вздох Мити:

‐ Фу‐у‐у! И завидует ему.

‐ Вася ожесточенно твердит про себя ритмичные фразы, подгоняя слабеющий ритм:

«Что ж подкачал? Держи марку! Что ж подкачал? Держи марку!»

Руки сдают, дыхание сдает, только ноги работают в силу.

‐ Лодку!‐ вскрикивает Ким, и Вася досадует на него, потому что осталось меньше ста

метров.

И снова, за спиной тяжелый всплеск.

Берег пологий, песок далеко уходит от кустов, сейчас должно быть дно. Вася

опускает ноги, погружается стоймя, оставляя лишь один рот да нос на поверхности. Ноги

не находят опоры, их тянет вглубь, и, кажется, нет уж сил вынырнуть. Но Вася плывет, не

брассом, а кое‐как, по‐собачьи, и смотрит в воду, и видит в мерцающей зеленоватой

глубине камешки. Из последних сил, уже ничего не жалея, он делает несколько рывков, лишь бы наверняка встать на твердую землю. Встав ногами, он падает на воду и

полуплывет, полуидет. Потом по мелкой воде доползает до берега.

Он лежит на спине, и ему не хватает дыхания, и лицо горит так, будто у него жар.

И только когда приходит дыхание, он испытывает удовлетворение, даже счастье. Он

слышит, как подтягивают на отмель лодку, и, открыв глаза, видит над собой худенькое

лицо Виталия и широкую улыбку Вильки.

Он садится и смотрит на противоположный берег, где коробочками в кустиках

чернеют дачи, и ему становится страшновато.

‐ Ну, вот,‐ говорит справедливый Виталька. Васю надо награждать орденом.

Ким покачивает подрагивающие от недавнего напряжения руки и бормочет:

‐ А он для себя и придумал орден.

Вася вскочил, чувствуя, что покраснел бы если б не так горело лицо.

‐ Что ты сказал?

Сузившиеся глаза Кима так и жгли обидною незаслуженною злостью:

‐ А неправда? Связался с младшими, силой похвалиться!

Вася ринулся и с маху ударил Кима по лицу. И не сам он, а словно только ладонь

почувствовала наслаждение от удара по упругой, гладкой щеке. Вася ждал драки, но Ким

заплакал и закричал с остервенением:

‐ Бей! Бей, дылда здоровая!

Ужасаясь в себе наслаждению жестокой властностью, которая не получает отпора, Вася ударил еще раз, и вспомнил, как он сам кричал в голос, когда его бил

сиплый. Киму тоже, наверное, кажется, что он с достоинством бросает свои

оскорбления, а он просто кричит от беспомощности и унижения.

Вася повернулся и побежал от ребят, и не заплаканное лицо Кима ему запомнилось, а мимолетно перехваченный взгляд Витальки, полный укора и отвращения.

Никак у Васи в жизни не получались драки, а всегда бывало так: или его били, или он

бил слабого, как сегодня. Он ненавидел и то, и другое одинаково, и теперь не знал, как

будет смотреть на Кима, как жить с ним на одной даче.

Подошел Митя и пробурчал:

‐ Ладно, айда домой! Зря, конечно, ему по морде дал.

Вася вскочил и зашагал к лодке. Ким сидел на кормовой скамеечке и еще

всхлипывал.

‐ Извини меня, слышишь?

‐ Чего уж там, ‐ пробормотал Ким и вяло пожал протянутую руку.

Ну что исправило это примирение?! Васе, по‐прежнему было тошно, как если бы

побили его самого.

Поплыли назад на лодке. На середине реки Вася сказал со злостью:

‐ К чертовой матери этот орден! Чепуха все это.

II

Сняв ногу с табуретки, Вася полюбовался черным блеском начищенных ботинок. В

отглаженных брюках, еще не надев тужурки, он уже ощущал шик своего костюма и

чувствовал то приподнятое беспокойство, которое все испытывают, собираясь в театр, будто идут не других смотреть на сцене, а себя показать публике.

Папа заглянул на кухню и недовольно сказал:

‐ Ай, как плохо ботинки вычистил! Ну‐ка, ставь ногу! ‐ Он потянул за брючину Васину

ногу вверх. Ставь, ставь! Ишь, спереди лоск навел! А каблуки кто будет чистить, а ранты?

Ботинки. только что безукоризненно блестевшие, стали вдруг снова грязными, и Вася

пробурчал:

‐ Как я их сзади увижу?

