Евгения Марлитт - В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

– Вы основываете свое полномочіе главнымъ образомъ на этомъ разореніи, насколько я понимаю? – сказала она, вдругъ вскинувъ на него глаза, послѣ того какъ засунула въ сѣтку послѣднюю упрямую прядь волосъ.

– Конечно, – возразилъ онъ. – Моя задача во что бы то ни стало возвратить дѣтямъ ихъ наслѣдство…

– Жалкія деньги! – Она пожала плечами и въ ея тонѣ слышалось то же холодное презрѣніе, съ какимъ она сказала нѣсколько часовъ тому назадъ въ мастерской: „да, на деньги своей жены!“

Онъ слегка измѣнился въ лицѣ; но теперь онъ стоялъ передъ ней не какъ художникъ съ мечтательно склоненной головой и съ задумчивымъ, какъ бы внутрь себя обращеннымъ взоромъ, a какъ одинъ изъ тѣхъ, которые наполняли старыя деревянныя рамы въ средней залѣ наверху, твердо, увѣренно, какъ человѣкъ, воля котораго непреклонна.

– Да, жалкія деньги! – повторилъ онъ съ удареніемъ. – Я не отрицаю ихъ власти такъ же, какъ и Феликсъ, который желалъ спасти наслѣдство для своихъ дѣтей и онъ былъ правъ, – они въ немъ нуждаются! Я знаю, что такимъ сужденіемъ поддерживаю дурное мнѣніе о себѣ, но я долженъ это перенести.

Она смотрѣла на траву у своихъ ногъ – потомъ на губахъ ея мелькнула презрительная улыбка.

– Вы боитесь, что дѣти умрутъ съ голода безъ денегъ старой женщины? – спросила она, какъ бы не замѣчая его послѣдней фразы.

Онъ улыбнулся.

– У дѣтей очень энергичная тетушка, которая изъ крайности возьмется за тяжелый трудъ, чтобы только ея любимцы не терпѣли нужды. Вотъ все, что я знаю, да мнѣ и не надо больше никакихъ свѣдѣній, потому что, несмотря ни на что, я останусь при своихъ взглядахъ. Я долженъ считаться съ врагами, пересѣкающими намъ дорогу… – онъ остановился и, опустивъ глаза въ землю, прибавилъ: – вы еще очень молоды…

– Но достаточно тверда, чтобы остаться вѣрной умершему, – прервала она его многозначительно и съ мрачной серьезностью.

Наступило минутное молчанiе, – только слышно было голосъ Іозе, который стоялъ невдалекѣ отъ нихъ на скамьѣ и, пока Дебора приводила въ порядокъ его костюмъ, безъ умолку разсказывалъ о своемъ приключеніи въ монастырскомъ помѣстьѣ.

– Я только одно хотѣлъ бы знать, – началъ опять баронъ Шиллингъ, и по его измѣненному тону слышно было, что онъ уклоняется отъ прежней темы, – зачѣмъ вы оставляете маленькую женщину въ заблужденіи, что она богата, „страшно богата“? Вѣдь, когда нибудь должна же она узнать правду?

– Я не считаю этого нужнымъ, пока она живетъ со мной, – возразила донна Мерседесъ спокойно. – Люсиль умерла бы отъ мысли, что не можетъ болѣе располагать богатствомъ… Феликсъ любилъ ее до самой смерти. Страхъ за будущность этого избалованнаго, любящаго наслажденія существа мучилъ его больше, чѣмъ забота объ Іозе и Паулѣ. Я ему поклялась оберегать ее и потому отношусь къ ней, какъ къ старшей сестрѣ ея дѣтей.

Мимолетная презрительная улыбка скользнула по ея губамъ.

– У Люсили слабая грудь, – доктора утверждаютъ, что у нея зачатки легочной чахотки, – продолжала она серьезно, – и мой долгъ удалять отъ нея все, что можетъ ее волновать. Поэтому я и теперь строго воспретила сообщать ей объ исчезновенiи Іозе, пока не выяснится, что именно случилось.

Она подозвала мальчика и взяла его за руку. Какая сила жила въ этой юной душѣ, которая, привязавшись страстно, требовательно, даже деспотически вела постоянную борьбу съ самой собой, чтобы сдержать слово, данное любимому умирающему брату.

– Можетъ быть, вы пойдете со мной къ Люсили, – сказала она барону Шиллингъ. – Очень возможко, что она уже узнала какъ нибудь о происшествіи. Она иногда волнуется изъ-за пустяковъ, а ваше присутствіе помѣшаетъ этому.

Они направились къ дому.

Донна Мерседесъ до сихъ поръ еще ни разу не была въ комнатахъ Люсили, такъ какъ не имѣла для этого никакого повода. Обѣдали всѣ въ большомъ салонѣ съ украшенными рѣзьбой стѣнами и тамъ же пили чай вечеромъ, несмотря на ежедневный протестъ Люсили, а дѣтская отдѣлялась отъ этого салона только спальней Мерседесъ.

Солнце еще ярко свѣтило. Отъ залитого краснымъ свѣтомъ запада все окрашивалось какимъ то особеннымъ свѣтомъ; свѣтъ этотъ проникалъ въ окна дома и яркой змѣйкой заползалъ во всѣ скважины и щели. Мерседесъ безшумно отворила дверь въ комнату Люсили и отступила въ изумленіи.

