О ней рассказывали умопомрачительные истории. «Мне говорили, — пишет Тальман де Рео, — что однажды, в какой-то праздник, она переоделась в крестьянку и отправилась одна погулять по лугам. Уж не знаю, какой празднично разодетый трудяга ей встретился. Ради смеха она остановилась поболтать с ним, делая вид, что он ей нравится. А этот мужлан, понятия не имевший о тонком обхождении, грубо повалил ее, она же отнеслась к этому так, будто с ней никогда ничего другого и не случалось».

Эта грубая сцена происходила на глазах у нескольких свидетелей, и автор «Маленьких историй» добавляет, что кто-то из наблюдавших крикнул: «Ох, ну и красотка, хотел бы я ее как следует!..» На что она, расхохотавшись, ответила: «Вот люди, которые любят, чтобы „•работа“ была доведена до конца…»

Говорят, что в постели ее искусство свидетельствовало о темпераменте такого воображения и такого благородства, что Ришелье решил сам проверить обоснованность этой лестной репутации.

Желая стать любовником молодой женщины, кардинал рассчитывал получить не только наслаждение — он надеялся найти средство ощутимо вредить королеве.

М-м де Шеврез и Анна Австрийская и вправду возобновили свои прежние игры в компании молодых распутников, так что даже Гастон Орлеанский стал надеяться, что его вызовут из ссылки, «чтобы предоставить королеве больше возможностей для приобретения наследника…». Подруги проводили время в веселье, танцах, праздниках и обожали друг друга.

И только один человек, способный принести м-м де Шеврез максимальное удовлетворение, имел достаточно власти, чтобы разъединить обеих приятельниц. Кардинал совершенно искренне полагал, что этим человеком является он, и усердно ухаживал за красавицей.

Однако он заблуждался. Несмотря на весь свой талант государственного деятеля, первый министр не мог тягаться с такой женщиной. Она разгадала его намерения и в полном согласии с королевой тут же организовала хитро задуманный заговор с целью свалить кардинала.

Зная, что Шатонеф, хранитель печати, влюблен в нее, очаровательная бестия возбудила в нем ревность, сообщив, что Ришелье преследует ее своими предложениями. Почтенный человек внешне никак не реагировал. В душе его, правда, загорелся чистый огонек ненависти к кардиналу, которому он, однако, был всем обязан».

— Пока он будет оставаться на посту первого министра, — нашептывала м-м де Шеврез, — я всегда буду ждать от него какой-нибудь пакости.

Шатонеф понял и поклялся, что готов поднять народ и вынудить Ришелье к окончательному бегству. Такой порыв, безусловно, нуждался в некотором поощрении: маленькая герцогиня взяла перо и написала ему письмо:

«Друг мой,

Я верю, что вы принадлежите только мне. Обещаю, что буду вечно относиться к вам как к моему самому близкому; и даже если вся земля отвернется от вас, я все равно буду всю жизнь достойно вас чтить; если вы действительно любите меня так, как говорили, у вас есть основание быть довольным своей участью, потому что никакие силы на земле не заставят меня изменить мою решимость».

Этого было более чем достаточно, чтобы взбудоражить бедного хранителя печати, и с этого момента он все ночи проводил на тайных сборищах вместе с друзьями Гастона Орлеанского.

А Ришелье тем временем все больше и больше влюблялся в м-м де Шеврез. «Он пылал к ней, — пишет Луи Батифоль, — такой же страстью, какую она когда-то встретила в сердце Холланда». Однажды утром он явился к ней с визитом так рано, что застал ее в постели. Забыв о своем обычном достоинстве, он устремился к ней и попытался забраться к ней под простыни. М-м де Шеврез пришлось пригрозить скандалом, чтобы избавиться от него [120].

Уже к вечеру слуги повсюду разболтали об этом инциденте, и в отеле Рамбуйе только и было разговору, что о неблаговидном поведении кардинала. Салон светских жеманниц был именно тем самым местом, куда стекались все столичные сплетни и где информация с оттенком непристойности пользовалась неизменно большим успехом. Новой сплетней воспользовались, чтобы припомнить все недостатки семьи Ришелье, и все очень позабавились, когда кто-то рассказал, что его брат, лионский кардинал, в припадке безумия был заперт в келье картезианцами Гренобля, а его сестра, маркиза де Брезе, «верила в то, что у нее зад стеклянный, и не вылезала из постели из боязни разбить его» [121].

