Фридрих Шпильгаген - Въ двѣнадцатомъ часу

Свенъ, сложивъ руки на груди, стоялъ у балюстрады. Углубившись въ раздумье, онъ совсѣмъ забылся. Онъ ничего не видалъ въ этомъ волшебномъ ландшафтѣ, каждую минуту измѣнявшемся; онъ видѣлъ только высокую, стройную фигуру, въ бѣлой одеждѣ, блѣдеый, изящный обликъ и пару большихъ, мучительно вопрошающихъ глазъ.

— На одну минуту, только бы на одну минуту всевѣдѣніе! прошепталъ онъ.

— Роковое желаніе! произнесъ глубокій, мелодичный голосъ близъ него.

Свенъ въ испугѣ очнулся. Рядомъ съ нимъ стояла мистрисъ Дургамъ. Въ бѣломъ ллатьѣ, съ блѣднымъ лицомъ, а при невѣрномъ освѣщеніи луны казавшемся еще блѣднѣе, съ большими черными, блестящими глазами, она показалась Свену какимъ-то прекраснымъ призракомъ.

— Вы здѣсь? воскликнулъ онъ въ смущеніи.

— Вы желаете остаться наединѣ съ собою?

— Избави Богъ! но я воображалъ, что и въ эту минуту увижу васъ за чайнымъ столомъ.

— Я покинула его, вѣроятно, по той причинѣ, какъ и вы, чтобъ избѣгнуть неутѣшительной болтовни этихъ людей. Признаюсь, я удивлялась вамъ, господинъ фон-Тиссовъ, слушая ваше чтеніе.

— Мнѣ? почему же?

— Вообще говоря, что вы читаете предъ такою публикой такіе стихи. Я не въ состояніи была бы этого сдѣлать.

— Отчего же?

— Оттого, что не позволю никому заглядывать въ мою душу.

— Никому? ни даже тому, кто...

— Кому это?

— Я хочу сказать тому, кто пріобрѣлъ бы право на это высшее счастье?

— Чѣмъ бы?

— Ну хоть своею любовью.

— А что такое любовь?

— Это такой вопросъ, который по-крайней-мѣрѣ такъ же страненъ, какъ и мое желаніе получить минутное всевѣдѣніе.

— Да почему вамъ понадобилось всевѣдѣніе?

— Кажется, для того, чтобъ умѣть отвѣчать на вашъ вопросъ.

— Вы шутите?

— Нѣтъ.

— Такъ и вы не знаете, что такое любовь?

— Я только предчувствую это.

— Изъ этого выходитъ, что и вы такой же, какъ другіе.

— Но не такой, какъ вы?

— Можетъ быть, и нѣтъ.

— Невозможно.

— Почему же невозможно?

— Потому что...

— Говорите прямо. Больше жизни я люблю прямой отвѣтъ на прямой вопросъ.

— Потому что вы такъ прекрасны и такъ умны, что непремѣнно должны были внушать страстную любовь, а любовь, какъ говорятъ, вызываетъ взаимность и тогда...

— Что же тогда?

— Вотъ вы и замужемъ.

— И этимъ, конечно, сказано все!

— По-крайней-мѣрѣ все должно быть сказано.

— Особенно слѣдуя вашей теоріи.

— Моей теоріи?

— Не вы ли говорили, что женщины такъ безпомощны, такъ смиренны, такъ покорны, что для нихъ страсть повиноваться есть самая сильная изъ всѣхъ ихъ способностей? Не вы ли определяете достоинство женщины, судя по таланту, съ какимъ развивается въ ней добродѣтель покорности? О, какъ низко вы думаете о женщинахъ!

— Напротивъ, я думаю высоко, очень высоко о женщинахъ. Я нахожу въ нихъ способности, которыя часто остаются неразвитыми, и добродѣтели, которыя часто превращаются въ противоположности, потому что мужчины объ однѣхъ не заботятся, а другихъ не въ состояніи понимать.

— Слѣдовательно, вина падаетъ на мужчинъ?

— Разумѣется, потому что мужчина, какъ сильнѣйшее существо, обязанъ возвысить до себя женщину; а вмѣсто того онъ тянетъ ее за собою внизъ или допускаетъ ее совершать путь одиноко, карабкаться вверхъ утомленною и измученною. Что-жъ удивительная, если она на полдорогѣ задыхается, тогда какъ опираясь на его руку, могла бы совершить этотъ самый путь легко и надежно? Что-жъ удивительнаго, если она во цвѣтѣ лѣтъ умираетъ съ разбитымъ сердцемъ?

Свенъ произнесъ послѣднія слова съ глубокимъ волненіемъ. Воспоминаніе о благородной, несчастной матери овладѣло имъ съ могущественною силой. А здѣсь рядомъ съ нимъ, озаренная сумрачнымъ свѣтомъ луны, стояла женщина — молодая, прекрасная, прекраснѣе даже его матери и, по всему видимому, не менѣе несчастная чѣмъ его мать. Сердце его переполнилось. Онъ готовъ былъ схватить руку этого прекраснаго существа и сказать: «Разскажи мнѣ, что мучитъ тебя? разскажи мнѣ всѣ твои страданія. Для твоего счастья, для твоего спокойствія я съ радостью готовъ отдать послѣднюю каплю крови!»

