Оксана Сергеева - Узел

Стремление к правде и прямоте делает Настю уязвимой. Больше, чем даже она сама готова признать. Я знаю, она способна на огромные чувства, и в этом главный ее страх.

Собираясь стать отцом, часто думаю о своем отце. О нашей семье.

Мои взаимоотношения с ним не испортились в один момент, их не разрушил один единственный поступок. Наши отношения гнили и разрушались медленно. Толком не помню, в какой момент, но я стал ощущать какую-то несправедливость. Нехватку. Стал понимать, что чего-то между нами недостает. Наверное, любви. Отец не поднимал на меня руку. Меня не били, не втаптывали в землю, не мучили, не унижали. Мой отец просто был. И все. И он считал этого достаточным. Папа перепутал нас со своими подчиненными. Он жил, работал, ставил задачи нам, выполнял что-то сам и ждал полного послушания. Ссоры возникали, когда сталкивались наши интересы, вернее, когда они расходились. Ведь папа и представить себе не мог, что я — его сын, его плоть и кровь, — могу жить другими мыслями. Могу думать по-другому, хотеть другого. Нет, иногда он вспоминал, что он отец и что должен меня воспитывать. Обычно, когда был выпивший. Тогда в нем просыпался хозяин жизни и глава семьи. Захлебываясь слюной, он пытался вбить в меня правду этого жестокого мира и не понимал, почему я не придаю его словам значимости. Мне было тошно. Тошно и противно в такие дни. Тем сильнее я зажимал себя изнутри. Чтобы никогда не быть похожим на него.

Он не заметил, как я вырос.

Когда я влюбился в Настю, мой взгляд прояснился, и я был шокирован свалившимся на меня осознанием. Другими глазами я смотрел на своих родителей и задавался вопросом, почему они живут вместе. Я не видел, как они обнимаются и целуются. Не чувствовал душевного между ними тепла. Не чувствовал того, во что сам был погружен. Иногда ловил взгляды матери, видел, как она смотрит на отца. Я бы не вынес такого взгляда от Насти. Я болел Климовой, хотел быть с ней рядом, хотел заботиться о ней, делать ей приятно. Но мой мир вскоре тоже рухнул…

Как-то, улучив удобный момент и набравшись смелости, спросил у матери, зачем они живут вместе. Мать никогда мне не врала. Не соврала и тогда.

«Потому что сын не должен расти без отца», — ответила она. «Я уже вырос, мама. Разведись», — сказал я.

Мать подала на развод. Родители разошлись, и я ни капли об этом не жалел. Договор отца с Плесовских подлил масла в огонь, и наша слабая душевная связь сгорела в этом жаре. Общение с отцом прекратилось. Мы уехали на другой конец города, я оборвал все свои прежние отношения и начал жизнь с чистого листа. Это был единственный вариант оторваться от Климовой. Теперь понимаю, что не самый лучший.

Некоторые говорят, что я не прав. А я не то чтобы держу зло на своего родителя, а просто не нуждаюсь в этом человеке. Мне не о чем с ним разговаривать. Как мы не говорили с ним в детстве, так теперь, будучи взрослым, тоже не могу найти слов. Я не хочу просить его советов, потому что знаю: любой совет мне не подойдет. Я не хочу делиться своими переживаниями, потому что не уверен, что он будет искренне сопереживать мне. Я тем более не прошу помощи, потому что давно научился самостоятельно решать свои проблемы. Я сам заработал себе имя. Сам создал себе репутацию. Вопреки чужим ожиданиям, вопреки чужому мнению, вопреки всем тем, кто видел во мне лишь его сынка. Это был тернистый путь самовоспитания…

Но при всем при этом я не хотел другого отца. Я хотел, чтобы мой отец был другим.

Залитый солнцем двор детского дома переполнен криками, шумом и гамом. Любовь Денисовна встречает нас у дверей и ведет в свой кабинет. Чистота везде идеальная, нигде ни намека на пыль. Небольшой диванчик, кофейный столик со стеклянной крышкой, отполированный до зеркального блеска. Повсюду дипломы, грамоты, статуэтки, кубки. Мы сидим молча, пока Любовь Денисовна наливает чай. Наполнив чашки, она предлагает нам печенье и первая начинает разговор.

