Эльза Вернер - В добрый час

— До свадьбы! — сказал Артур с невыразимо горькой улыбкой. — Тогда я еще не знал, барон, какого мнения были в вашем кругу обо мне и о моих отношениях к этому кругу. Потом мне это объяснили самым беспощадным образом, и потому вам нечего удивляться, что я отказываюсь. Короче говоря, я не хочу входить в то общество, где меня презирают.

Евгения так крепко сжала в руке розу, которую перед тем вынула из вазы, что нежный цветок подвергся той же участи, что и недавно ее веер в руках Артура: она упала на ковер, совершенно растерзанная. Артур не заметил этого: повернувшись к ней спиной, он стоял лицом к ее отцу, который смотрел на него так, будто сомневался, действительно ли перед ним его зять.

— Нечего и говорить о том, что я положительно не знаю, кто сообщил вам эти, мягко говоря, недостоверные сведения, — возразил он, — но я попрошу вас подумать о Евгении. При той роли, которую ей придется играть нынешней зимой в резиденции, она не может, простите, господин Берков, носить мещанскую фамилию, о чем и было уже условлено между мной и вашим отцом.

Артур бросил задумчивый взгляд на свою супругу, которая и словом не приняла участия в их разговоре, хотя всегда любила высказывать свое мнение.

— До зимы отношения могут еще измениться. Предоставьте все Евгении и мне. А теперь, к сожалению, я не могу изменить своего решения. Поскольку дворянское звание предлагается мне одному, то, следовательно, от одного меня зависит принять его или отказаться, и я отказываюсь, потому что — извините, барон, — не желаю принимать того, что мне дают из уважения к аристократическому имени моей жены.

Оскорбленный Виндег поднялся с дивана.

— В таком случае мне придется приостановить начатое дело, чтобы не скомпрометировать себя еще больше. Почему же ты все время молчишь, Евгения? Что ты скажешь о только что выраженных взглядах твоего супруга?

Молодой женщине, однако, не пришлось отвечать, потому что в эту минуту двери отворились, но не тихо, как обычно делают лакеи, а с шумом, и в комнату без доклада влетел с бледным как снег лицом Вильберг, всегда соблюдавший все правила приличия.

— Господин Берков здесь? Простите, я должен сию минуту видеть господина Беркова.

— Что случилось? — спросил Артур, подходя к молодому человеку, по расстроенному лицу которого можно было догадаться, что произошло что-то недоброе.

— Несчастье, — сказал Вильберг, задыхаясь. — Внизу… в подъемной… ваш отец тяжело ранен, очень тяжело… директор послал меня…

Он не мог больше продолжать, потому что Артур быстро прошел мимо него и исчез за дверью. Вильберг намеревался последовать за ним, но в коридоре его остановил барон.

— Вы не сказали всей правды сыну? — спросил он. — От меня вам нечего скрывать истину… Господин Берков… умер?

— Да! — произнес Вильберг. — Он поднимался со штейгером Гартманом наверх… канаты оборвались… Гартман спасся, прыгнув на предпоследнюю площадку, а господин Берков полетел вниз. Никто не знает, как именно случилось несчастье, но скрыть его нельзя! Приготовьте, пожалуйста, к этому госпожу Берков, а я должен идти.

Он побежал за Артуром, а Виндег вернулся в гостиную, где его с нетерпением ожидала встревоженная Евгения.

— Что ты узнал, папа? — Лицо этого вестника несчастья говорило больше, чем он сам. — Что случилось?

— Самое худшее! — сказал барон с волнением. — Мы только что беспощадно обвиняли этого человека, Евгения, теперь конец вражде между нами и им! Смерть прекратила ее.

