А тетя Роза как‐то при папе, задумчиво поглядывая на Васю, сказала, будто его и не
было рядом:
‐ Знаешь, Вася ‐ красивый, парень. У него глаза красивые и губы, и даже затылок
красивый. Девочки, ох, будут за ним бегать!
Папа насмешливо сказал:
‐ Давай, давай, воспитывай!
Вася покраснел, не спеша поднялся со стула, будто просто пришло время встать, а на
самом деле, он почему‐то меньше краснел, когда стоял или ходил, а сидя совсем
невозможно было справиться с краской. Ему неприятно было, что тетя Роза. по своему
обыкновению, ни с того, ни с сего смутила его, но рассердиться не сумел.
До сих пор он сокрушенно поглядывал в зеркало на свою худую, смуглую
физиономию, над которой торчали неопределенные волосы: не черные и не светлые, не
прямые и не кудрявые ‐ волнистые на темени и хохлатые на макушке.
Он сроду не думал о своем затылке, а отныне, сидя за партой, чувствовал
связанность: ему все казалось, что девочки тем и заняты, что рассматривают его затылок.
На одном уроке новичок Гена Уточкин, сын сотрудника НКВД, толкнул Васю в спину и
показал глазами на бумажный комочек, на полу у Васиной парты. В записке стояло
печатными буквами: «Вася Москалев, у тебя бараньи глаза».
Он был огорошен тем, что, оказывается, девчонки не только не глядели на его
затылок и он зря мучился от связанности, но еще насмехаются над его глазами. Он не
вытерпел и с обидой оглянулся.
На задних партах у прохода сидели три девочки, ребята в счет не шли, они не стали
бы глупостями заниматься: Соня Шмидт, незаметная худенькая Женя Ковязина и Таня
Мерцалова, такая красивая, что Вася стеснялся смотреть на нее.
Класс был угловой, поэтому окна шли не только по боковой стене, но и позади парт.
Их сияющий, рассеянный свет пронизывал рыжую шевелюру Сони, каштановые кудри
Тани и гладкую Женину прическу. Девочки прилежно смотрели на преподавателя, и Вася
возмущенно подумал: «Ишь, святоши, притворяются!»
После перемены он нашел в парте новую записку: «Дурачок, а еще отличник. В
«Войне и мире» написано про Курагина‚ что у него были красивые бараньи глаза».
Вася так и не узнал, чья это записка, и тайна сладко томила его.
Если писала Соня, то и томится нечего было, она как‐то погрузнела, как‐то выступала, а не ходила, и давно пропало смутное детское очарование ею. От Жени просто
любопытно было получить такое послание и лишний раз убедиться, кто водится в тихом
омуте. Но в том то и таилась сладость, что записка могла оказаться от Тани Мерцаловой.
Старший пионервожатый Гоша Дронь тоже пришел из прежней школы, поэтому
великолепно знал семиклассников, самых испытанных людей в пионерской организации.
Гоша ростом не перегнал ребят, но плечи у него были мужские, тяжелые, фигура
плотная, сложившаяся, и виднелись следы бритья на крупном подбородке. Ходил он
без пиджака, в белой полосатой сорочке с пионерских галстуком, в черных брюках, снизу помятых потому, что носил он валенки, а в школе менял их на брезентовые тапочки
с резиновой подошвой.
Васю избрали председателем совета дружины, и Гоша сдружился со своим первым
помощником. После сбора или заседания совета они вдвоем оставались в
гимнастическом зале ‐ поработать на турнике.
Упруго спрыгивая и дыша чуть чаше обыкновенного, Гоша напрягал бицепс и говорил:
‐ Гляди! И тебе такие надо. Девчата любят мускулы. Некрасивыми показались Васе
эти слова. Можно полюбить лицо, это он сам испытывал, можно полюбить душу, об этом
он много читал. Но как это ‐ любить мускулы?
Вася не стал возражать, просто пообещал:
‐ Догоню!
Переобуваясь, Гоша воскликнул:
‐ Эх, разваливаются мои непромокаемые!
‐ Купи новые‚‐ посоветовал Вася.
‐ Ишь ты!
‐ Да они пустяк стоят! ‐ удивился Вася.
‐ Кому ‐ пустяк. Знаешь мою зарплату? То‐то! Гроши платят нашему брату старшим
вожатым. А у меня еще мать на иждивении.
Теперь стало понятно, почему Гоша ходит без пиджака.
