Евгения Марлитт - В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Позднѣе пришелъ докторъ, лѣчившій Іозе, но не прямо съ улицы, а изъ бель-этажа – баронесса присылала за нимъ еще рано утромъ, какъ заявилъ онъ. Онъ былъ домовый врачъ Шиллинговъ, человѣкъ прямой и честный; сегодня на его лицѣ выражался едва скрываемый гнѣвъ. Въ разговорѣ онъ посовѣтовалъ доннѣ Мерседесъ избѣгать встрѣчи съ баронессой, такъ какъ ее нельзя было убѣдить, что тифа не было въ домѣ, а она безумно боится заразы. Въ сѣняхъ казалось приносились жертвы и воскурялся ѳиміамъ греческимъ божествамъ, такой густой дымъ поднимался изъ разставленныхъ кругомъ жаровенъ. Съ какой сардонической улыбкой говорилъ онъ это!

Своего маленькаго паціента онъ нашелъ значительно подвинувшимся къ выздоровленію.

– Но, – сказалъ онъ доннѣ Мерседесъ съ особымъ удареніемъ и угрожающе поднявъ палецъ, – я долженъ васъ убѣдительно просить, чтобы ничто не нарушало спокойствія ребенка! Я возлагаю на васъ отвѣтственность за всякую перемѣну къ худшему въ состояніи выздоравливающаго!

Что долженъ былъ этотъ человѣкъ только что выслушать и пережить въ бель-этажѣ! Однако это нисколько на него не подѣйствовало. Онъ очень полюбилъ мальчика и оказывалъ доннѣ Мерседесъ большое уваженіе, – онъ былъ сегодня любезнѣе, чѣмъ когда либо, и согласился наконецъ на просьбы Іозе, чтобы тетя поиграла на рояли.

Донна Мерседесъ сѣла къ инструменту и взяла нѣсколько тихихъ аккордовъ. Она не была артисткой и не обладала блестящей техникой. Ея пылкой натурѣ противно было терпѣливое изученіе, какъ узда степному коню – но въ ея исполненіи проглядывала порой истинная геніальность. Ея душа выливалась въ тонахъ… Она привезла инструментъ съ собой, никогда не играла она на другомъ.

На прекрасномъ лицѣ ея выразилась радость, когда она въ первый разъ послѣ такого долгаго времени дотронулась до клавишъ. Она играла „Аделаиду“ Бетховена очень тихо, боясь дѣйствія музыки на выздоравливающаго, но какое глубокое чувство одушевляло эти звуки! „Одиноко прохаживается твой другъ въ саду“ - душа ея блуждала вокругъ экзотическихъ растеній зимняго сада, фонтаны журчали и на колебавшейся водной поверхности качалась глоксинія, а за стеклянной стѣной, на половину закрытой тяжелой занавѣской, выступали, какъ живыя, фигуры, созданныя противнымъ живописцемъ…

Гнѣвно тряхнувъ головой она откинула назадъ спустившіеся на лобъ волосы и энергичнѣе ударила по клавишамъ, какъ бы желая заглушить мысли другими мелодіями, – великолѣпный инструментъ издалъ величественные полные звуки; Іозе въ своей постелькѣ слушалъ затаивъ дыханіе, a докторъ, какъ очарованный, стоялъ прислонившись къ косяку окна…

Вдругъ дверь салона быстро и съ шумомъ отворилась, какъ будто бы явился посолъ по важному дѣлу. Вошелъ камердинеръ Робертъ, но не съ обычнымъ почтеніемъ; наглое выраженіе лица и наглый взглядъ показывали, что этотъ человѣкъ въ блестящей ливреѣ явился сюда, какъ уполномоченный.

– Госпожа моя приказала просить не играть больше, – сказалъ онъ довольно грубо съ легкимъ поклономъ. – Въ домѣ Шиллинга никогда не бываетъ музыки, намъ не велѣно даже пускать во дворъ шарманщиковъ. Госпожа баронесса не выноситъ рѣшительно никакой музыки.

– Возможно ли? Даже шарманщиковъ? – саркастически засмѣялся докторъ. – Впрочемъ я не понимаю… госпожа вѣдь помѣщается на противоположной сторонѣ дома.

– Дамы завтракаютъ на террасѣ, а тамъ слышно игру, – прервалъ его слуга съ важнымъ видомъ, поднявъ кверху брови.

– Вѣдьмы! – сердито проворчалъ себѣ подъ носъ докторъ. Онъ взялъ шляпу и откланялся съ многозначительной насмѣшливой улыбкой, между тѣмъ какъ донна Мерседесъ молча встала и заперла рояль.

Она подошла къ письменному столу и, казалось, не замѣчала, что слуга стоялъ еще въ дверяхъ. Въ этомъ человѣкѣ, который вдругъ почувствовалъ, что можетъ приказывать гордой дамѣ, кипѣла злоба. Онъ съ шумомъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ глубину комнаты и показалъ на листъ бумаги, который держалъ въ рукѣ.

– Я желалъ бы попроситъ… – началъ онъ, откашливаясь.

Мерседесъ медленно и величественно повернула къ нему свое лицо, и онъ невольно склонился передъ гордымъ удивленнымъ взоромъ, которымъ она смѣрила его съ головы до ногъ.

– У меня здѣсь счетъ разныхъ уплатъ, – сказалъ онъ, подавая ей бумагу, которую она не взяла. – Уѣхавшая дама никогда не платила извозчикамъ, съ которыми возвращалась, – кучера сердились и требовали съ меня. Я также долженъ былъ давать на чай людямъ, приносившимъ покупки и заказы. Я никогда имъ не отказывалъ, думая, что это также принадлежитъ къ гостепріимству. Но когда я подалъ счетъ госпожѣ, она сказала, что это ея не касается.

