Карен Темплтон-Берджер - В атмосфере любви

Но теперь ей стало ясно и другое: Алек по-прежнему не воспринимает ее всерьез. Для него она — девчонка, школьница. Что-то вроде младшей сестры. Глупо было надеяться, что он когда-нибудь посмотрит на нее другими глазами.

Тут ее собственные глаза защипало от слез. Гвин резко повернулась и направилась к выходу. Но прежде чем успела выйти за дверь, бабушка схватила ее за руку.

— Куда ты? — спросила она негромким ласковым голосом.

— Пойду сниму это платье, Нана, — с усилием проговорила Гвин и откашлялась.

— Что с тобой, детка? — Взгляд карих глаз был удивительно теплым, полным доброты. Гвин всегда поражал этот контраст между бабушкой и дедушкой. Голубые глаза дедушки всегда смотрели холодно, неумолимо. — Нечего расстраиваться, — сказала бабушка и ласково потрепала внучку по щеке. — От судьбы не уйдешь.

И без дальнейших объяснений она вернулась к своим кухонным делам. Несколько секунд Гвин смотрела на добрую старушку, озадаченно сдвинув брови, и пыталась понять, что же та хотела сказать. Потом вдруг заметила, что за ней наблюдает Алек. Она вскинула взгляд — всего лишь на мгновение, но этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть в его глазах растерянность.

Гвин снова повернулась и на этот раз действительно вышла из кухни, прошлепала босыми ногами через холл и затем пустилась бегом наверх, через три пролета устланной ковровой дорожкой лестницы в свою спальню в мансарде. Только оказавшись внутри и захлопнув за собой дверь, она дала волю слезам.

— Не бойся, Алек Уэйнрайт, — пробормотала она, вытирая кулаком слезы. — Я не собираюсь бегать за тобой, как щенок, который хочет, чтобы его приласкали. Нет, сэр. Эта леди, — она стукнула себя кулаком в грудь и едва не закашлялась, — не позволит ни одному мужчине стать предметом своей неразделенной любви.

Поймав свое отражение в старинном зеркале, Гвин подошла ближе. Уперев руки в угловатые бока, она принялась рассматривать свою по-мальчишечьи худощавую фигуру. Нет, сэр, повторила она про себя, шмыгнув носом. Пусть у меня нет груди, но зато у меня есть гордость.

Она и представить не могла, что он так изменился.

Пытаясь успокоить бьющееся сердце, Гвин остановилась в полутемном коридоре у задней двери, тихо стянула с рук перчатки и засунула их в карманы теплого стеганого жилета. Она радовалась тому, что он ее не видит. Пока не видит.

Алек был всего лишь в нескольких шагах от нее. Он стоял, облокотившись о регистрационную стойку, и был настолько увлечен телефонным разговором, что все еще не замечал ее пристального взгляда. Бледный свет, льющийся из окна, поблескивал на его густых, поразительно длинных — для него — волосах. Когда-то рыжие, за прошедшие годы они приобрели насыщенный каштановый цвет. Мягкий шерстяной свитер цвета вереска обрисовывал широкие плечи. Вся его фигура выглядела гораздо внушительнее, чем в ее воспоминаниях.

Она два года не была дома. И четыре года не виделась с Алеком. Все, что связывало их в эти годы, — открытки на Рождество и на дни рождения да несколько случайных телефонных звонков. И вот в одно мгновение четыре года превратились в четыре дня.

Гвин судорожно перебирала в уме подходящие фразы для того, чтобы начать разговор. А ведь она знала, что так и будет. Говорила себе, что ничего не поможет. Ей не надо было возвращаться. Никогда. Если бы существовало другое место, куда она могла бы поехать, она бы не вернулась.

И Алек — это только часть проблемы.

Вестибюль был пуст, впрочем, в этом не было ничего удивительного, учитывая, что осталась неделя до дня Благодарения. Тишину нарушали только отрывочные фразы телефонного разговора да потрескивание поленьев в камине. Свинцовое небо грозило снегопадом. Было не то чтобы холодно, но промозгло и сыро, особенно на ветру, который непрестанно дул с озер. Гвин знала, что постояльцев сейчас в гостинице нет. Впрочем, это было не совсем так — Мэгги упоминала о двух пожилых сестрах-близнецах, которые жили здесь уже третий месяц, причем за уменьшенную плату. У Гвин не хватило смелости сказать Мэгги, что это все-таки гостиница, а не пансионат.