Первая неделя с ее мрачной торжественностью прошла, но та гнетущая атмосфера, которая царит в доме, пока не снят траур, сделалась еще тяжелее теперь, когда кончилась суета приготовлений и прекратились визиты многочисленных знакомых, приезжавших, чтобы выразить соболезнование и сочувствие постигшему их горю. Положение, занимаемое покойным Берковым, его знакомства и связи в различных кругах общества сделали его смерть целым событием. Похоронная процессия, в которой, конечно, участвовали все служащие и рабочие, тянулась бесконечно. Бессчетное количество карточек и писем устилало письменный стол молодого наследника, супруге которого пришлось принимать визиты чуть ли не всей провинции. Им обоим оказывалось самое любезное внимание, тем более что против них не существовало никаких «предубеждений», как недавно дипломатично выразился барон Виндег. Конечно, смерть Беркова никого не опечалила, не исключая и единственного сына, для которого он так много сделал: нелегко любить того, к кому не чувствуешь уважения. Впрочем, трудно было определить, насколько подействовала на Артура смерть отца: судя по невозмутимому спокойствию, которое он демонстрировал при посторонних, она не слишком встревожила его, однако после этой катастрофы он сделался очень серьезен и замкнут и принимал только тех, с кем ему необходимо было встретиться. Спокойствие Евгении не могло удивить никого, кто знал обстоятельства ее замужества. Смерть Беркова погасила в ней и в ее отце чувство ненависти к этому человеку, а никакого другого чувства они к нему не испытывали… К сожалению, такого же мнения о Беркове были и многие другие, имевшие достаточно причин к тому.

Служащие, которым приходилось часто терпеть оскорбления этого грубого, высокомерного выскочки, смотревшего на них как на товар, как на свою неотъемлемую собственность, потому что платил им жалованье, конечно, не имели причин горевать о хозяине. Не было заметно и тени печали или сожаления со стороны рабочих. Несмотря на то, что его можно было упрекнуть во многих грехах, Берков был все-таки звездой первой величины в отечественной промышленности. Из бедности и ничтожества он сумел подняться на значительную высоту, основанные и построенные им заводы и мастерские могли смело считаться крупнейшими в государстве, он достиг такого положения, что мог облагодетельствовать тысячи людей. Но он не сделал и не хотел сделать этого и потому не оставил по себе доброй памяти, так что вздох облегчения, вырвавшийся у рабочих и служащих после его внезапной смерти, выражал скорее осуждение, нежели сожаление о нем; хотя никто не сказал, но, очевидно, каждый подумал: «Слава Богу!»

Являлось ли то, что оставила после себя такая жизнь, действительно столь завидным наследством, как это казалось на первый взгляд? Во всяком случае это наследство тяжело ложилось на плечи молодого наследника, который, по общему мнению, менее всего был способен заниматься делами. Конечно, у него работало очень много знающих служащих и поверенных, но его отец держал его в такой зависимости и в таком безусловном подчинении, что все теперь сразу почувствовали, как недостает им твердой правящей руки и хозяйского глаза — словом, ощутили отсутствие хозяина.

Теперь бразды правления переходили в руки его сына, и не успел он еще хорошенько взять их, как уже подвергся молчаливому осуждению всех служащих. По их мнению, нечего было рассчитывать на молодого хозяина.

Весь персонал служащих находился в зале, где всегда происходили совещания, и ожидал нового хозяина, который просил их собраться к назначенному часу. Глядя на смущенные, расстроенные, даже несколько испуганные лица присутствовавших, можно было подумать, что они явились сюда по очень важному делу, а не для того только, чтобы представиться новому хозяину.

— Это был для нас неожиданный удар! — сказал директор Шефферу, приехавшему из резиденции. — Худшего трудно себе и представить. Мы ведь давно знали, что они что-то замышляют и сговариваются между собой… и на соседних рудниках тоже. Этого ожидали и, конечно, приняли бы меры, но кто же знал, что все произойдет теперь, в данную минуту?.. При таких условиях мы определенно в их руках.

— Гартман отлично выбрал время! — вздохнул главный инженер. — Он хорошо знает, что делает, если начал один, не ожидая, пока к ним присоединятся рабочие соседних рудников. Хозяин умер, состояние дел неизвестно, наследник не способен к энергичному отпору — тут-то он и является со своими требованиями. Я вам всегда говорил, что этот Гартман у нас как бельмо на глазу. Рабочие — народ добродушный, нельзя сердиться на них за то, что они хотят безопасной работы и необходимых средств к существованию. Они и так долго терпели, гораздо дольше, чем на других рудниках, и я уверен, что сами они предъявили бы разумные требования, которые можно было бы выполнить. Но то, что они заявляют теперь, через своего вожака, совершенно лишено здравого смысла… Это открытое возмущение против всего существующего порядка.