Фридрих Шпильгаген - Въ двѣнадцатомъ часу

Предъ глазами Свена представлялся все этотъ портретъ, который онъ видѣлъ въ раннее утро пребыванія своего въ гостиной того; дома, куда онъ, зараженный своеволіемъ Бенно, вторгнулся такимъ непозволительнымъ способомъ; онъ не могъ забыть лица, которое въ сумеркахъ склонялось къ нему, такое блѣдное, тихое, такое гордой и холодное. Оно являлось въ его сновидѣніяхъ и съ ужасающей ясностью предстояло предъ его мыслью, когда онъ просыпался послѣ короткаго, тревожнаго сна; оно преслѣдовало его, куда бы онъ ни уходилъ, гдѣ бы ни останавливался; черные, умные, неземные глаза этого призрака безпрерывно были на него устремлены и, казалось, безпрестанно предлагали ему вопросъ, какъ-будто отъ отвѣта на этотъ вопросъ зависѣла вся его участь; ни днемъ, ни ночью этотъ образъ не давалъ ему покоя, заставлялъ его безмолвствовать въ обществѣ, быть разсѣяннымъ и задумчивымъ даже въ присутствіи Бенно. Напрасно Бенно призывалъ на помощь все свое остроуміе и веселость характера, чтобъ задумчиваго товарища, вырвать изъ области мечтаній; напрасно онъ произносилъ краснорѣчивыя рѣчи о безуміи «часы счастья портить подобною тоской».

— Съ радостью, этимъ солнечнымъ сіяніемъ души, бываетъ тоже, что съ солнечнымъсвѣтомъ въ природѣ, возражалъ ему Свенъ: — какъ за то, такъ и за другое мы должны быть благодарны, когда они посылаются намъ и радуютъ насъ; но создать ихъ мы не можемъ, и потому не слѣдуетъ намъ и желать несбыточнаго.

Подобными изреченіями можно было довести до отчаянія даже Бенно. полнаго жизни я веселости.

— Кто не принимаетъ совѣтовъ, тому и помочь нельзя! восклицалъ Бенпо. — Если у тебя есть охота и обязанность ловить кузнечиковъ, такъ и лови. Что до меня касается, такъ много дѣла и получше у меня найдется. Прощай!

Свенъ и не старался задерживать убѣгавшаго товарища, хотя чувствовалъ, что Бенно правъ и что безумно истинное наслажденіе дружеской бесѣдою мѣнять на болѣзненныя радости почти пустыхъ, безсодержательныхъ мечтаній. Онъ самъ не могъ себѣ объяснить страннаго состоянія, въ которомъ находился; онъ чувствовалъ только, что съ нимъ происходило что-то необыкновенное.

— Тутъ дѣло не просто, говорилъ онъ про-себя: — картина произвела на меня волшебное обаяніе. Она, должно быть, заколдованная. Какъ возможно, чтобъ обыкновенная картина могла производить подобное впечатлѣніе? Будь я юношей лѣтъ восемнадцати — -ну, можно бы еще это допустить, но теперь, когда мнѣ минуло двадцать-восемь лѣтъ, подобное донкихотство неизвинительно и непонятно.

Извѣстно, что сумасшедшій рыцарь ламанчскій считалъ себя самымъ разумнымъ человѣкомъ и что онъ первый смѣялся надъ собою, когда было ему доказано, что онъ вступилъ въ жестокій бой съ вѣтренными мельницами. Тѣмъ не менѣе онъ былъ помѣшанъ и сражался съ вѣтренными мельницами; вотъ такъ и Свенъ, несмотря на свои надежный двадцать-восемь лѣтъ, готовъ былъ влюбиться въ картину, въ кусокъ размалеваннаго холста, въ ничто; несмотря и на то, что въ первый же вечеръ свиданія съ любимымъ другомъ послѣ многихъ лѣтъ разлуки, когда они сообщали другъ другу все пережитое и, какъ обыкновенно случается, коснулись сердечныхъ дѣлъ, онъ утверждалъ, что до настоящаго времени истинно любилъ только одну женщину, да и та была его мать. Бенно сталъ оспаривить и затянулъ: «Твое здоровье, мой любезный», и требовалъ, чтобы Свенъ отвѣчалъ ему на тостъ искрометнымъ виномъ и назвалъ бы по имени свою милую, и кончилъ тѣмъ, что не на шутку разозлился, когда Свенъ сталъ увѣрять его, что для удовлетворенія любопытства своего друга ему пришлось бы солгать. Свенъ говорилъ правду. Бываютъ люди, которые, по врожденной имъ чистотѣ чувства и мыслей, чувствуютъ, инстинктивное отвращеніе отъ всего безнравственнаго, для которыхъ мучительна всякая непослѣдовательность. Они получили вмѣстѣ съ рожденіемъ то, что другимъ достается посредствомъ тщательнаго воспитанія и часто очень долгаго и горькаго опыта. Къ такимъ людямъ принадлежалъ и Свенъ, и задушевныя отношенія, въ которыхъ онъ жилъ съ своею матерью, испытанною тяжелою судьбой, не мало способствовали стремленію ко всему, что честно, благородно и изящно, и усиленному отвращенію отъ всего пошлаго, нечестнаго и безобразнаго. Вотъ почему онъ оставался чуждъ тѣхъ пошлыхъ интригъ, которыя, по мнѣнію многихъ, — очень несправедливому мнѣнію — такъ извинительны молодому человѣку и за которыя однако ему приходится иногда такъ дорого расплачиваться. Съ другой стороны судьбѣ было угодно, что Свену еще не случалось встрѣтить женщину, которая хотя бы до нѣкоторой степени подходила къ его взыскательному вкусу. Люди, одаренные богатымъ воображеніемъ, всегда бываютъ поэтами или художниками, хотя они, быть можетъ, никогда кисти въ руки не брали и въ жизнь ни одного стиха не написали. Божественная идея Рафаэля не даетъ имъ покоя, тѣмъ болѣѳ, что, при недостаткѣ художественныхъ познаній, они никогда не бываютъ въ силахъ выразить свой идеалъ въ художественномъ произведеніи. Тогда они бросаются искать въ дѣйствительности того, что можетъ выразить только божественное искусство, и отъ этихъ напрасныхъ поисковъ они начинаютъ до такой степени смущаться и омрачаться, что въ концѣ концовъ вступайтъ въ бой съ вѣтренными мельницами и влюбляются въ неодушевленныя изображенія.