– Это вѣрно. Въ такихъ случаяхъ вы должны обращаться къ моему слугѣ Яку.

Онъ съ дерзкой усмѣшкой почесалъ за ухомъ.

– Въ рукахъ негра я никогда не видалъ ни одного пфеннига, – сказалъ онъ, заикаясь отъ притворнаго замѣшательства, – и мое правило всегда прямо обращаться, куда слѣдуетъ.

Донна Мерседесъ плотно сжала поблѣднѣвшія губы, и грудь ея высоко поднималась отъ тяжелаго дыханія. Она молча отперла шкатулку, стоявшую въ ящикѣ стола и открыла ее, – она была до краевъ налолнена золотомъ.

– Возьмите, что вамъ слѣдуетъ, – рѣзко сказала она, указывая на золото, – ни за что на свѣтѣ не могла бы она отсчитать деньги этому человѣку. Онъ въ изумленіи отскочилъ назадъ, какъ будто его охватило пламя изъ этой сказочно богатой шкатулки. Онъ только что злобно намекалъ, что въ нижнемъ этажѣ нѣтъ ни одного пфеннига, и вдругъ передъ нимъ такое множество золота, какого онъ отъ роду не видывалъ; и съ этимъ богатствомъ обращались такъ небрежно, что онъ тотчасъ же понялъ, что эта барыня съ дѣтства была воспитана и пріучена къ богатствамъ набоба.

– Но, сударыня, я этого рѣшительно не могу, – пробормоталъ онъ въ смущеніи, – все его нахальство исчезло.

– Возьмите, – повторила она, и ея гордыя брови мрачно сдвинулись.

Онъ робко подошелъ на цыпочкахъ и кончиками пальцевъ, какъ бы боясь обжечься, вынулъ золотую монету. Потомъ быстро досталъ изъ кармана кошелекъ.

– У меня не хватитъ сдачи, сударыня, вамъ слѣдуетъ получить больше половины золотого, – сказалъ онъ и началъ выкладывать изъ кошелька грязныя деньги на столъ подлѣ портрета „бѣднаго Вальмазеды“, бывшаго Креза Южной Каролины.

Донна Мерседесъ подняла руку и указала на дверь.

– Ступайте, – сказала она строго и повелительно. – Впередь прошу меня не безпокоить такими вещами. У меня этимъ распоряжается Якъ, а вы безъ особаго разрѣшенія не должны входить въ мои комнаты.

– Какъ прикажете, – пробормоталъ онъ униженно.

Онъ сунулъ золотой въ карманъ и съ низкими поклонами направился къ двери неудостоенный ни одного взгляда, – донна Мерседесъ отвернулась и смотрѣла въ садъ.

– Болванъ! Дуракъ! Долженъ бы самъ себѣ надавать пощечинъ за свою слѣпоту, – ворчалъ онъ, выйдя оттуда и остановившись за дверью, какъ вкопаный. – Сколько здѣсь можно было бы получить на чай. Ну и промахнулся же я!… Тамъ все настоящее, Фрицъ, – сказалъ онъ шопотомъ конюху, который въ это время раздувалъ жаровни, указывая на салонъ, – все: и драгоцѣнные камни, и золото, и серебро и даже негры! У барыни денегъ, какъ сѣна. Въ тяжеломъ сундукѣ были не книги, теперь я знаю, это было золото! Золото!

А та, про которую онъ говорилъ, разсерженная стояла въ оконной нишѣ; на лицѣ ея выражалась смѣсь удивленія, отвращенія и презрѣнія… Дерзость слугъ въ этомъ нѣмецкомъ домѣ достигла высшей степени, – ея личность, ея гордыя самоувѣренныя манеры ничто не могло внушить уваженія; она безсознательно коснулась оружія противъ этого безстыдства – золота. Это былъ горькій урокъ!… И она пользуется гостепріимствомъ въ этомъ домѣ! Гостепріимствомъ! На ея родинѣ оказывали безграничное гостепріимство, она и представить себѣ не могла, что могло быть иначе, и потому тотчасъ же приняла гостепріимство, предложенное ея брату барономъ Шиллингъ… Она вспомнила объ увезенномъ съ собой ключѣ отъ погреба – баронесса была не только коварна, какъ она тогда подумала, но и скупа… Она вздрогнула отъ отвращенія. He должна ли она поговорить о платѣ? Или отплатитъ болѣе тонко, пославъ хозяйкѣ дома что нибудь изъ своихъ драгоцѣнностей? Но что онъ скажетъ на это? Онъ будетъ хуже прежняго думать о ней…

Она сѣла въ кресло и закрыла лицо руками.

Итакъ страстное желаніе прислуги исполнилось, – хозяйка вернулась; однако злорадство ихъ на слѣдующее же утро смѣнилось общимъ уныніемъ. Нервная раздражительность госпожи, какъ это и всегда бывало, послѣ поѣздки очень усилилась. Къ этому присоединилось еще неудовольствіе на отсутствіе супруга. Она отказалась отъ своего намѣренія ѣхать вслѣдъ за нимъ, послѣ того какъ Робертъ сообщилъ ей, что онъ и мадемуазель Биркнеръ получили инструкціи только на нѣсколько дней и что слѣдовательно, господинъ долженъ скоро вернуться, но это не улучшило ея желчнаго безпрестанно мѣнявшагося расположенія духа, съ какимъ она опять взяла въ свои руки управленіе домомъ. Даже Минку она не хотѣла видѣть и оставила черную бестію въ ея пансіонѣ.