‐ Послушай, чего ты, собственно, переживаешь? Я ведь и не собираюсь топором
размахивать.
А недавно пришло постановление ЦК «О темпе коллективизации». Сибири было
отпущено полтора года. И вот Иван теперь непрерывно ездил по своему округу ‐ и
недаром: процент коллективизации у него был высок, и через Лидины руки в редакции не
раз проходили статьи, где Москалева ставили в пример секретарям других окружкомов.
Возвращался он совсем изнуренным, а дома по неделям не было мяса, были щи да
селедка, да дорогой сыр, высланный по заборным книжкам в распределителе вместо
мяса. Он злился, и Лиду оскорбляла эта злость. потому что она изматывалась не меньше
его и ездила столько же, и встречала ее та же квартира с полуголодным житьем, с
осунувшимися детьми. Что же поделать, если коммунистам снова приходится туго, как и
всему народу, и никто их не упрекнет, что они лишь в своих интересах совершают
великий перелом...
Может быть, она плохая жена? Может быть. Она всегда ненавидела стряпню, рысканье по очередям, базарную толкучку за то, что они отупляли и необратимо
отнимали бесценнейшие часы... Но дело‐то не в этом: Они с мужем почти уже не могли
говорить о политике. Возвращаясь из деревни. Лида не всегда привозила такое же
впечатление революционного подъема, как было в Устымке или Рубцовском округе, все
чаще бывало по, коже на Кожуриху. Порой, закрыв дверь в свою комнату, едва сдерживая
голоса, чтобы не привлечь внимания детей, они тихо кричали друг на друга:
‐ Да почему ты не признаешь, что там голое администрирование, ведь убеждать
людей они даже не пытаются. Мы же с тобой недавно перечитывали заметки Ленина о
кооперации. Он требовал пути возможно более простого, легкого и доступного для
крестьянина. Он ведь говорил по отношению к середняку ‐ не сметь командовать!.. Ты
Ленина забывать начал.
‐ А ну‐ка, подскажи, мудрец... или мудриха... как там по‐вашему, по‐грамотному, черт
побери!.. Подскажи‐ка правильный путь, чтобы и добровольность соблюсти, и заданные
темпы выдержать! Ты не прикрывай Лениным спой либерализм... Нет, не была уверена
Лида, что Иван возмутится Бобровым и Ковязиным...
Набираясь духу, чтобы выйти на мороз, Лида медленно застегнула полушубок ‐
редакционный полушубок, выданный в командировку. На дворе сразу перехватило
дыхание, будто вздохнула в безвоздушном пространстве. За ее спиной Корытков звякал
железом замка, и казалось, что ей к онемевшим щекам приложили намерзшее железо.
Не было ни звезд, ни огней, но дымка, окутавшая все, брезжила, разрежая черноту.
Это был не туман, это вымерзли мельчайшие капельки влаги в воздухе и повисли ледяной
пылью.
Сибиряки гордятся своим сухим морозом, но Лида не могла постичь этой гордости.
Ледяное дыхание Сибири вызывало у нее чувство полнейшей незащищенности.
‐ Боже мой, как вы поедете ‐ натягивая шаль на лицо, воскликнула Лида, уже готовая
отменить свое распоряжение.
‐ Добрый морозяка ‐ сказал Сенк, похлопывая шубенками ‐ рукавицами на меху. ‐
Это вы насчет лошадей? да, придется у Боброва требовать.
‐ Ни к чему Бобров, ‐ сказал Корытков, ‐ На моей лошадке поедем. Вот Лиду
Андреевну проводим, перекусим ‐ и айда!
В сухом воздухе звонко отдавались голоса‚ а в паузах Лиде казалось, что издалека
доносится слабый шум, даже не шум, а какое‐то беспокойное шелестение на окраине
села. Ей захотелось прийти на квартиру обязательно раньше Боброва, улечься, чтобы не
говорить с ним, не видеть его жестокой физиономии. Чем беспомощней чувствовала себя
Лида перед каким‐либо человеком, тем сильнее ненавидела его.
‐ Вы меня не провожайте, товарищи, ‐ заторопилась она. ‐ Если уж приходится ехать.
так что же время терять! Поплотней поешьте, погрейтесь про запас, оденьтесь потеплее.
Корытков улыбнулся:
‐ Счастливо, Лида Андреевна. Вот ключ, Боброву отдайте. А о нас не беспокойтесь, завтра назад будем, ‐ Чуть помолчав, сказал настороженно: ‐ Кого это носит сегодня
вокруг сельсовета?
