достигнуто? Наверное, по всему по этому вместе.
Недаром секретарь губкома, назначая Ивана инструктором‐организатором, говорил:
‐ Теперь можем позволить себе отдышаться. Поработай у нас под рукой и в порядке
партдисциплины поступай на вечерний рабфак, догоняй жену. Хватит нам ходить
неотесанными ‐ великой страною правим. А усишки правильно сбрил. Солидности от них
никакой, одно разоблачение.
Да, после Батраков Лида обрезала косу, а Иван сбрил усы. Словно оба сказали всему
свету: отныне не перед кем нам красоваться, мы семейные люди, мы взрослые люди, и
не нужен нам внешний шик.
Лида работала в редакции «Воронежской коммуны» и часто дежурила по выпуску
номера. Иван заходил за ней, и они поздней ночью шли по пустынным улицам, шутливо
перекликаясь с патрулями ‐ уже не с красноармейскими, а с милицейскими патрулями.
‐ Скоро подымется Венера, ‐ говорила Лида. ‐ Она всегда встает перед рассветом.
Иван посмеивался:
‐ Все равно лучше Сириуса ничего не покажешь.
Он смотрел на девичью фигуру жены и, хоть еще ничего не было заметно, видел: исчезла та воздушная линия, а тело не растворяется в воздухе.
Оба они знали, что будет ребенок.
Дома Лида обычно сидела за книгой. Она все больше носила их в дом, заваливая
подоконники. Книги старого издания лежали плотными стопами ‐ в толстых переплетах, тяжелые и ровные как кирпичи, а новые топорщились в куче ‐ лохматые, желтые, в
ломких, как соломенные, обложках.
‐ Ты как отец ‐ покойник‚ ‐ сердился Иван. ‐ Уткнешься ‐ и не сдвинешь тебя.
‐ А ты что, как Елена Ивановна, гонять меня хочешь от книги? Лучше бы сам почитал
что‐нибудь. Ты, по‐моему, ни одной книжки толще ста страниц не осилил. Елена
Ивановна откликнулась:
‐ Меня уж разделывайте, как душе угодно. А отца то чего всуе поминаете?
‐ Нич‐чего ‐ гордо ответил жене Иван, скрывая обиду. ‐ Мы «Коммунистический
манифест» читали, и «Детскую болезнь левизны», и даже «Государство и революция».
‐ М‐да‚ ‐ примирительно сказал Сергей. ‐ Пойду еще кофе заварю, не наелся что‐то.
Иван и Лида задумчиво посмотрели в спину товарищу и встретились расстроенными
взглядами.
‐ Мать, ничего у тебя, случаем, не припрятано на черный день? – спросил Иван.‐
Оладьев бы ему напекла, что ли!
‐ А поди ты со своими оладьями! ‐ рассердилась Елена Ивановна. ‐ На воде в их тебе
испеку? ‐ она встала, отложила штопку.‐ Хлеб к завтраку заховала, пойтить отрезать
ему.
‐ Секретарь сообщил сегодня‚ ‐ сказал Иван, ‐ что в ЦК разрабатывают меры
материальной помощи партийному активу… Да успеют ли? Один умный товарищ
верно сказал: «Коммунисты при нэпе оказались париями в собственном
государстве». Нам с тобой торговать нечем. А рублишко все падает. Сегодняшний
курс ‐ двести тысяч. В десять раз за полгода! Спекулянты пользуются, а нашу
зарплату можно на гвоздик вешать... по соседству с ванной.
‐ Ты знаешь, что такое парии? ‐ удивилась Лида.
Иван хмыкнул:
‐ А ты думала? Я ведь твои романы не читаю, а в историю заглядывал.
Он нарочно подразнил Лиду, зная, что она не терпит, когда так произносят
слово «роман». Но на сей раз жена не рассердилась и долго не могла погасить в
глазах удивление.
Иван не умел каждый вечер сидеть за книгой. После губкомовского дня ему
нужна была поживей разрядка. Он то на кухню уходил поболтать с товарищами, то
отправлялся с Таней в сад имени Карла Маркса, где на дорожках девушки с
красноармейцами танцевали под военный оркестр.
Но вдруг он хватался за книгу и сидел ночи напролет, подчеркивая и
выписывая что‐то. Он читал вперемежку и то, что требовалось программой
заочного рабфака, и то, что было необходимо ему, как политическому
руководителю. На горьковскую «Мать» и на бухаринскую «Азбуку коммунизма», на «Отцов и детей» и на «Русскую историю в самом сжатом очерке» он затрачивал
примерно одинаковое время, словно романы были учебниками, а историко‐
философские произведения ‐ беллетристикой.
