было неловко ‐ будто не по праву обогнал он Митю. У Васи случалось так: влюбится он в
человека, готов тянуться за ним, а когда дотянется или поймет, что тянуться то особенно
нечего было тогда вдруг замечает у этого человека слабину, смешные черточки. И с
приходом этого ощущения начиналось настоящее сближение. Смеясь, Вася кричал за
общим столом;
‐ Митя, зачем кепку снял? Что ты!
‐ Ладно, ладно,‐ ухмылялся Митя.
Он не любил загорать и всегда ходил в рубахе с длинными рукавами, распахнутой до
живота на белой худой груди.
‐ Ты б застегнулся‚‐ подтрунивал Вася, сидящий в одних трусах с ним на берегу.
Митя не обижался и только презрительно говорил:
‐ Кожа облезет, спина заболит. На кой мне это сдалось?
Чуть было не возгорелась еще одна страсть, но тут же погасла, залитая водой.
Тоненький, серьезный Виталий Байков, мальчик лет десяти, был заядлым
рыболовом и каждый вечер кормил ельцами всех дачных кошек. Он и предложил
коллективную рыбалку.
После завтрака отправились все: Митя, Вася, Виталька, Вилька с леской без поплавка, на куцей палке, и одиннадцатилетний Ким Дроботов. Вася, улыбаясь, поглядывал на
тонкую фигурку Виталия и с готовностью слушал его толковые указания:
‐ На косу ‐ бесполезно. Надо там, где обрывчик. На тех камнях можно. И ‐ подальше
друг от друга, чтобы не пугать рыбу.
Вася выбрал себе травянистый пятачок под березой, с метровой высоты отвесно
обрывавшийся в воду. Тут было и мягко, и тенисто.
Он насадил червяка, забросил удочку наискосок против течения и уставился на
красный, медленно сносимый поплавок. Он сладко зевнул и, сквозь прозрачные
кристаллики слез, навернувшихся от зевоты, поплавок будто раздвоился.
Он перебросил удочку, снесенную течением, и расслабился в приятном безделье.
Солнце не проникало под березу, не пекло голову, и жаркая тень нагоняла истому. Ни о
чем не думалось, и глаза двигались, как загипнотизированные‚ за красной точкой на
зеленоватой воде. Снова переброшена удочка, и опять краснеет ‚пятнышко, расплывается… Вася моргает с усилием ‐ и расплывшееся пятнышко становится четким
поплавком, он – плывет, не колыхались, и утягивает, утягивает за собой взгляд...
…Из ушата ледяным холодом окатили Васю перехватило дыхание, во рту был вкус
воды, и солнце моталось перед самым носом. Вася увидел одну только воду. Не сразу
дошло до него, что стоит он на четвереньках ‐ весь мокрый к майке, трусах, тапочках, Пока он приходил в себя, сбежались ребята, Митя присел от хохота. Ким тоненько
захлебывался. Виталия молча улыбался. Вилька вежливо хихикал, выглядывая из‐за Кима.
Вася представил себе, как сонный кувыркается и воду: и тоже захохотал, поймал
уплывающую удочку и вылез на берег. Приятно на такой жаре быть в мокрой майке.
‐ Ничего себе, порыбачил ‐ сказал он.
‐ Вот рассказать! Прямо как у Зощенко получится!
И стал накручивать леску на удилище.
‐ Ну, так будем продолжать? ‐ спросил Виталька, настороженно смотря на его
действия.
‐ Я, например, двух поймал.
‐ Не‐ет,‐ покрутил головой Вася.‐ Вы как хотите, а я ‐ купаться. Плаваешь, так хоть не
заснёшь. Он все же досадовал на свое падение и поэтому добавил, зная, что обижает
Виталия. ‐ А это ‐ занятие для старичков: сиди, да глаза лупи, да кости грей.
Он отправился было искать Эльку с Полей, но Вилька прыгнул к нему с
восклицанием:
‐ Чур, я с тобой!
‐ Айда! ‐ сказал и Митя. ‐ Может, в биллиард?
‐ Нет, искупаемся.
‐ Ладно, а потом ‐ в биллиард.
Ким тоже потянулся за ними, и Виталий, вздохнув, стал сворачивать удочки.
Вася шел впереди, и все цепочкой тянулись за ним. И он понял, что его ни за что, ни
про что почему‐то признали вожаком. И это было для него совсем непривычно.
В субботу отцы приезжали пораньше. Среди сосен, в пестрой кутерьме солнечных
пятен и узорных теней, на крылечках бревенчатых домиков, странно выглядели их
городские, подернутые серой дымкой лица, их пиджаки, партийки и гимнастерки.