— Но что-жъ за бѣда, утѣшалъ себя Свенъ: — не приходилъ ли я и прежде въ восторгъ отъ созданія скульптора или живописца? Не бывалъ ли я очарованъ небесною красотой музы въ университетскомъ музеѣ пять лѣтъ тому назадъ въ самомъ этомъ городѣ? Развѣ не висятъ еще и теперь въ общественныхъ; и частныхъ колекціяхъ итальянскія сельскія красавицы, цыганки, знатныя дамы въ шелкѣ и бархатѣ, которыми я много разъ восхищался, для того чтобы потомъ совершенно ихъ забыть? Что же такое заключается особеннаго въ этой картинѣ, которую я видѣлъ въ ту минуту, когда моя фантазія отъ проведенной безъ сна и въ кутежѣ ночи была такъ разгорячена? Или, быть можетъ, она болѣе чѣмъ всѣ остальныя приближается къ идеалу моей мечты? Имѣю ли я малѣйшее желаніе узнать оригиналъ этой картины? Да, хотя бы для того, чтобъ узнать, дѣйствительно ли существуетъ оригиналъ этой картины, или въ этомъ случаѣ можно сказать вмѣстѣ съ американскимъ поэтомъ:

«Скажи, пылкій художникъ, скажи, хотѣлъ ли. ты лишить насъ разсудка и здраваго смысла, опутавъ сѣтями сладострастья, когда создавать безсознательно этотъ кумиръ? На землѣ не можетъ существовать то, что наполняетъ душу такимъ блаженствомъ.»

Но если вдохновеніе Свена было чисто-эстетическое, такъ почему же онъ, выходя изъ города, всегда дѣлалъ значительный обходъ, чтобъ только пройти мимо дачи съ терасою и чтобъ бросить украдкою туда взглядъ? Зачѣмъ преимущественно долгія наблюденія посредствомъ бинокля, который до настоящей поры сопровождались столь ничтожными успѣхами? Что же въ сущности онъ видѣлъ? Изрѣдка двухъ рѣзвящихся дѣтей, большую ньюфаундлендскую собаку, слугу, убиравшаго со стола, чайный приборъ и одинъ разъ, на одну минуту, женскую фигуру въ бѣломъ платьѣ; она облокотилась на. перила и взоры ея переносились отъ вершины горъ на широкую рѣку, горѣвшую сіяніемъ заходящаго солнца. Не эта ли женская фигура есть оригиналъ той картины? -Сильно забилось сердце Свена, когда онъ думалъ объ этой возможности. Несмотря на то, онъ ничего не предпринималъ, чтобъ убѣдиться въ желанномъ пунктѣ, и умышленно мѣшкалъ собирать свѣдѣнія о жителяхъ дачи, хотя очень хорошо зналъ, что ему стоило только намекнуть своей словоохотливой хозяйкѣ мадамъ Шмицъ, и все бы дѣло разъяснилось и онъ узналъ бы все, чего желалъ знать, а можетъ быть и болѣе того.

Прошло уже дней семь послѣ пріѣзда Свена, когда, возвратившись домой послѣ далекой прогулки, онт нашелъ нѣсколько писемъ, принесенныхъ съ почты во время его отсутствія, и между ними красиво сложенную записку съ надписью: «Мистеру С. Тиссову, эсквайру». Почеркъ былъ ему совершенно незнакомъ и очевидно принадлежалъ англійской рукѣ, что нѣсколько удивило его. Но удивленіе его увеличилось, когда онъ узналъ содержаніе записки; это было ни болѣе, ни менѣе, какъ вѣжливое приглашеніе на англійскомъ языкѣ пожаловать на чашку чая въ тотъ же вечеръ къ мистеру и мистрисъ Дургамъ. Свенъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о томъ, что могло доставить ему честь приглашенія на вечеръ къ англійскому семейству, фамилію котораго онъ сегодня въ первый разъ слышалъ. Въ первое пребываніе свое въ этомъ городѣ онъ былъ хорошо принять во многихъ англійскихъ семействахъ. Но изъ нихъ нйкого теперь не было здѣсь и онъ хорошо помнилъ, что никто изъ нихъ не носилъ фамиліи Дургамъ. Притомъ же ему хорошо было извѣстно, съ какой осмотрительностью англичане вообще заводятъ новыя знакомства, не могъ онъ не удивиться такому внезапному приглашенію безъ всякихъ предварительныхъ заявленій съ его стороны. Онъ рѣшилъ, что тутъ вѣроятно произошло какое-нибудь недоразумініе, и преспокойно сѣлъ за столъ, чтобъ отвѣчать на другія письма.