Как только Вася встретился с отцом, так рассказал ему о бедственном положении
старших пионервожатых.
Папа цыкнул губами:
‐ Говорили мы как‐то в крайкоме. Ведь они, по сути дела, тоже политические
руководители, а мы держим их и черном теле. Не годится. Что‐то надо придумать.
Вася передал этот разговор, и обнадеженный Гоша воскликнул:
‐ Вот спасибо тебе!
Вася чувствовал, что Гоша через него как бы держит связь с высоким миром, где
решаются проблемы, где происходят главные события.
Напрягши лицо так, что еще больше разделась широкая челюсть, Гоша с жадностью
слушал Васин рассказ, как в их подъезде арестовали врага народа Богуславского бывшего
руководителя тяжелой промышленности края. Его, как оппозиционера когда‐ то выслали
из Москвы но дали в Сибири ответственный пост.
Жив на втором этаже маленький горбатый человек без шеи, с угловатой, выпяченной
грудью. Много лет вышагивал он по двору, положив подбородок на выступ груди, высокомерно поблескивая стеклами пенсне.
‐ В пенсне ходил? ‐ вдумчиво переспросил Гоша.
‐ То‐то и оно! Где ты видел настоящих большевиков в пенсне?
Вася знал, конечно, о раскрытии «Ленинградского» и «Московского» центров, но
воспринимал это отвлеченно: где‐то завелись враги, и их поймали. А вот дело
«Параллельного центра», во ‚главе с Пятаковым, Радеком, Сокольниковым, предстало
в конкретной фигуре Богуславского. В «центр» входили еще Дробнис и Шестов из
Кемерово, их привезли в Новосибирск.
‐ Дело понятное,‐ сказал папа в ответ на Васины расспросы. ‐ Когда мы кончили
гражданскую войну, так внутри страны оставалось две враждебных силы: кулаки
и оппозиционеры. Эх, и попортили же они нам крови! Кулаков мы ликвидировали лет
пять назад, а теперь ставим последнюю точку над оппозицией. Нич‐чего, воздух
чище будет.
Прибыл Ульрих, председатель военной коллегии Верховного Суда СССР, который
судил два предыдущих «центра». Несколько дней город жил в гневе против новой
вражеской вылазки и успокоился только после того как был обнародован приговор: расстрел.
Когда мама пришла из суда, где была по журналистскому пропуску, Вася тотчас
прицепился к ней
‐ Страшное что‐ то, ‐ сказала она ‐ Трудно поверить в такие злодеяния: взрывали
шахты, губили рабочих. Но как не поверишь? Суд был открытый, все выложено, как на
ладони. Есть, есть еще у нас враги, Вася.
Новый, 1937 год впервые на школьном Васином веку начался с елки. Секретарь ЦК
ВКП(б) и ЦК КП(б)У Павел Петрович Постышев заявил в «Правде», что прежнего
религиозного значения никто уже новогодней елке не придает, а лишать радости ребят не
надо.
Елка стояла посреди полутемного школьного зала, Поднимаясь до потолка, серебрилась игрушками, словно присыпанная инеем, насыщала воздух хвоей. И хоть
была она одна ‐ единственная, зал, пока не зажгли освещение, походил на тихий
таинственный лес.
Праздник начинался с вестибюля, где на стенке гардероба повесили огромный
плакат: Улыбающийся Сталин надевает часы на руку пионерке ‐ колхознице Мамлакат
Наханговой; смуглая девочка в тюбетейке и красном галстуке подняла к нему лицо, сияющее счастьем; над их головами крупно алеют слова: «Спасибо товарищу Сталину за
наше счастливое детство!»
Новый год пришел в новой пионерской форме. После каникул стали продавать по
отрядам юнгштурмовки защитного цвета с тоненьким ремешком портупеи, короткие
бриджи, застегивающиеся под коленом, для девочек‐ тоже юнгштурмовки и прямые
короткие юбки.
Мама без слов дала Васе денег.
Почти вся дружина оделась в новую форму, но Гоша Дронь остался в полосатой
сорочке.
В полном параде, с тремя лычками на рукаве, как председатель совета дружины, поблескивая лакированным ремешком портупеи, поскрипывая ремнем на талии, в
начищенных вплоть до рантов ботинках, Вася явился к отцу.
Едва он снял пальто, как Поля ахнула и не смогла выговорить ни слова.
‐ Ну, теперь совсем гибель для девчонок,‐ усмехнулась тетя Роза, выглянув из