С их приездом все становилось праздничней, будто в ребячьем полку прибыло.
Через несколько минут отцы выходили со своих дач преображенными.
Предводительствуемый Васей и Джеком, Москалев в холщовых брюках и в сетке, с
перекинутым через плечо полотенцем, шел на реку, ведя за руку Эльку. Тетя Роза
отставала, задерживаясь с переодеванием. Следом отправлялись два боровика
Трусовецких. Низенький, полный Байков и тоненький Виталька шли с жестянками за
конюшню, накопать червей для вечернего клева, над их спинами вился трубочный сизый
дымок. Подольский выходил в галифе и сандалиях на босу ногу; он поигрывал мячом, намереваясь собрать любителей волейбола.
В том‐то и была прелесть выходных дней, что закипало кругом веселое многолюдье
‐ только успевай перекидываться с волейбола на биллиард, с биллиарда на реку, с
реки на прогулку в лес или на стрельбу по целям, которую устраивали взрослые из своих
револьверов.
У Васи было такое ощущение, что в биллиардной по воскресным дням стоял пир
горой.
Рычал Елисеев, под восхищенные восклицания кладя с кия по пяти шаров, стучали
шары, клубился табачный дым. Промазавший папа выкрикивая ни с того, ни с сего
непонятное слово:
‐ Индифферентный удар!
Байков попыхивал трубочкой и долго примеривался, а когда его торопили, возражал:
‐ Ну‐у! Ремесленники! Биллиард ‐ игра научная, расчетливая и суеты не любит!
Главное, что: быстро ударить или положить? А? То‐то!
Шар не падал, и он, зажмурив глазки, смеялся:
‐ Пф‐фр!
Папа, возбужденный, стремительный, тоже смеялся и кричал:
‐ Ерундистика! Биллиард ‐ игра ответственных работников. Тут быстрая ориентировка
нужна.
Он играл хорошо, хотя с Елисеевым, конечно, тягаться не мог.
Вася и Митя толкались среди взрослых, вместе с ними ухали, восклицали, смеялись…
Ох, как Васе хотелось дорваться до кия!
Поближе к обеду помаленьку опустела биллиардная, Папа собрался было идти на
реку. Но Вася ухватился за кий, и папа стал ставить шары для новой партии.
На Васю нашло вдохновение, словно проснулась безошибочная интуиция, когда
чувствуешь особую крепость руки и еще только отводишь кий для удара, а ужа знаешь, что шар обязательно ляжет в лузу. Через весь стол посылает Вася шар в угол, бьет так, что дрожат борта, и шар, мелькнув, пропадает со стола. И такое чувство у Васи, что
силой воли вбил его в лузу. И только легкий звон стоит в воздухе!
‐ Игроцкий удар!‐ удовлетворенно говорит папа.
Сам он виртуозно кладет «свои». Вот стоит у борта возле лузы «чужой» шар. Чтобы
положить «свояка», надо еле задеть его, не сдвинув с места. Папа припадает
к столу, ловя глазом тот единственный миллиметр, за пределами которого уже будет
ошибка,‐ и бьет, тут же вздымаясь в рост. «Чужой» у борта качнулся, а «своего» ‐ нет, словно кто обрезал его путь.
Оба играют в полную силу. У Васи шесть шаров, у папы ‐ четыре. Папа злится на свои
промахи и радуется Васиным удачам. Так они и кончают партию с разницей в два шара.
Папа улыбается и говорит с гордостью, будто сам выиграл:
‐ Отличная работа! Я и опомниться не успел. Молодец ты, Василий Иванович.
Он треплет сына по плечу, мельком прижимает к себе, и тому кажется, что отец
сейчас его поцелует, и Вася заранее соображает, как же отвечать на такую неожиданную
сентиментальность. Но отец не целует, и Вася со счастливой влюбленностью улыбается в
ответ на его ласку.
‐ Степан Николаевич! ‐ кричит папа в раскрытую дверь. ‐ Еще сыграть не хочешь?
‐ До обеда полчаса, ‐ раздается голос Байкова, и он показывается в дверях: ‐ Червяки
накопаны, кузнечиков Виталий ловит. Можно сгонять партию.
‐ Вот с ним, с Василием Ивановичем.
‐ Пожалуйста, с Ивановичем, ‐ говорит Байков, намеливая кий и глядя на Васю
своими лукавыми глазками: ‐ Под каким лозунгом играем? Смена смене идет? А?
А Васе что‐то и не хочется играть: после вспышки вдохновения и отцовской радости