Жюльетта Бенцони - В альковах королей

Аттиле служили многие. Гунны требовали, чтобы каждый побежденный народ поставлял победителям рабов и воинов. Вдобавок любой обиженный мог найти здесь пристанище – если, конечно, он не был шпионом или не вел себя слишком уж вызывающе. Таких Аттила не жаловал, и они погибали долгой и мучительной смертью. Искатели приключений с греческих островов, заросшие волосами, устрашающего вида галлы и готы-дезертиры жили по соседству с заложниками из племен визиготов или аленов. Иногда попадались даже посланники, приехавшие к Аттиле из Константинополя. В длинных шелковых одеждах с вышивкой, благоухавшие ароматическими водами и притирками, они заставляли брезгливо морщиться и демонстративно зажимать носы вандалов да и самих гуннов, которые были уверены, что лучший запах для мужчины – это запах конского пота и вражеской свежепролитой крови.

И вот настал день свадьбы. Ее отпраздновали очень пышно, ибо Аттила хотел, чтобы церемония была достойна красоты его молодой жены. Когда шаманы закончили свои заунывные молитвы, приближенные жениха искусно разыграли «похищение невесты», а потом вожди всех племен стали по очереди приносить новобрачным дары – коней, кумыс в расшитых пузатых бурдюках, тяжелые золотые и серебряные украшения, нефритовые подвески и пряжки, меха, изумительной выделки ткани… После этого все принялись пировать, стараясь растянуть это удовольствие и громко обмениваясь грубыми шутками.

Долгие, очень долгие часы длился пир. Перед гостями стояла драгоценная золотая и серебряная посуда, и только Аттила не изменил своим привычкам и потягивал вино из простого кубка, а ел из деревянной выщербленной миски.

Было очень весело. Гостей развлекали танцоры и жонглеры; многие метали ножи и катали шары. А главное – ели мясо баранов и лошадей, разрывая его руками и вытирая жирные пальцы о волосы и одежду, и пили – вперемешку изысканные греческие вина и крепкие травяные настойки. Жених не отставал от своих гостей, потому что обязан был доказать всем, что никто не может перепить его.

Когда настал вечер, Аттила, пьяно покачнувшись, поднялся и рывком поставил на ноги Ильдико.

– Идем! Пора! – пробормотал он и пошел к выходу из зала. Испуганная Ильдико семенила сзади, всякий раз вздрагивая, когда слышала напутствия, которыми провожали ее немногочисленные сохранившие ясность мыслей гости.

Наконец за новобрачными закрылась тяжелая обитая металлом дверь, и Аттила сразу подтолкнул жену к широкому ложу, застеленному белыми шкурами.

– Раздевайся! Ну, давай же! – почти рычал он, и в нетерпении сам срывал с Ильдико накидку и нарядное, напоминавшее греческую тунику одеяние…

Рассвет некоторые из гостей встретили в пиршественном зале. Они с нетерпением ждали Аттилу, который должен был вот-вот присоединиться к ним и живописать свою победу над дочерью германского вождя. Но время шло, а великий гунн все не появлялся.

– Пойдем к спальне! – зашумели в зале. – Послушаем у двери, как опять и опять берет Аттила германскую крепость!

Только в головы, затуманенные вином, могла закрасться подобная мысль. Страшен был бы гнев вождя, если бы он подумал, что ему решили помешать… или же удостовериться, что он хорошо справляется с делом.

Но очень скоро выяснилось, что никогда уже Аттила не сможет ни радоваться, ни гневаться. Когда Эдекон, подталкиваемый в спину, приблизился к двери и приложил к ней ухо, то не услышал ни звука. Верный слуга знал, что его господин не любит вставать поздно, и потому встревожился. Он поколебался мгновение, а потом решился постучать – сначала робко, затем сильнее. Ответом ему была тишина.

Тогда позвали сыновей Аттилы. Все шестеро прибежали одновременно, и их сопровождала огромная шумная толпа.

– Ломай дверь! – велел Эллак Эдекону.

– Но у меня нет топора, – растерянно ответил тот и нерешительно посмотрел на молодого хозяина.

Эллак подскочил к огромному готу, который оперся на свой боевой топор и с любопытством наблюдал за происходящим, и резко дернул за рукоятку. Воин чуть не упал. Он еще бормотал себе под нос какие-то ругательства, а Эллак уже высаживал дверь.

– Отец! – выкрикнул он, едва заглянув в комнату, и бросился к ложу. Оно было сплошь залито кровью, а посреди его лежал лицом вниз обнаженный и неподвижный Аттила.

– Где она?! Где эта девка?! – яростно проревел Эллак и оглядел спальню.

