восемь лет ему исполнится только весной, а в детсад их с Элькой не приняли из‐за того, что у них есть бабушка.
Вася влез на стенку и с опаскою распрямился в рост. Она оказалась узкой, да еще и
скользкой от слежавшегося снега. Стоило чуть отойти от того места, где была привалена к
ней куча досок, как с обеих сторон стенка отвесно уходила из‐под ног, и если посмотреть
вниз, то кажется, что сам так и покачиваешься то в одну, то в другую сторону.
Готовый упасть и навсегда разбиться, испуганно открыв рот, в который сейчас же
набился ворсистый шарф, Вася побежал по кирпичной дорожке, ухватился с разбегу за
выступ, где стенка поднималась ступенькой, и победно оглянулся.
Было по‐прежнему безлюдно. Два дома, ограждающие двор, студено глазели
белесыми окнами, а там, где они смыкались, пусто зияла арка‐тоннель, ведущая на улицу.
Вася присел на выступ и тоскливо посмотрел на преодоленный путь: ведь надо
обязательно бежать обратно; для себя он уже пробежал, для себя больше не хотелось
бегать, а вот все равно надо. Хоть бы кто появился да увидел, как он бегает.
Пальцы в рукавицах замерзли, ресницы заиндевели до того, что как моргнешь, так
они слипаются.
В тоннеле завиднелись две темные фигуры. Сердце встрепенулось, но тут же замерло
от ужаса. Вася увидел малахаи, опушенные лохматым мехом, с тремя ушами, из которых
одно сзади спускалась на шею; темно‐желтые лица, так туго обтянутые кожей, что
выступали острые кости на скулах; узкие глаза и приплюснутые носы, грязные шубы и
палки с крючками на концах.
Вася знал, что их зовут «киргизы». Они часто ходят по домам, громко стучатся в двери
и говорят тонкими голосами, пронзительно смотря черными глазками:
‐ Клеба нет, курсак пропал. Сапсем беда.
Их боялись, потому что знали, кто они такие. В каком‐то краю, который назывался
Средней Азией, раскулачивали кулаков‐баев. Баи начали в отместку резать скот, а мясо
зарывать в землю. Тогда их стали ловить и они разбежались по Сибири.
Киргизы надвигались прямо на Васю, вскидывал перед собой палки. Вот подойдут и
дотянутся крючками.
По ночам Васе иногда снились киргизы, он вскакивал, спросонок путаясь знакомых
предметов, и перебегал к бабушке. У нее под одеялом было жарко и душно, но, зато
спокойно‐спокойно. А сейчас было страшнее, чем во сне: ни убежать, ни спрятаться на
узкой дорожке, проложенной по отвесной стене; и проснуться нельзя, потому что не
спишь.
Киргизы разошлись, один проковылял мимо стенки и скрылся в первом подъезде, где
как раз Васина квартира.
Вася совсем замерз, а впереди было еще столько страданий: надо бежать обратно и
не миновать встречи с киргизом на пустой лестнице.
‐ Ты зачем туда забрался? ‐ прямо с неба долетел бабушкин голос.
Вася еле задрал закутанную голову и увидел в вышине, в самом верхнем ряду
замерзших окон, бабушкин платок и глаза. Она кое‐как просунулась в форточку, вокруг ее
головы вился теплый пар.
Вася замахал руками, показывая на подъезд.
‐ Иди, иди, ‐ подтвердила бабушка, по‐своему поняв жест. ‐ Обед простынеть. ‐ И
исчезла.
В отчаянии он решил спуститься во двор. А вдруг оба киргиза враз выйдут из
подъездов и окружат? А на стенке он будет бегать вокруг, и не догнать им его. Он
настороженно опять присел на выступ.
Заскрипела дверь подъезда, и показался лохматый малахай. Вася приготовился, ему
стало жарко. Малахай странно дернулся, будто киргиз споткнулся, и бабушкин голос
сказал:
‐ Ступай себе с богом! Получил ‐ и ступай! Ходить тут ‐ детей пугаешь.
Вася рванулся по скользкой дорожке, только замелькали отвесные провалы у самых
ног, пролетел ее без страха в душе и спрыгнул, и сбежал на землю по мягко
покачивающимся, поскрипывающим доскам.
Рядом с бабушкой киргиз оказался плюгавым старичком. Он опять дернулся от
легонького толчка в плечо, заодно бабушка шлепнула по толстому пальто и
подбежавшего Васю:
‐ А ты не лезь, куда не следуеть! Свернешь голову ‐ что тогда будеть?