Еще одна проблема, которую ей предстояло решить. Одна из многих проблем, подумала Гвин и тяжело вздохнула, оглядывая вестибюль, который когда-то был таким уютным. Неудивительно, что дела в гостинице идут столь плохо. Стены, в прошлом чистого кремового цвета, теперь выцвели до грязно-серого оттенка, какой бывает у воды, в которой мыли посуду. Несколько диванов и кресел с изношенной обивкой в тускло-коричневых тонах уныло жались друг к другу. Полдесятка расстеленных перед диванами восточных ковриков местами вытерлись до основы. Одно дело — антикварная мебель, и совсем другое — просто старье. Пока Гвин жила в гостинице, она не замечала этих признаков медленного повседневного обветшания. Но изменения, произошедшие за четыре года, буквально бросались в глаза. Еще немного — и это место придет в полный упадок.

Ее раздумья были прерваны громким смехом Алека, который все еще разговаривал по телефону. Смехом, от которого она невольно встрепенулась. С кем это он разговаривает? С подружкой? С бывшей женой? Его брак с Сарой Прют длился около двух лет, но Гвин знала, что уже больше года после этого он был один. Она сделала осторожный шаг вперед, решив, что, если разговор происходит в вестибюле, никто не сможет упрекнуть ее в подслушивании. Хлипкая половица предательски скрипнула, Алек повернулся, и… улыбка осветила его лицо. Он повесил трубку, даже не попрощавшись.

— Сверчок!

Услышав это детское прозвище, Гвин непроизвольно съежилась. Но уже в следующую секунду Алек, с грохотом хлопнув откидной дверцей, вышел из-за стойки, в несколько больших шагов преодолел разделявшее их расстояние и заключил ее в широкие объятия. Гвин показалось, что она слышит, как у нее хрустнули косточки. Ноги повисли в нескольких дюймах от пола. Она сделала резкий короткий вдох, и от смешанных запахов дыма костра, свежей хвои и одеколона у нее закружилась голова.

Он опустил ее на пол и отстранился на расстояние вытянутых рук. От улыбки вокруг его теплых зеленых глаз побежали мелкие морщинки.

— Мы ждали тебя только на следующей неделе!

Гвин заметила, что он наконец-то избавился от тех ужасных роговых очков, и молчаливо одобрила новые, в тонкой металлической оправе.

Тридцать лет определенно были ему к лицу. Черты лица стали мягче, исчезла угловатость школьных лет. Но озорные искорки, хотя и неяркие, все еще мелькали в глазах, а улыбка была открытой, как всегда. И такой же неотразимой.

Да, время лечит не все, с грустью подумала Гвин. Она вдруг поняла, что тогда хотела сказать ей бабушка. Видимо, Алек Уэйнрайт — не ее судьба. Никогда не был и никогда не станет. И если ее сердце смирится с этим, все будет хорошо.

— Верно, я собиралась приехать позже, — подтвердила она, улыбаясь в ответ на его улыбку. — Но у меня появилось несколько свободных дней.

Она решила пока не говорить всей правды.

— А твой босс, он не возражал?

— Совсем нет.

— Ты приехала на машине?

— Что это, допрос с пристрастием? Нет, я приехала на автобусе.

Алек нахмурил лоб. Ну вот, начинается. Сейчас «старший брат» начнет читать ей нотации.

— Господи, ты рискнула в одиночку ехать на автобусе?

— Перестань, Алек. — Гвин с усилием рассмеялась. — Мне ведь не двенадцать лет. — Уже давно не двенадцать, сердито добавила она про себя. Открой пошире глаза, приятель, и посмотри как следует хотя бы один раз. — Половину пути, до Бостона, со мной ехала подруга, — поспешила пояснить она, предупреждая его возражения. — И потом, в автобусе кроме меня было еще десять человек. Мне ничто не угрожало. Кроме смертельной скуки.

На секунду задумавшись, словно взвешивал ее слова, Алек спросил:

— А где твоя сумка?

— Вещи уже у меня в комнате. — Гвин специально попросила таксиста подъехать со двора и потихоньку отнесла все свои пять сумок по задней лестнице в мансарду, радуясь тому, что ее никто не видит. — Мэгги здесь? — спросила она, уже зная, что экономки нет, иначе ей вряд ли удалось бы проскользнуть незамеченной.

— Она уехала в Тилтон, за покупками. Скоро вернется.