Лида освободила лицо от шали, прислушалась, упрямо вдыхая слипающимися
ноздрями жгучую свежесть. Где‐то за избой похрустывал снег.
Корытков зашел за угол и крикнул:
‐ Эй, кто там? Вернувшись, сказал: ‐ Никого нету. Ну, Семен, побежим.
Лида помедлила, провожая глазами две длинные мужские фигуры. постепенно
мутнеющие в дымке.
К вечеру следующего дня Бобров опять объявил собрание. Лида снова забралась в
свой угол и с наслаждением думала о том, что все‐таки, наверное, вот‐вот грянет
возмездие на головы безвольного головотяпа Ковязина и грубого перегибщика Боброва.
От серых квадратных окошек в избе был дрожащий полусвет. Бобров растапливал
печку, Ковязин зажег лампу и долго похрустывал стеклом, надевая его на горелку. Все
возвращалось «на круги своя», и на мгновенье почудилось Лиде, будто происшедшее за
сутки привиделось ей сквозь дрему, будто и не было ничего и собрание начинается
впервые, и сейчас как ни в чем не бывало войдут Корытков и Сенк.
В сельсовете собралось человек десять, когда во дворе заскрипели полозья, мягко
застучали по насту копыта.
Едва оборвались у крыльца эти звуки, сменясь отрывистыми голосами, как раздалось
новое скрипение, новый стук копыт.
В клубах морозного пара первым вошел в сельсовет человек в меховой куртке, из‐
под которой виднелись полувоенные бриджи, заправленные в валенки. Не успел он
опустить воротник, как Лида сразу ‐ не столько по одежде, сколько по осанке ‐ узнала
мужа и непроизвольно встала навстречу.
Вслед за ним вошел человек в белом полушубке, с кобурой на ремне ,начальник
окружного ГПУи еще двое вооруженных людей. Москалев увидел жену, сурово кивнул ей, и на его потемневшем, стянутом морозом лице промелькнуло облегчение.
‐ Здравствуйте, Иван Осипович‚ бросился Ковязин навстречу, но так и остался с
протянутой рукой, тоненький и жалкий.
‐ Кто здесь Бобров? ‐ спросил Иван.
‐ Я, ‐ выступил Бобров, настороженно всматриваясь в пришедших, ‐ Вы, никак, секретарь окружкома?
‐ Мы привезли тело убитого Корыткова, ‐ раздельно и мрачно сказал Москалев.
Лида ахнула, люди зашушукались, завздыхали. В избу набивался народ, сгрудясь в
открытых дверях. С улицы долетел в избу и непрерывно задрожал на одной ноте девичий
плач.
‐ Вы арестовали кулака Жестева после снятия его с должности? ‐ спросил начальник
ГПУ.
‐ Н‐нет, ‐ ответил Бобров, взглянув на Ковязина, и
Лида впервые уловила в его голосе испуг.
‐ Он арестовывал честных крестьян, ‐ сквозь зубы сказал Иван, сдерживая голос, отчего он прозвучал особенно яростно ‐ А ты... Так ты выполняешь директивы
окружкома? ‐ Он затряс кулаком над головой Ковязина. ‐ Арестовать их к чертовой
матери, Пантелей Романович! Судить будем. ‐ Иван повернулся к толпе.‐ Есть тут, кого
сажали эти вражьи выродки?
Из дверей выдвинулся знакомый Лиде старик, плечи его были чуть не на уровне голов
окружающих, он пробасил:
‐ Меня хотели, но я ихних исполнителей по шарам приласкал, дык, однако, и теперь
по избам сидят с подвязками. Этот‐то Бобер все мне милицией грозился. Что‐то, едрена
вошь, и милиция отказывает тебе в помощи.
Из‐за спины старика жалобно сказала женщина:
‐ Меня морозили, по сию пору отогреться не могу, от детей забрали ночью, напугали
детей.
‐ Партбилеты на стол! ‐ загремел Иван, с размаху стукнув кулаком по столу. ‐ Кому
говорю ‐ на стол партбилеты!.. Теперь, Пантелей Романович, забирай их к чертовой
бабушке. В баню бы их тоже... Да ладно. И начинайте следствие об убийстве селькора.
Позже муж рассказал Лиде, как было дело.
На полпути между Кожурихой и станцией обстреляли Корыткова и Сенка. И Лида
вспомнила осторожный скрип снега в ту ночь и заплакала, кляня себя за то, что на дворе
громко говорила об этой поездке. Корытков был убит двумя пулями, третья ранила Сенка.
Семен все же догнал до станции, хотел ехать в город, но милиционер задержал его и сам