Она остановилась, какъ бы испугавшись своего вспыльчиваго страстнаго приговора, бѣсившаго ея брата, которому вся кровь бросилась въ лицо; но она не только не отказалась, но и не смягчила даже ни однимъ словомъ сказаннаго.

– Если ты хочешь, чтобы Вольфрамы продолжали пользоваться такимъ же почетомъ, – добавила она съ особымъ удареніемъ, – то возьмись за средство нашихъ честныхъ прадѣдовъ – за палку, что въ углу! – Затѣмъ она кивнула маленькому Іозе и пошла вмѣстѣ съ нимъ по лѣстницѣ.

Было какъ разъ шесть часовъ; на прилавкѣ стояли горшки молока, и въ сѣняхъ тѣснилась цѣлая толпа людей.

– Этотъ мальчикъ изъ Шиллингова дома, – сказала маіорша ожидавшей ее работницѣ. – Отведи его туда и открой ему калитку сада, а сама не входи.

Она подошла къ прилавку, и ни одинъ взглядъ не упалъ болѣе на прекраснаго изящнаго ребенка, послушно шедшаго рядомъ со служанкой. На порогѣ онъ еще разъ повернулъ свое красное пылавшее личико и ласково проговорилъ: „покойной ночи, добрая женщина!“

И это прощальное привѣтствіе не было услышано, ибо она разливала уже молоко изъ большого каменнаго горшка въ жестяныя кружки, и при этомъ произошло нѣчто неслыханное, – молоко широко разлилось по столу, тогда какъ въ монастырскомъ помѣстьѣ каждая капля его такъ тщательно измѣряется.

18.

Служанка робко отворила садовую калитку знатныхъ сосѣдей и во весь духъ бросилась назадъ, къ монастырскому помѣстью, a loзe побѣжалъ домой… Въ переднемъ саду было очень тихо, такъ что поспѣшные шаги ребенка по скрипучему песку были ясно слышны.

Какъ только раздались его шаги, изъ-за южнаго угла дома вдругъ появилась толстая черная Дебора, она громко вскрикнула и неуклюжими скачками бросилась къ мальчику съ распростертыми объятіями.

– О, Іисусъ! Ты ли это, дитя? – пробормотала она, и изъ ея опухшихъ глазъ полились радостныя слезы. – Милый, милый, что ты надѣлалъ. Приходишь съ улицы, гдѣ никто не знаетъ нашего дорогого мальчика! О, Iисусъ! Этого еще никогда не было, злой, дорогой мальчикъ, никогда еще! Тебя вѣдь могли задавить, а Якъ и Дебора виноваты, – не усмотрѣли за тобой! О!… Ужъ нѣсколько часовъ всѣ тебя разыскиваютъ и теперь ищутъ наше золотое дитятко въ пруду, въ грязной тинистой водѣ между рыбами! А бѣдная добрая тетя умираетъ отъ страха!

Она бормотала все это, задыхаясь, частью на нѣмецкомъ, частью на англійскомъ языкѣ въ то время какъ бѣжала съ мальчикомъ по аллеѣ къ пруду. Тамъ подъ липами суетилась вся прислуга Шиллингова дома, самъ хозяинъ и Якъ. Какъ лебедь выдѣлялась бѣлая фигура прекрасной американки среди этихъ хлопочущихъ людей; она стояла неподвижно, прислонившись къ стволу липы, и держала шляпу Іозе, которую нашли у пруда, крѣпко прижавъ ее обѣими руками къ своей груди. Эта женщина, „которая съ кинжаломъ за поясомъ и съ револьверомъ въ рукахъ пробиралась близъ непріятельскихъ лагерей, которая энергично провела транспортъ съ тяжело раненымъ братомъ черезъ обширныя опустошенныя пространства“, конечно, не принадлежала къ числу тѣхъ, которыя выражаютъ свое безпокойство криками и жалобами.

– Вотъ онъ! – закричала Дебора.

Какъ внезапно упавшая бомба, крикъ этотъ разогналъ толпу. При видѣ ребенка, который здраво и невредимо выступалъ подлѣ Деборы, лица всѣхъ прояснились; всѣ улыбаясь глядѣли другъ на друга и не понимали, какъ можно было вообразить, что мальчикъ утонулъ.

Донна Мерседесъ при внезапномъ переходѣ отъ смертельнаго страха къ радости не издала ни малѣйшаго звука, и, когда она повернула голову къ пришедшимъ, на ея блѣдномъ лицѣ оставалось еще выраженіе ужаса, съ которымъ она, какъ окаменѣлая, смотрѣла на воду. Она обыскала въ домѣ всѣ темные уголки, обошла всѣ кусты въ саду и колючія изгороди. Бѣлое легкое платье было все изорвано и грязными клочьями волочилось за ней, сучья сдвинули сѣтку съ головы, и часть ея роскошныхъ черныхъ „цыганскихъ волосъ“, какъ называла ихъ и донынѣ Люсиль, блестѣвшихъ, какъ вороново крыло, падала на правое плечо.

У нея подгибались колѣни, когда она пошла навстрѣчу ребенку; баронъ Шиллингъ хотѣлъ поддержать ее, но она отказалась отъ его помощи: ея пылавшій взоръ былъ устремленъ на мальчика въ порванномъ костюмѣ и съ горѣвшимъ лицомъ, который бросился къ ней въ объятія.

– Ты былъ непослушенъ, Iозе, ты убѣжалъ куда-то, – сказала она дрожащимъ голосомъ, но серьезнымъ строгимъ тономъ.