Тамъ плотно закрытыя ставни и спущенныя гардины представляли ночь, освѣщенную множествомъ лампъ и свѣчей. Небольшая спускавшаяся съ потолка люстра была зажжена, по обѣ стороны огромнаго трюмо горѣли свѣчи въ бронзовыхъ подсвѣчникахъ, а поставленныя на этажеркахъ лампы разливали матовый свѣтъ – взоръ невольно искалъ задрапированнаго чернымъ катафалка, на который долженъ былъ изливаться весь этотъ свѣтъ, но находилъ нѣчто иное. Это было театральное освѣщеніе.

Передъ зеркаломъ порхало, подобно бабочкѣ, существо. Изящныя ножки были обтянуты въ трико тѣлеснаго цвѣта и коротенькая юбочка изъ желтаго атласа пышно торчала во всѣ стороны, вышитый серебромъ красно-лиловый лифъ охватывалъ тонкую стройную талію, и при каждомъ движеніи красивыхъ набѣленныхъ рукъ, при каждомъ поворотѣ, какъ крылья, шумѣли и развѣвались блестящія ленты, приколотыя на плечахъ, колыхались на спинѣ длинные темные локоны, спускавшіеся чуть не до пятъ и въ которые были вплетены бѣлыя розы… Это былъ не танецъ, а какое-то порханье и какъ будто сгустившійся воздухъ носилъ эту маленькую гибкую фею. Люсиль дѣйствителъно была первоклассной танцовщицей.

У нея былъ странный музыкальный аккомпаниментъ. Горничная Минна стояла среди комнаты, обернувшись спиной къ двери и напѣвала мелодію съ такой правильностью и увѣренностью, какъ будто бы она въ продолженіе многихъ лѣтъ замѣняла оркестръ при упражненіяхъ своей госпожи. Она при этомъ тихо похлопывала руками и невольно покачивалась всѣмъ корпусомъ, слѣдя за движеніями танцующей. Обѣ онѣ такъ были погружены въ свое занятіе, что не обращали никакого вниманія на маленькую Паулу, которая, сидя на коврѣ, рылась въ разныхъ картонкахъ. Малютка нарядилась „какъ и мама“ – она надѣла себѣ на голову задомъ на передъ бѣлый вѣнокъ, сняла башмаки и чулки, спустила также свое бѣленькое платьице и обернула свою голую шею и грудь желтой шелковой шалью.

– Люсиль! – воскликнула донна Мерседесъ рѣзкимъ голосомъ, въ которомъ слышались гнѣвъ и изумленіе.

Танцовщица въ испугѣ отскочила отъ зеркала.

– Минна, дура, ты забыла запереть дверь! – вскричала она сердито, но въ слѣдующую же минуту разразилась громкимъ принужденнымъ смѣхомъ. Баронъ Шиллингъ съ улыбкой погладилъ свою бороду, – нельзя было себѣ представить, чтобы эта сильфида могла упасть въ обморокъ отъ приключеній своего маленькаго сына. Между тѣмъ какъ онъ, держа Іозе за руку остановился у порога, Мерседесъ, не говоря ни слова, прошла черезъ всю комнату, сняла вѣнокъ съ головы маленькой Паулы_, которая сопротивлялась съ громкимъ крикомъ, и надѣла на нее платье, чулки и башмаки, все время ласково ее уговаривая.

– Ты не должна оставлять дѣвочку свидѣтельницей своихъ забавъ, – сказала она Люсили, успокоивъ малютку.

– А почему это? – спросила молодая женщина упрямымъ вызывающимъ тономъ. – Если ты думаешь, что я позволю воспитывать Паулу такъ, какъ ты съ самаго начала воспитывала Іозе, то ты очень ошибаешься. У бѣняжки и безъ того печальное дѣтство. Какъ счастлива была я ребенкомъ! о, какъ счастлива! Лелѣемая, боготворимая, я выросла въ блескѣ и роскоши, въ безпрерывныхъ пирахъ! О, мой прекрасный принесенный въ жертву рай!

Она протянула къ небу свои нѣжныя руки, которыя дѣйствительно были слишкомъ тонки и заставляли думать, что врачи были правы, высказывая страшное предположеніе, будто это цвѣтущее полное жизни созданіе носитъ зародышъ смерти въ своей груди, которая теперь высоко поднималась отъ усиленнаго дыханія.

Она полусердито, полузадорно сорвала съ головы цвѣты и бросила ихъ въ картонъ.

– Мои забавы, говоришь ты? – продолжала она дерзко усмѣхаясь. – Боже мой, да, онѣ довольно жалки, но что же дѣлать? У всякаго свой вкусъ и потребности, донна Мерседесъ! Ты разыгрываешь на своемъ инструментѣ Баха и восхищаешься имъ, а я танцую и иногда съ сердечной болью перебираю дорогіе мнѣ старые театральные наряды…

– Этотъ костюмъ новый, онъ никогда еще не былъ въ чемоданѣ, – холодно и неумолимо прервала ее Мерседесъ.

Люсиль въ смущеніи засмѣялась и завертѣлась, какъ волчекъ, на кончикахъ пальцевъ, а Минна, робко отступившая въ глубину комнаты, быстро наклонилась, чтобы собрать разбросанные цвѣты.