Вася ворвался домой, оставив позади бабушку на лестнице, тряхнул одной ногой, другой ногой ‐ и валенки из коридора влетели прямо в кухню. Элька, евшая за столом щи, засмеялась.
‐ Эх, киргизы меня ни за что бы не догнали! ‐ крикнул Вася, торопясь разорвать тугой
узел шарфа ‐ Знаешь, как я на стенке бегал!
Вошла бабушка и, отдуваясь, сказала:
‐ О‐ох! Уморилась. ‐ Она помогла Васе раздеться. ‐ И ходють, ходють. Себе голодовку
устроили ‐ до нас добираются.
Вася захохотал. Он готов был сейчас и хохотать, и плакать, и кувыркаться, обуянный
восторгом избавления. Он вспомнил один разговор бабушки с папой. Бабушка из
магазина вернулась без продуктов и заворчала:
‐ Хоть покатом пока…‐ Одни голые прилавки. Ни тебе мяса, ни тебе колбасы. Одна
ржавая селедка. Иван, куда вы колбасу подевали?
Папа показал кулак.
Бабушка оскорбилась:
‐ Ты чего перед матерью кулаками сучишь?
Папа, усмехнувшись, замотал головой, надул щеки и показал руками толстое брюхо.
‐ Ну, буржуй, что ли? сказала бабушка.
‐ Да нет! папа опять обрисовал брюхо и тут же выставил кулак
‐ Ну‐ну, облегченно догадалась бабушка ‐ Пузатый кулак, значить.
Заметив, что Вася смеется, она затормошила его же смеясь:
‐ И чего ж ты под глухой бабкой потешаешься?
Потом обернулась к папе, быстренько смахнув пальцем слезинку:
‐ Ну, и что этот твой кулак? Всю колбасу слопал;
Папа стал показывать, что кулаки режут и закапывают скот.
Вот Вася и захохотал, вспомнив этот разговор.
Он вымыл руки, ополоснул разгоряченное лицо, уселся рядом с Элькой, упершись
коленками в ее коленки. Они обедали на кухне за белым столом, который был
одновременно посудным шкафчиком, поэтому ноги просунуть было некуда и
приходилось сидеть боком. Это было тоже не по‐всегдашнему: мама не велела есть за
этим столом. «Нельзя кособочиться, говорила она,‐ вредно».
Бабушка пристроилась у горячей еще печки ‐ положила на нее доску, а на доску
поставила тарелку. И ей было жарко, и Эльке было жарко ‐ она сидела спиною к печке; и
Васе тоже ‐ позади него под окном была батарея центрального отопления.
Так они сидели втроем, обедали, всем было жарко, неусердно и очень хорошо.
Ой, как быстро бежит время зимой! Скоро уже стемнело. Втроем перебрались в свою
комнату, Вася подпрыгнул, нацелившись на круглую коробочку выключателя, и зажег
электричество.
Бабушка присела было с шитьем, но Вася нарисовал перед ней в воздухе нечто вроде
буквы «Г», что, как известно шахматистам всего мира, обозначает ход конем. Бабушка
заворчала сердито:
‐ Опять у шахматы?
Но Вася знал, что она хитрит, что ей самой хочется сыграть, и только делает вид, что
ей неохота и некогда.
‐ Так и быть,‐ сказала она‚‐ разок сыграем, расставляй.
Папа недавно научил Васю играть в шахматы, а тот показал бабушке ходы разных
фигур. И бабушка стала азартным игроком.
Очень восхищала ее королева:
‐ Эк, махаеть! Куда хочеть!
А про коня говорила с любовью:
‐ Скакнеть у бок ‐ не поймаешь.
Вася зажег настольную лампу, бабушка погасила верхнюю, пространство тепла и
света стало совсем маленьким, сосредоточилось вокруг лакированной клетчатой доски с
ровными рядами точеных фигурок. Вася сделал первый ход, классический и
единственный известный ему правильный дебют: пешкой от короля.
Элька притулилась сбоку, стоя на коленях на стуле и навалившись грудкой на
сложенные ручки.
Ее длинные ресницы торчат неподвижно, курносое лицо выражает сдерживаемое
нетерпение, она ждет сбитые фигуры, чтобы забрать их себе. Длинно‐палая бабушкина
рука с напряженными венами протянулась на свет и задержалась над доской. Затененное
лицо, повязанное белым платком с маленькими черными цветочками, кажется темным и
сумрачным. Бабушка не любит подделываться под кого‐нибудь и поэтому ходит
самостоятельно: пешкою от королевы.