоночном треке в воскресенье. Что я не встречался с Колтоном и не знаю его...
Моё сердце сжимается от его слов. Он был так взволнован, когда собирался в школу, желая рассказать друзьям о своём приключении. Так радовался, что теперь крут, потому что в этот раз он участвовал в том, чего не делали другие дети. И его восторженное состояние закончилось дракой. Я как наяву вижу, как это произошло: как они дразнили и толкали Эйдена, пока он не набросился на них в ответ. Я тяжело вздыхаю, снова сжимая его плечи. Мне бы хотелось сказать ему, что эти маленькие засранцы заслужили свою участь, и он поступил правильно, но ведь ясно, что это значит отреагировать не самым ответственным образом.
— О, Эйден. Я сожалею, мальчик мой. Мне так жаль, что они тебе не поверили. Жаль, что они нападали на тебя... но, Эйден, размахиванием кулаками дела не решить. В конце концов, от этого только хуже.
Он неохотно кивает головой:
— Я знаю, но...
— Эйден, — выговариваю я ему строгим голосом, — никаких «но». Тебе нельзя решать свои проблемы с помощью кулаков.
— Я знаю, я пытался пожаловаться миссис МакАдамс, когда они начали толкаться, но она не стала меня слушать, — я вижу, как ещё одна большая слеза повисает на его густых ресницах.
— Тогда я запишусь на приём к мистеру Болдуину, чтобы поговорить об этом с ним и с миссис МакАдамс, — Эйден вскидывает голову, его глаза широко распахнуты от страха. — Я не собираюсь всё усложнять, Эйден. Я хочу попросить их быть повнимательнее к детям. Чтобы убедиться, что в дальнейшем они не позволят повториться сегодняшним обстоятельствам. Я прослежу за тем, чтобы другие дети не узнали, Эйден, но мне нужно твоё уверение, что это не повторится.
Он кивает головой, уклончиво хмыкая.
— У меня проблемы? — Он смотрит на меня из-под мокрых от слёз ресниц с трепетом в глазах.
Я обнимаю Эйдена обеими руками, сжимая его маленькое тело, которое испытало так много боли за такую короткую жизнь. Прижимаю мальчика к себе, успокаивая и давая понять, что всё хорошо. Что, даже если он что-то натворил, это не значит, что его жестоко изобьют и лишат еды, как это было в его прошлом.
— Да, малыш, это так... Но, думаю, это горькое чувство — самое худшее, что с тобой будет, — я ощущаю, как его плечи облегченно опускаются, расслабляясь, пока в моей голове зреет план.
— Я знал, что долго без меня ты не протянешь, — на том конце линии отдаётся эхом переполненный самонадеянностью голос Колтона. Мой пульс учащается только от одного его сексуального звучания, но я должна абстрагироваться от его влияния, чтобы осуществить свой план и помочь Эйдену восстановить уверенность в себе и авторитет в школе.