Мальчикъ со слезами увѣрялъ, что онъ никогда больше этого не сдѣлаетъ и потомъ разсказалъ по-дѣтски безсвязно, перескакивая отъ одного къ другому, о своемъ приключенiи въ монастырскомъ помѣстьѣ, между тѣмъ какъ прислуга удалилась по знаку своего господина.

Ребенокъ разказывалъ объ ужасной кладовой, о большомъ зломъ мальчикѣ, о женщинѣ, которая такъ строго и грубо запретила ему говорить и о „страшно зломъ мужчинѣ“, который хотѣлъ его избить.

Эти сообщенія произвели невыразимое дѣйствіе на молодую женщину. Постоянно сдерживаемый сильнымъ разсудкомъ ея южный темпераментъ рѣзко обнаружился, – прижавъ руки къ груди она внѣ себя ходила взадъ и впередъ по узкой дорожкѣ, ведущей къ дому съ колоннами и нетерпѣливо отталкивала руку Деборы, которая робко пыталась собрать въ сѣтку ея распустившіеся волосы, – какое ей было дѣло въ эту минуту до наружности.

– Ну и что же? – спросила она съ злымъ смѣхомъ, когда Іозе замолчалъ.

Чтобы заставить его замолчать баронъ Шиллингъ положилъ руку на маленькій ротикъ, который въ лихорадочномъ возбужденіи принимался снова разсказыватъ о „большой мыши“ и o той минутѣ, когда была заперта дверь, отдѣлившая маленькаго плѣнника отъ всего свѣта…

При вопросѣ молодой женщины баронъ Шиллингъ выпрямился и, посмотрѣвъ гнѣвными, хотя и влажными глазами въ ея прекрасное лицо, спокойно возразилъ: „должно оставаться твердыми!“

– Но я не могу и не хочу, – воскликнула она и съ страстной нѣжностью прижала къ себѣ мальчика. – Я отказываюсь отъ ужасной обязанности бороться съ грубостью и пошлостью – бремя, возложенное на меня Феликсомъ слишкомъ тяжело для меня.

– Развѣ мы не несемъ его вмѣстѣ? Развѣ я не съ вами? – спросилъ онъ съ кроткимъ упрекомъ.

Серьезная доброта и кротость, звучавшія въ этихъ словахъ имѣли на Мерседесъ сильное чарующее дѣйствіе, которое сейчасъ же было подавлено оскорбленной женской гордостью. „Развѣ мы не несемъ его вмѣстѣ?“ - сказалъ онъ, но это указываетъ на какую-то общность между ними… A у нeгo была жена, подло покинувшая домъ, чтобы помѣшать близкимъ сношеніямъ между нимъ и прибывшими… Мерседесъ была дѣвушка, хотя и называлась женщиной; у нея былъ безстрашный энергичный, дѣятельный, какъ у мужчины, духъ и вмѣстѣ съ тѣмъ въ ней было такъ много женственности, что она была чувствительна, какъ мимоза. Въ ней поднялось смѣшанное чувство стыда и отвращенія. Она не отвѣчала, а только устремила на него изъ подъ нахмуренныхъ бровей холодный, сверкающій выразительный взглядъ.

– Я хотя и не утвержденный законнымъ порядкомъ опекунъ обоихъ дѣтей, – сказалъ онъ спокойно, – но письма Феликса и мое обѣщаніе ставятъ меня въ извѣстное положеніе, отъ котораго я не уклонюсь ни на одну линію. Поэтому я не долженъ разбирать, отталкиваетъ ли и обезкураживаетъ ли меня грубость и пошлость людей, съ которыми мнѣ приходится имѣть дѣло, оскорблено ли при этомъ мое самолюбіе, – онъ говорилъ все возвышая голосъ, – все это должно остаться въ сторонѣ… Феликсъ умеръ разорившись…

Она вздрогнула, какъ будто это выраженіе ножемъ рѣзнуло по сердцу…

– Ну, да – онъ не оставилъ ни одного доллара, – подтвердила она сердито, – все состояніе, которое оставилъ ему отецъ, заключалось въ плантаціяхъ… Теперь на опустошенныхъ земляхъ растутъ сорныя травы, – добавила она горько улыбаясь, – онѣ потеряли всякую стоимость съ тѣхъ поръ, какъ руки, которыя ихъ воздѣлывали, носятъ на пальцахъ фальшивыя кольца и принадлежатъ свободнымъ господамъ… Феликсъ сдѣлался нищимъ, какъ и всѣ другіе, потому что Югъ разоренъ окончательно… Но зачѣмъ я все это говорю? По нѣмецкимъ понятіямъ, это только должное возмездіе за старую несправедливость!

Съ невыразимымъ гнѣвомъ повернулась она къ нему спиной и подняла руки, чтобы заправить въ сѣтку волосы, упавшіе ей на грудь при этомъ быстромъ движеніи. Въ такой позѣ очертанія ея стройной фигуры были восхитительны для живописца. Широкіе рукава откинулись и на желтоватой, какъ мраморъ кожѣ правой руки вверху ясно обозначился яркій красный рубецъ, какъ тоненькая пурпурная змѣйка.

На эту молодую женщину несчастія обрушились подавляющей массой, – война лишила ее отца, брата, жениха, послѣ чего она бросилась сама въ водоворотъ всѣхъ ужасовъ борьбы, можетъ быть затѣмъ, чтобы погибнуть вмѣстѣ съ ними, но война оставила ей только этотъ яркій знакъ и предоставила одиноко идти своей дорогой съ невыразимой скорбью, раздраженіемъ и презрѣніемъ къ людямъ.