— Наши детки разного возраста, и все они мечтают о семье. К каждому ребенку мы стараемся подобрать свой ключик. Детки активные, любознательные, любят участвовать в мероприятиях. Каждые выходные мы вывозим их в театр, кроме того, проводим свои собственные праздники…

— Да, дети, конечно, требуют много внимания, — поддерживает разговор Настя.

— У нас очень сложная и ответственная работа, требующая и отзывчивости, и сострадания, и понимания детских проблем.

— Если честно, у нас нет знакомых с таким опытом. Мы не знаем, с чего начинать, поэтому и хотели сначала поговорить с вами, так сказать, узнать обо всем изнутри, — вступаю я.

— О, вы не переживайте, — Любовь Денисовна уверенно улыбается, — у нас есть «Школа для родителей», вы всегда сможете получить необходимую психологическую помощь, никто не бросит вас на произвол судьбы. Детей тоже готовят к приему в семью, с ними работают психологи и социальные педагоги. — Она мягко переходит к обсуждению воспитанников, показывает фотографии, описывая каждого ребенка. — Катенька… талантливая и веселая девочка, любит танцевать, участвует в городских конкурсах. Серёжа… спокойный, неконфликтный мальчик, в любой ситуации имеет свою точку зрения. Пелагея… очень красивая девочка, хорошо рисует, любит рукоделие, активно участвует в жизни детского дома…

После четвертой фотографии я теряю нить разговора. И теряю ко всему интерес. Дело не в моей рассеянности или невнимательности. На лица и факты память у меня профессиональная, но только не в этом случае.

Настя кивает, что-то спрашивает, а я лишь жду удобного момента, чтобы уйти. Он наступает минут через сорок, когда у меня уже буквально зудят ноги.

— Спасибо, Любовь Денисовна. Было приятно поговорить, думаю, мы еще встретимся, — вежливо прощаюсь, видя тенью пробежавшее по лицу жены недоумение. От нее не ускользает нетерпение, с которым я спешу покинуть кабинет.

— Конечно, конечно. Пойдемте, я вас провожу.

Мы выходим на улицу тем же путем, я вздыхаю с облегчением.

— Что случилось? — спрашивает Настя.

— Ничего.

— Никита, что не так, — показывает крайнее раздражение.

— Все не так… — обрываюсь на полуслове, не успев объясниться, меня буквально оглушают крики и вопли.

Навстречу нам вылетает мальчишка. Мелкий, быстрый. Он удирает от толпы преследователей постарше, прижимая к груди грязный футбольный мяч. Увидев Любовь Денисовну, которая все еще стоит на крыльце, он внезапно тормозит, натыкаясь на ее предостерегающий строгий взгляд, как на преграду. Понимая, что обратно бежать нельзя, — его и так почти догнали, — мальчик отшвыривает от себя мяч и резко подается в нашу сторону. Обегает нас с Настей кругом и прячется за моей спиной, хватаясь за куртку. Преследователи тут же оставляют его в покое, видимо, их интересует только мяч.

— Максим! — кричит Любовь Денисовна и быстро идет к нам. — Кондратьев!

Максим отпускает меня, но лишь для того, чтобы снова пуститься наутек теперь уже от директора.

— Это что такое! Вернись! А ну извинись сейчас же!

Не дав себя изловить, Максим оборачивается, но вместо извинений лишь корчит рожицу и показывает нам с Настей язык.

— Негодник! Никакого с ним сладу! — бурно возмущается Любовь Денисовна. — Вы уж простите.

— Ничего страшного. Мальчишка же… — смеюсь я.

Это небольшое происшествие окончательно выводит меня из ступора, и в голове проясняется.

— Никита, ты передумал? — Но Настя еще ничего не понимает, она смущена моим поведением. Признаться, я и сам был немного смущен своими ощущениями.

— Нет, я не передумал, наоборот. Думаю, мы все делаем правильно.

— А что случилось? Я же видела.

— Я себе не так все представлял. Будто товар выбираю. Там каждый второй умный, активный, участвует в жизни детдома, а я должен взять и выбрать. Настя, это же дети! Ребенок! Я должен выбрать себе ребенка! Это должно быть как-то не так!