слеза скопилась под опущенными ресницами. Он через силу улыбнулся:
‐ Что за имя у тебя, вдова? Не слыхал я такого.
‐ Лимпиада меня звать‐то, ‐ сказала женщина, раскидывая действительно влажные
глаза. ‐ А на деревне Лампеей кличут.
‐ Это почему сельсовет установил льготы единоличникам? – спросил Иван, с
неприязнью подумав о том, что этого солдата не прошибёшь слезами.
‐ Середняки у нас главным образом, ‐ сказал Цехминистрюк. ‐ А с ними сами знаете…
Политика партии.
‐ Отстаёшь, председатель. Середняк уже не является центральной фигурой деревни, сейчас центральной фигурой является колхозник‐ударник. Это вбей и себе, и всем другим
покрепче. А ты Олимпиада, не ударница?
‐ Не записывалась. Работаю наравне с мужиками. Они на плугах, а я сею.
‐ Как норму выполняешь?
‐ Не спрашивала. Трудодни бригадир пишет мужикам побольше, женщинам
поменьше. Мы так и договорились, когда сошлись в колхоз.
‐ Но по‐разному и те и другие могут работать. Надо, чтоб заработок соответствовал
тому, как человек работает.
Цехминистрюк с благодарностью посматривал на Олимпиаду, которая возражала
Москалёву:
‐ Ежлив каждого по отдельности начнут учитывать, тогда зачем в и артель сходились?
Работали бы по одноличниками, сами по себе.
Иван и злился на эту замученную, темную женщину и жалел ее, вернее ‐ И злился ‐ то
от жалости. Ведь она бессознательно занимается кулацкой агитацией. Это что же такое?!
Бедность, отсутствие личного достатка возвела в принцип. Мается и думает, что так и
надо, что это и есть колхоз, И только просит о послаблении, когда уж становится
невмоготу.
Да и как ей мечтать о другой жизни, если любое богатство было от века только
враждебным? Как ей постичь после этого, что будет социалистическое богатство побогаче
кулацкого?
‐ Если тебе будут платить ровно с мужчиной, лучше тебе будет или хуже? сердито
спросил Иван.
‐ Дык лучше, конечно.
‐ Ведь у нас единственная задача, чтобы тебе‚ лучше было, дорогая моя! Лучше, а не
хуже. Понимаешь ты это или нет?
‐ Уж так обо мне и забота, ‐ застенчиво улыбнулась она, и за этой улыбкой, блеснувшей крепкими зубами, за тонкими морщинками на жесткой коже протянула вдруг
девушка, миловидная и робко кокетливая, не избалованная за всю свою жизнь ни
любовью, ни вниманием, ни лаской.
И захотелось Ивану что‐то немедленно сделать для ее счастья и что он мог сделать, кроме того, как дальним путем партийных мер хоть немного приблизить его ‐ такое еще
не близкое счастье?!
Цехминистрюк с достоинством сидел на заднем сиденье «Бьюика», ничего не
рассматривая, ничему не удивлялся и, облокотившись на спинку переднего сиденья, между раздвинутыми стеклами, поддакивал Москалеву.
А тот говорил:
‐ Собирайте сельсовет и принимайте два срочных решения: установление льгот
колхозникам по госзайму по сравнению с единоличниками‚ и ‐ равная оплата по
трудодням женщинам с мужчинами. Вы мне не искажайте политику партии. Вы тут
поставлены проводить ее, а не извращать. Ему очень хотелось снять Цехминистрюка с
работы, но он вспомнил насмешливые слова Байкова о большой номенклатуре для
снятия и урезонил себя. Да и кем заменить? С бухты‐барахты посадишь еще похуже.
Поездка в автомобиле, с глазу на глаз с секретарем горкома, все‐таки подействовала
на Цехминистрюка: его потянуло на откровенность.
Вот вы говорите: срочные постановления, нажимать на единоличников. Колхозники, однако, быстрее выполняют возложенные на них задания. Возись с единоличниками, с
каждым в отдельности. А тут пришел в правление, сказал пару горячих слов, и вопрос
исчерпан. Для чего и колхозы создавали.
‐ Ох ты! ‐ от неожиданности воскликнул Иван. И тебя тянет руководить сплошняком?
Ну и ну! А от нас, небось, требуете конкретной помощи? Вопрос исчерпан, говоришь? А
колхозница Олимпиада? Колхозы создавали для нее, а не для твоего общего
руководства.