Ильдико забилась в угол, кое-как прикрывшись обрывками своего свадебного головного покрывала. Она с ужасом смотрела на метнувшегося к ней Эллака и молча мотала головой. Эллак схватил ее за плечи и встряхнул. Он бы наверняка убил ее, потому что был уверен: Ильдико отомстила за смерть своего отца, – но тут его окликнули:

– Постой, брат! Брось ее! Пришли лекари!

Когда тело покойного вождя перевернули, то стало ясно, что Аттила умер потому, что так захотели боги, а вовсе не потому, что его ударили ножом или зарубили. Кровь вылилась изо рта Аттилы, и он захлебнулся ею.

– За пиршественным столом наш повелитель слишком много съел и выпил, и поэтому у него внутри лопнула очень важная жила, – заявили лекари, и народу сказали, что Аттилу никто не убивал и что нынче же вечером состоится погребение.

Покойного положили на помосте в шелковом шатре. Вокруг помоста сидели на корточках вожди и самые храбрые из воинов и утирали лившиеся из глаз слезы. Они причитали и восхваляли мертвого. На равнине неподалеку от шатра состязались в быстроте всадники, подбрасывали и ловко ловили блестящие шары жонглеры… Табунщики на глазах у восхищенных зрителей набрасывали на шеи упиравшихся лошадей веревочные арканы, а лучники, подняв кверху луки, пускали к небу острые стрелы, перелетавшие через траурный шатер…

На закате почти всем было приказано вернуться в жилища, и толпы разошлись. Настало время нести Аттилу к месту его вечного упокоения, и похороны вождя не должны были превратиться в развлечение для зевак. Возле тела остались одни лишь вожди. Они медленно и торжественно свернули шатер. Мертвый военачальник лежал теперь под открытым небом в окружении несметных сокровищ, награбленных гуннами в их походах. Здесь были венцы и скипетры побежденных монархов, мощи христианских святых в драгоценных ковчежцах, церковные чаши, изумительной красоты браслеты, подвески и ожерелья. Но вокруг головы покойного были разложены самые обиходные вещи: лук, колчан со стрелами и деревянная выщербленная миска.

С наступлением ночи вырыли глубокую и широкую могилу. Туда бережно опустили тело и забросали его сокровищами, которые заполнили всю яму до верха. Потом был насыпан большой высокий курган. Самые доблестные воины, которым предстояло последовать за своим вождем в царство мертвых, в последний раз объехали вокруг кургана на конях. Затем всем им перерезали горло, вложили в руки луки и колчаны и, подперев шестами, усадили на убитых лошадей. Страшные всадники долго охраняли курган – до тех пор, пока не рухнули на землю и не превратились в прах. Холм же порос травой, и никто уже не знал, что под ним покоится великий Аттила, Бич Божий.

А Ильдико сгинула куда-то спустя несколько дней после смерти мужа. Она была так хороша собой, что многим хотелось заполучить ее в наложницы. Очевидно, кто-то оказался удачливее других.

Когда ранней весной 1190 года королева Изабелла, не дожив и до двадцати лет, умерла от родов, Филипп Август затосковал. Правда, брак их поначалу складывался неудачно. Несколько раз король отсылал свою юную супругу прочь, но прелестная и нежная Изабелла де Эно смиренными мольбами возвращала себе его милость. Вместе с кроткой королевой молились и плакали все простые люди во Франции. Когда же она произвела на свет сына – крепкого красивого мальчика, названного Людовиком, – вся Франция возликовала, а Филипп, преисполнившись великой благодарности к супруге, объявил о бесконечной своей любви к ней.

– Я желаю, чтобы она стала самой почитаемой из всех французских королев! – провозгласил тогда молодой государь и заставил своих вассалов присягнуть на верность Изабелле.

Но счастье юной королевы было недолгим: через три года она навеки упокоилась в соборе Нотр-Дам, тогда еще недостроенном.

Горько оплакивал народ свою королеву; опечаленный же Филипп Август, дабы развеять скорбь и забыть о горе, отправился в крестовый поход в Святую землю.

Он присоединился к другу своей юности английскому королю Ричарду Львиное Сердце, с которым договорился делить добычу поровну, и армии их шли вместе до тех пор, пока не выяснилось, что прокормить такое количество воинов невозможно. И вот Филипп II повел своих рыцарей в Геную, а Ричард направился в Марсель, чтобы в сентябре вновь встретиться с другом на Сицилии, неподалеку от Мессины. Тут оба монарха решили перезимовать, дабы избежать опасностей, подстерегавших мореплавателей в это время года.