Константиновна приложила к уху ладонь, прикрывая глаза за темными очками. Мария
Ильинична подперла рукою голову и почему ‐ то грустно смотрела на Сергея Мироновича, а когда делегаты хохотали в ответ на хлесткие кировские шутки, она лишь устало
улыбалась.
Сталин и аплодировал, и смеялся, только ни разу не наклонился поближе к оратору, прямо сидел, откинувшись на спинку кресла.
Киров говорил об оппозиционерах:
‐ Они пытаются тоже вклиниться в общее торжество, пробуют в ногу пойти, под одну
музыку, поддержать этот наш подъем. Но как они ни стараются, не выходит и не
получается. Вот возьмите Бухарина, например. По‐моему пел как будто по нотам, а голос
не тот. И я по‐человечески, товарищи, должен сказать, что это не так просто, надо войти в
положение людей, которые Целые годы, решающие годы напряженнейшей борьбы
партии
и рабочего‚ класса сидели в обозе. Им очень трудно стать на партийные позиции. И
мне сдается, я не хочу быть пророком, ‐ но еще некоторое время пройдет, пока эта
обозная рать вольется в нашу победную коммунистическую армию.
Иван скептически усмехнулся и качнул головой... Ни черта эти обозники не вольются.
Впервые, что ли, им каяться? Мало они досадили в труднейшие годы каждому
большевику, в том числе и ему, Ивану?..
Сидящий рядом Трусовецкий шепнул со смешком:
‐ Мне сдается, шо споришь с Миронычем?
‐ Да ну, какой спор! Просто я и в будущем не жду доброго от этой обозной рати.
Трусовецкий еще ближе приклонился к уху Ивана:
‐ Слыхал я в час перерыва такие суждения, шо Кирову надо бы быть генсеком.
Дескать, в данную эпоху самый он подходящий.
Иван резко отклонился от шепота Трусовецкого, от его теплого дыхания.
‐ Брось‐ка эти завирания,‐ довольно громко сказал он.
А Киров в это время воскликнул, широко раскинув
руки:
‐ Черт его знает! Если по‐человечески сказать, так‚ хочется жить и жить. На самом
деле, посмотрите, что делается!
Эти его слова, звонкие и сердечные, повторяли потом в кулуарах и гостиницах все
делегаты. Очень уж просто и душевно было сказано то, что любой чувствовал, да не
догадался выразить. Конечно же, чертовски хочется, жить в этой нашей буче, боевой, кипучей, как написал где ‐ то Маяковский.
Заключительное слово Сталина было самым коротким за всю историю партийных
съездов. Он говорил ровно минуту:
‐ Прения на съезде выявили полное единство взглядов наших партийных
руководителей... Выявлена, стало быть, необычайная идейно‐политическая и
организационная сплоченность рядов нашей партии. Спрашивается. есть ли после этого
надобность в заключительном слове? Я думаю, что нет такой надобности.
Иван Москалев, стоя, вместе со всем съездом, приветствовал Сталина и кричал
«ура!» И Сталин был для него символом единства партии, которое достигнуто, наконец‐
то, в такой невероятно тяжелой и долгой борьбе.
часть шестая
С ЧЕГО ЖЕ ВСЕ НАЧАЛОСЬ?
I
Вася сходил с парохода, держа за руку Эльку. Сходни упруго качались ‐ не от его
шагов, а от, топота взрослых, которые спереди заслоняли берег и напирали сзади, ‐
поэтому все было не в лад, и ноги то подгибались в коленках, то уходили вниз. Вася
ужасался, воображая, как Элька упадет в мерцающий темной водой прогал между бортом
и пристанью, ‐ и притягивал ее к себе.
Совсем было бы страшновато, если б сзади не шел Миша с чемоданом.
Над головами виднелся кусок закоптелой стены. В такт сходням стена покачивалась в
голубом небе, словно исходил от нее нервный холодок, заставляющий поеживаться.
Разлука с мамой призабылась за двое суток пути, но теперь Вася шел в каком‐то
зябком полусне, спускался к этой неизвестной стене, за которой была неопределенность, и хотелось стряхнуть дурман, чтобы оказалось, что сходят они с Элькой в Новосибирске.
Но Вася знал, что никакого дурмана нет, и хотел одного: скорей бы все
это кончилось, скорей проходило бы лето ‐ и больше никуда бы не ездить без мамы.
И отчаивался от непоправимости того, что лето еще и не начиналось, что ни одного еще
дня не отсчитано от их томской жизни.