Папины руки, в обшлагах белоснежной сорочки, схватили щетку и заходили вокруг

Васиного ботинка. Нога дергалась от толчков, и папа прикрикивал:

‐ Стой тверже!.. Каждое дело надо до мелочей доводить! Зачем елозить поверху, очки втирать?

Васю обижала папина раздраженность, но одновременно была приятна. В первые

месяцы он чувствовал себя скорей гостем, чем сыном. Папа будто боялся хоть чем‐то его

задеть. А сегодня он ворчал и раздражался, как обыкновенный отец.

‐Что‐то, мужчинки, копаетесь‚ сказала тетя Роза из передней.‐ Я боты надеваю.

В театре они сели в директорскую ложу у закругленного барьера, обитого старым

бархатом.

Пьеса была скучная, называлась «Счастливая женщина». Актеры говорили о любви и

о том, что нужно советской женщине для счастья. Вася не очень вникал в их разговоры, разве что вылавливал шуточки чтобы хоть посмеяться.

Но его не огорчало содержание. Когда раскрывался занавес и в темный зал бил

солнечный свет сцены. Вася не мог наглядеться и не замечал темноты вокруг, словно зал

сжимался до пределов маленькой ложи, а сцена все вбирала в свое дневное сияние.

В этом откровенном и обманчивом свете рисованные деревья воспринимались как

живые, и окно, затянутое марлей. как будто отблескивало стеклом. Это была как игра, как

переводные картинки, которые поражают яркостью, едва сведешь с них тусклую бумагу.

Актеры были такие легкие и красивые, открытые для всех взглядов, они говорили громче, чем люди обычно, их смех был охотнее, а печаль откровеннее, чем в жизни, поэтому

они казались людьми особого, праздничного настроя.

И этот настрой души передавался Васе.

В антрактах сидели в кабинете директора и пили пузырчатый лимонад. Директор

театра и главный режиссер слушали тетю Розу, присев на краешек кресел, т Васе хотелось

усадить их прочнее.

‐ А вот я ‐ счастливая женщина? ‐ спросила тетя Роза.

‐ Кто тебя знает‚‐ сказал папа, по привычке забравшийся за директорский стол.

‐ Нет, слушай, я серьезно—по пьесе. Работа? Любимая работа есть у меня. Хороший

муж? Есть хороший муж. У меня очень хороший муж, и, знаете, я это говорю не потому, что при людях, или потому, что он секретарь горкома.

Папа, сморщившись, замотал головой, будто лимонад ему плеснули за шиворот, и

посмотрел на директора:

‐ Это с ней бывает... Ну, милая, пошла шить ‐ как пороть будешь?

Все посмеялись, и тетя Роза объяснила:

‐ Театр должен нас учить. Вот я и воспринимаю: все ли у меня есть для счастья?

Друзья ‐ есть. И любовь, и перспективы, и ‐ ребенок.

Нажимая на лимонад, Вася тоже посмеивался над тетей Розой. Он давно заметил у

нее эту черту: примерять на себя героинь книг, фильмов или пьес. Слово «ребенок» было

неожиданным, как и похвала мужу, и Вася поморщился, как папа, только что удержался

от мотания головой.

‐ Ребенок‚‐ сказала тетя Роза‚‐ ты за два антракта выпил четыре стакана. Смотри, что‐

нибудь случится.

Васю покоробила эта бестактность, да еще перед чужими людьми, но он не успел

ответить как‐нибудь погрубее: слова тети Розы столкнулись со словами директора:

‐ Не беспокойтесь, лимонад хороший.

‐ Нет, я ‐ действительно счастливая женщина!

Несмотря на то, что она так глупо ляпнула о лимонаде, Васе было хорошо и с ней, и с

папой, и с ее болтовней, и с похвалами в честь папы, и с этим лимонадом на который он, действительно, чересчур поднажал.

Когда ему было хорошо с тетей Розой, ему становилось неловко перед мамой, он как

бы за отца нес тягость этой неловкости... Да и за себя тоже ‐ за то, что слукавил и остался

на зиму в Томске.

Пока были в театре, горечь лишь слегка овевала праздничное настроение, но когда

вернулись домой, то осталась одна печаль, проникнутая ясными отсветами, театральной сцены. Вася лежал в своей комнате и думал о маме с Элькой, что они без

него совсем одиноки, и бабушки нет ни с ними, ни здесь; все раскиданы и все грустят друг

о друге.

Ему хотелось пожить одну только зиму у папы ‐ и хотелось ехать домой. Он и не

верил, и уверял себя, что необходимо остаться. В последние летние дни тетя Роза повезла