Знал ли кардинал, что его бесценная графиня на-

Отфор еще энергичнее потрудиться в этом направлении весной, вернуться к этой проблеме в последующие дни и в конце концов совсем «умучить» его, по выражению м-м де Мотвиль. Впрочем, все атаки оказались тщетными, поскольку король весьма усердно защищал свою добродетель.

Именно тогда он сказал одному из своих друзей:

— Женщины интересуют меня лишь частично, от головы до пояса!

— Если так, — возразил ему кто-то, — им следует носить пояс на коленях!

Шутку эту иначе как легкомысленной не назовешь. Она очень не понравилась Людовику XIII, и он целый месяц выказывал неприязнь к дворянину, который пошутил.

Вскоре наскоки фаворитки сделались такими яростными, что король, наконец, устал. Ему не нравилось, что приходится защищаться от посягательств женщины, и он попросил Марию вести себя по отношению к нему более сдержанно.

Кардиналу немедленно сообщили об этом разладе, а так как он ненавидел м-ль де Отфор с тех самых пор, когда она отказалась действовать против королевы, он посчитал, что наступил момент отомстить ей: он познакомил короля с очень худенькой юной брюнеткой, которую звали Луиза де Лафайет.

У этой девицы было одно качество, сразу же покорившее Людовика XIII: она пела.

На другой же день он увлек ее в свой кабинет и попросил исполнить несколько старинных песен. Она повиновалась, краснея, и в течение двух часов очаровывала его своим пением. Однако он не сказал ей ни одного нежного слова. Делать это он опасался, потому что находил Луизу слишком элегантной. Девушка действительно одевалась изысканно и следовала всем экстравагантностям моды. Впрочем, кто знает, была ли мода экстравагантной весной 1635 года! Женщины носили нежные и настолько необыкновенные цвета, что портнихам приходилось изобретать слова для их обозначения. Были платя цвета сухих листьев, брюха косули, живота монашки, печальной подруги, летне-серого, цвета селадона, астреи, расцарапанного лица, крыснно-серого, вянущего цветка, цвета первой зелени, бурой зелени, веселенького зеленого, морской волны, луговой зелени, гусиного помета, цвета зари, умирающей обезьяны, веселой вдовы, утраченного времени, серного пламени, несварения, обозленной обезьяны, мартышкиного риса, воскресшего покойника, больного испанца, умирающего испанца, цвета поцелуй-мея-моя-крошка, цвета смертного греха, хрустального, копченой говядины, обычного окорока, любовных желаний, каминного скребка и т. д.

Глядя на м-ль де Лафайет, одетую в элегантный туалет цвета мартышкиного риса или расцарапанного лица, король начинал беспокоиться, потому что кокетство казалось ему приглашением к распутству.

Но очень скоро он перестал волноваться: эта девушка, несмотря на свое пристрастие к дорогим украшениям, была так же чиста, как и он. Грех вызывал у нее ужас, и сердце ее леденело при мысли о тех сближения, к которым обычно стремятся влюбленные.

Рядом с нею Людовик XIII вновь обрел хорошее расположение духа и зажил без страха. Иногда он приглашал ее отправиться с ним на прогулку в окрестные рощи — даже в самые отдаленные, — зная, что она никогда не попытается его изнасиловать. Кончилось же все тем, что он влюбился в эту женщину, так хорошо его понимающую, и уже не заговаривал о м-ль де Отфор. Поэтому бедняжка, по-прежнему страдавшая от весеннего брожения в крови, покинула двор и перенесла жар своей души в провинцию.

А Ришелье снова потирал руки от удовольствия. Как покровитель м-ль де Лафайет он надеялся, что сможет воспользоваться ее услугами, чтобы узнать о тайных махинациях королевы. Пригласив к себе девушку, он обратился к ней с теми же словами, что и к м-ль де Отфор, но и успеха добился не больше, чем с той. При первых же словах новая фаворитка резко оборвала его:

— Вы никогда ничего не узнаете от меня, — сказала она сухо и вышла из комнаты, оставив кардинала с ощущением крайнего разочарования и вновь закипавшей. волны ненависти.

Он тут же стал искать возможность отомстить и использовал для этого малодостойный способ: однажды, во время бала, данного в Сен-Жермене, он попросил нескольких молодых дам из числа своих приятельниц выдавить лимонный сок на паркет в том месте, где танцевала Луиза. Все сразу подумали, что она сделала пипи, и разразился большой скандал.