‐ А мама нас будет встречать ‐ с надеждой спросила Элька.
В другое время Вася посмеялся бы над такой глупой сестренкой, но сейчас он только
сказал:
‐ Мы же уехали от мамы. Нас папа будет встречать.
‐ А, правда, ‐ вспомнила Элька и крепче сжав Васину руку своими слабенькими
пальцами.
На берегу люди бухая наземь с плеч чемоданы, связанные попарно, и мешки, распахивая телогрейки и вытирали потные шеи.
Папа стоял в сторонке, на возвышавшимся деревянном тротуаре. Он заулыбался и
спрыгнул на дорогу, по которой шли все. Среди толпы он один был без пальто и кепки, поэтому какой‐то особенно родной домашний, как будто на минуту выбежал из комнаты, чтобы обнять детей.
За воротами пристани они вчетвером подошли к оранжевому автомобилю с
маленьким серебристым медведем на радиаторе.
Мальчишки из крайисполкомовского дома великолепно разбирались в марках
автомашин, это стало главным
мерилом осведомленности, перед которым отступило
умение расшифровывать отцовские титулы.
‐ Ого, «Бьюик»! ‐ сказал Вася. ‐ Горкомовский.
‐ Да, да! ‐ папа потрепал его по плечу и значительно посмотрел на Мишу.
‐ Такой у Эйхе был, ‐ продолжал Вася, радуясь, что удивил‐таки взрослых,‐ А сейчас
он на «Линкольне» ездит. Как с Америкой стали торговать, так он «Линкольн» получил.
‐ Кто с вами приехал, Иван Осипович? ‐ спросил Миша.
‐ Сам! ‐ горделивым басом ответил папа, и Вася с восхищением поглядел на его еще
совсем молодое, улыбчивое и какое‐то такое настырное лицо.‐ Ну, Миша, садись на свое
руководящее место. А мы сзади—всем нашим семейством!
Знать‐то все марки Вася знал, но на легковом автомобиле ехал впервые в жизни. Он
считал неприличным больно уж восторгаться и украдкой подпрыгивал на сиденье, поглаживал телефонную трубку, подталкивая стекло, отгораживающее кабину шофера.
Он хотел узнать, как все это нравится Эльке, но та уткнулась в боковое стекло и
только покрикивала. Папа наклонился, прижимаясь щекой к помпону на Элькиной
шапочке, потом как бы невзначай отводил выдвинутое Васей стекло и продолжал
слушать Мишин
рассказ о новосибирской командировке. Васе он пояснил, как взрослому:
‐ Еще одну машину получаем.
Вася кивнул, он это сразу понял. Ему нравилось, что папа говорит не «автомобиль», а «машина». В Новосибирске шоферы уже посмеивались над теми, кто говорил
«автомобиль». Свои «ГАЗЫ», «Бьюики», «Фиаты»‚ «Паккарды» они называли «машиной»
или еще ‐ «мотором».
Во дворе, наглухо отгороженном от улицы, зеленела большими полянами молодая
травка. Как только все вышли из машины, так нанеслась на папу собака, оранжевая, как
«Бьюик». Она сунулась передними лапами, оставив на брюках пыльные пятна, потом
запрыгала, изгибаясь в разные стороны и чихая от удовольствия. Все это время обрубок
ее хвоста бешено трепыхался.
‐ Это Джек,‐ сказал папа.‐ Всегда, окаянный, брюки пачкает. А ну, знакомься со
своими хозяевами. Дай им лапу. Джек с готовностью опустил зад на травку и поднял лапу.
‐ Вот ему дай!
‐ А ну, Джек, дай лапу ‐ смеясь, сказал Вася, с удовольствием рассматривая
интересного пса: его светло‐коричневая, почти оранжевая шерсть была так коротка, что
он казался голым, морда была тупоносая, с выпученными глазами, но симпатичная, уши и
хвост обрублены.
Джек смотрел на папу страдальческим взглядом, а в сторону Васиной руки молча
сбоку приподнял отвислую верхнюю губу.
‐ Ну‐ну! ‐ прикрикнул папа. ‐ Давай!
Джек плямкнул губами, словно вздохнул, и, обиженно отводя выпученные глаза, подал Васе лапу. Осторожно погладив его по спине, Вася спросил:
‐ Он, что, помесь бульдога с кем‐то?
‐ Это не помесь, сказал папа.‐ Чистокровный японский бульдог. Заметь, он
посимпатичней английских бульдогов ‐ морда не зверская, и задние ноги нормально