Но губы его не шевелились, ни одного слова не могъ онъ произнести. Неподвижно смотрѣлъ онъ па ландшафтъ. Былъ ли то туманъ, поднимавшійся съ рѣки, или слезы, навернувшіяся на его глазахъ, только ему казалось, что все вокругъ него облеклось покровомъ. Когда онъ вышелъ изъ своего оцѣпенѣнія — онъ былъ уже одинъ. Только на мигъ ему казалось, что появленіе мистрисъ Дургамъ и вся эта странная бесѣда были мечтою воображенія. Но все ему сдавалось, будто онъ слышитъ еще этотъ глубокій, мелодичный голосъ и какъ-будто вся атмосфера еще пропитана ея присутствіемъ. И вотъ предъ нимъ на самой балюстрадѣ лежитъ букетъ изъ розъ, выпавшій изъ ея руки, тотъ букетъ, который онъ видѣлъ между двумя белыми складками въ платьѣ на ея груди. Онъ взялъ букетъ, съ горячностью прижалъ его къ своимъ губамъ и потомъ спряталъ на груди.

Ему хотѣлось незамѣтно скрыться съ своею драгоцѣнною добычей. Невозможно казалось ему вернуться къ гостямъ, однако иначе нельзя было сдѣлать. Тогда онъ опять вошелъ въ гостиную. Всѣ гости расходились. Мистрисъ Дургамъ стояла между дамами, разговаривая съ ними спокойно, вѣжливо, холодно, какъ была цѣлый вечеръ. Мистеръ Дургамъ и Бенно подошли къ нему.

— Я только что просилъ господина Вебера, сказалъ Дургамъ, называя Бенно по фамиліи: — принять участіе въ нашей прогулкѣ по горамъ завтра. Могу ли и къ вамъ обратиться съ тою же просьбой?

Свенъ поклонился.

— Въ три часа въ такомъ случай прошу собираться къ намъ.

— Я не опоздаю.

Свенъ подошелъ проститься къ мистрисъ Дургамъ. Она смотрѣла въ другую сторону, но какъ только онъ подошелъ, оглянулась и сдѣлала шагъ ему на встрѣчу.

— Такъ вы придете?

— Да.

Затѣмъ послѣдовали церемонные поклоны.

Еще минута, и Свенъ съ Бенно очутились уже на улицѣ. Бенно не умолкая говорилъ. Вечеръ провелъ онъ очень весело. У Дургама превосходныя колекціи, Дургамъ «чудесный малый» и они съ Дургамомъ условились сдѣлать по горамъ «прогулку съ цѣлью геолого-зоолого-ботаническихъ изслѣдованій, и никогда бы онъ не могъ подумать, чтобъ подъ такимъ ростбифомъ предлагался такой «чудесный малый»».

— Что-же ты ничего не говоришь? спросилъ наконецъ Бенно, когда они подошли къ квартирѣ Свена.

— Развѣ ты далъ мнѣ время хоть слово произнести?

— А вѣдь что правда, то правда. Ну прощай до завтра! Такъ и ты участвуешь въ прогулкѣ? Это очень разумно съ твоей стороны. Ты удивительно возрастаешь въ умѣ и мудрости. Прощай! Не забудь же лягушку. Она лакомится также и пауками. Ты, можешь ее угостить твоею очаровательною хозяюшкой.

Свенъ всю ночь не спалъ и только къ утру заснулъ тревожнымъ сномъ. Когда онъ проснулся, солнце стояло уже высоко. Едва успѣлъ онъ одѣться, какъ послышался тихій стукъ въ дверь и по его приглашенію вошла госпожа Шмицъ.

— Слава Богу, что вы наконецъ проснулись, господинъ баронъ! Еслибъ вы знали, какъ я въ это время замучилась! Четыре уже раза я тихо стучала въ дверь вашей спальни. Я такъ боялась, ужъ не умерли ли вы. Ахъ Господи! какъ вы блѣдны! Не прикажете ли чашку кофе съ яичнымъ желткомъ?

Госпожа Шмицъ, получивъ на то согласіе, такъ спѣшила, что пестрыя ленты отъ чепчика развѣвались позади, и она скоро вернулась съ завтракомъ.

— Да, да, говорила она, устанавливая чашки: — я всегда говорила, что это самый нездоровый домъ. Просто стыдъ и срамъ, что человѣкъ отдаетъ своему ближнему внаймы не квартиру, а сырой подвалъ, и такую еще дорогую цѣну съ него деретъ!

— Этотъ домъ? вашъ домъ? спросилъ Свенъ, озадаченный.

— Господи Іисусе! вы, господинъ баронъ, не на шутку должно быть расхворались! воскликнула Шмицъ, всплеснувъ руками: — какъ можно такъ думать о моемъ домѣ? Мой домъ самый здоровый во всемъ городѣ.

— Да о какомъ же домѣ вы толкуете?

— Какъ! о какомъ домѣ? Разумѣется, о домѣ этой Бартельманъ. Да и мудренаго ничего не можетъ быть: вѣдь онъ стоитъ чуть не на половину въ водѣ.

Госпожа Шмицъ засмѣялась презрительно и отбросила непокорныя ленты на плечо.

— Поистинѣ я не понимаю въ чемъ дѣло.

— О! воскликнула Шмицъ, потирая себѣ руки и кивая головою: — господину барону не угодно только понимать. Разумѣется, тутъ ничего нѣтъ удивительнаго, если хозяюшка, заботливая къ своимъ жильцамъ, знаетъ, гдѣ они свои вечера проводятъ. А выходитъ на повѣрку, какое бы ей дѣло, что они въ сыромъ домѣ насморкъ получаютъ. Мнѣ хотѣлось только разспросить о мистрисъ Дургамъ, потому что у меня всегда къ сердцу близки мои жильцы, хотя бы они и не удостоивали болѣе меня своимъ посѣщеніемъ, хотя бы и предпочитали моему дому сырой подвалъ, гдѣ на всѣхъ балкахъ грибы наросли... Не будетъ ли какихъ приказаній, господинъ баронъ?