Не выспавшийся, он шел в губком, а ночью опять шелестел страницами, отгородив от Лиды лампу абажуром из газеты. Наутро у него были утомленные
глаза с красными прожилками на белках.
Так было, пока он до конца не прорабатывал (по его выражению) книгу. А
потом несколько ночей отсыпался, заваливаясь сразу после кофе.
Лида подшучивала над таким чтением. Порою муж казался ей капризным и
легкомысленным ребенком, который никак не желает усвоить то, что внушают
ему опытные люди.
Подшучивала она скорей в воспитательных целях, а сама думала с
сожалением: «Что могла ему дать несчастная церковноприходская школа?»
Однажды Иван взял с окна томик, пробежал оглавление и хмыкнул
изумленно: «Унтер Пришибеев». Он потащил книгу к столу, покосившись на Лиду.
Хохотал он скорее от радости, что совсем не похож на этого идиотского
унтера, которым обозвал его когда‐то старик Тверцов.
‐ Ну, и старый хрыч!
Лида потянулась через стол, заглянула в страницу и с довольной улыбкой
сказала:
‐ А‐а, Чехов! О Пришибееве? Действительно, хрыч. Замечательно, верно?
‐ Да уж куда замечательней!
‐ Читай, читай! Тебе ой как много надо прочесть! ‐ Она закинула руки за
голову, опустила в их скрещение затылок, и светлые глаза ее стали наивными ‐
Посмотреть бы опять хоть одним глазочком «Три сестры». Маша‐Книппер‐Чехова, Вершинин‐Станиславскии, барон Тузенбах‐Качалов, Василий Иванович.
Приподняв бровь, Иван насмешливо вслушивался в мечтательный тон жены, а сам уже читал следующий рассказ, желая отыскать что‐нибудь такое, чем в ответ
можно было садануть Тверцова под самое ребро.
И почему месяц назад не попалась эта книга, когда опять пришлось
схватиться со старой глыбой ‐ да не в пустом коридоре, а на людях!
Десятый съезд в марте 1921 года прихлопнул оппозицию и поручил всем
организациям строжайше не допускать фракционных выступлений. Тверцов вроде
утихомирился. Работал он в губпрофсовете, и губком не возражал, когда он взял
на себя главную работу по созыву губернской профсоюзной конференции.
Однако, памятуя старые грехи, на конференцию послали Москалева с поручением
‐ последить, чтобы старик опять не свихнулся.
Заседание партийной фракции прошло благополучно, только Ивана
насторожило малое количество коммунистов среди делегатов. Да и рабочих было
не так уж густо ‐ все больше аппаратчики совпрофа да губкомов отдельных
профсоюзов.
‐ Как же это вы проводили выборы?‐ спросил Иван.
‐ Послушайте, ответил Тверцов. Хоть вы и сбрили усы, но из юного возраста
еще не вышли. И по молодости спутали профсоюзную конференцию с партийной.
‐ Смотрите, как бы вы опять чего не напутали‚‐ грубо сказал Иван.
Он чувствовал себя раздраженно, потому что к вечеру поташнивало от
голода. Несколько часов после обеда было терпимо, а потом начинало потягивать
изнутри, будто кто‐то посасывал стенки желудка, и от этого тупело в голове.
Лампы горели только над возвышением президиума, поэтому трудно было
разглядеть лица в полутемном зале. А вглядываться надо было. Иван приметил
тут немало тех, которые шли за Троцким во время прошлогодней дискуссии о
профсоюзах, и тех, кто ходил в «рабочей» оппозиции до десятого съезда И все
они, конечно, так же раздражены и готовы сорваться в драку, потому что, увы, не
один Иван подтянул живот. Вон глыба ‐ и то как‐то осела, будто подтаяла на
солнце.
Иван слушал речи делегатов о безработице, о падении реальной зарплаты, о том, что в Воронеже выдано пять тысяч патентов частным промышленникам и
торговцам ‐ пяти тысячам буржуев разрешено легально насаждать
капиталистической способ производства и частную торговлю!
Что ж, факты правильные, ему самому противно видеть, как по проспекту
Революции стали разгуливать дельцы в котелках... Иван задумался, и голос
выступающего отодвинулся, замутился, показалось, что над трибуной тоже