На полевом стане, под могучей сосной, в одиночестве раскинувшей высокую крону, стояли шалаш, стол на перекрещенных ножках и телега с бочкой. Прямо от стана шло
черное пробороненное поле, вдалеке огражденное лесом. Поближе к лесу вышагивали
за лошадьми плугари.
Иван прихватил со стола мятую бумажку и прочитал: «Подтянитесь насчет порядка в
бригаде. Изжить толкающихся на полевом стане. Выехал человек горкома.
Цехминистрюк».
Москалев расхохотался, безнадежно махая руками:
‐ Ну тебя к чертовой бабушке с твоим общим руководством!
Два дня он метался по полям трех колхозов и одной единоличной деревни
Березовореченского сельсовета. Чудес повидал много. Из пятнадцати коммунистов ни
один не работал в поле. Председатель сельсовета, два председателя колхоза, три
учителя‐это еще куда ни шло. Но коммунистами были секретарь сельсовета (он же
секретарь ячейки), два колхозных счетовода, три кладовщика, продавец сельпо, конюх.
‐ Как же так получается?‐ спросил Москалев у Цехминистрюка и секретаря.
Цехминистрюк сам, кажется, был поражен такой неожиданной картиной.
‐ Выходит,‐ протянул он, слегка выпучив светлые глаза‚‐ у нас один Марковей ‐ конюх
соприкасается с массами.
‐ Конюх? ‐ переспросил Москалев. ‐ Так он больше с лошадьми соприкасается, чем с
массами, если он конюх.
Про это новое чудное имя он и спрашивать не стал: понял, как лихо расправляются
сибиряки с именами, которые даются им по святцам. Не иначе, как какого‐нибудь Марка
перекроили в Марковея.
Иван попросил познакомить его с ударниками. Перед ним предстал рыжебородый
мужичонка в зимнем треухе.
‐ Сколько за день вспахиваешь?
‐ Дык как когда‚‐ шустро ответил мужичонка, сбоку по‐птичьи поглядывая на Ивана
быстрым глазом.
‐ Вчера?
‐ Ноль семь этого самого... га.
‐ Норма какая?
‐ Ноль девяносто один‚‐ над ухом пробасил Цехминистрюк, которого Иван все время
таскал с собой.
‐ Так какой же ты ударник? А этот сколько вырабатывает ‐ спросил Иван, показывая
на парня, который поодаль на борозде остановил лошадь и, подняв босую ногу, ковырял
пятку.
‐ Подь‐ка сюда‚‐ гулко крикнул Цехминистрюк. 3драсте‚ ‐сказал парень, подходя и
вытягивая кисет.
‐ Здравствуй, товарищ. Как работаешь?
‐ Вчерась гектар и одну десятую вытянул. А, чо?‐ он опустил глаза на сворачиваемую
цигарку.
‐ Ударник?
‐ Нет, не записывался.
‐ Чего босой?
‐ Сапоги разбил, а чинить некому. Своему старику дал ‐ третий день ковыряет. А
работа, она не стоит. И так с пахотой застряли, след в след сеем.
‐ Почему же ты не ударник?
‐ Не записывался. Он вон записался ‐ он и ударник;
‐ Как фамилия?
‐ Жиделев. ‐ И уже сурово повторил: ‐А чо?
‐ Молодец, Жиделев! Вот что! Ты и есть настоящий ударник. В ударники
записываются не на бумаге, а плугом по земле.
На каждом шагу сталкивался Иван с подобной чепухой, но все время испытывал
бодрое и ровное состояние духа. И сам удивлялся этому, пока не понял ‐ наконец‐то
вникает в мельчайшие частицы! Ни на заводе, ни в институте, он не смог бы так
поработать. В городе наваливаются сотни проблем, и только ухватишься за одну, как уже
вопиют все другие, вытрясая душу телефонными звонками, телеграммами, письмами, совещаниями.
Партийное собрание решило направить секретаря сельсовета бригадиром в ту самую
бригаду, где рыжий «ударник» отставал от босого «отстающего».
Двух счетоводов и одного кладовщика поставили плугарями. На освободившиеся
места посадили грамотных, уважаемых стариков. С мобилизованных «в массы» Москалев
взял партийное слово, что бригада секретаря ячейки и плуги коммунистов будут
передовыми.
Он сам перекопал полки и кладовки сельпо, наскреб сто метров мануфактуры, ящик
мыла, три ‚пары сапог и наложил на все это бронь. заставил Цехминистрюка разыскать
сапожника и открыть мастерскую.
По колхозам было объявлено, что состоится премирование ударников‚ не тех, кто