В следующий раз парижанам суждено было его увидеть только через двадцать лет.
Вечером взбешенный Генрих III узнал, что, его кузен нашел в Санлисе и лошадей, и друзей, и оттуда, не переводя дух, помчался в Вандом, где и нашел временное убежище.
На этот раз м-м де Сов едва не умерла от стыда. В течение нескольких дней она безвылазно пребывала в своих апартаментах, опасаясь гнева Екатерины Медичи. Но флорентийка обошлась без упреков, ограничившись лишь тем, что отныне смотрела на неудачницу с нескрываемым презрением.
И чтобы утешить себя, м-м де Сов стала любовницей герцога де Гиза.
Перебравшись на противоположный берег Луары, Генрих Наваррскнй почувствовал себя в безопасности и с облегчением вздохнул:
— Хвала Господу, который спас меня! — воскликнул он.
И тут же поспешил отречься от католической веры, в которую перешел накануне Варфоломеевской ночи исключительно ради спасения своей жизни.
Теперь же, совершив акт повторного отречения, он произнес полушутливым-полусерьезным тоном, «что сожалеет лишь о двух вещах, оставленных в Париже:
о мессе и о своей жене. Что касается первой, то он постарается без этого обойтись, а вот без второй не может, да и не хочет обходиться».
То был первый раз, когда он выразил беспокойство по поводу Маргариты.
Он написал ей письмо, в котором извинялся за то, что покинул Лувр, не попрощавшись с ней, и поручил сеньору Дюрасу поехать за женой.
Генрих III, который со дня побега Наваррца все никак не мог успокоиться, отказался отпустить сестру, говоря, что она является самым лучшим украшением его двора и что он не в силах расстаться с ней.
Фактически же он превратил ее в пленницу. Несчастная не имела права выйти из своей комнаты, у дверей которой день и ночь находилась стража, а все ее письма прочитывались.
В чем причина такого обращения? Официально Маргарита обвинялась в, организации побега своего мужа. В действительности же Генрих III подозревал Марго в том,, что она участвовала вместе с Наваррцем в заговоре в пользу их брата Франциска, герцога Алансонского, в которого сестра, Генрих хорошо это знал, была влюблена, и это опять и опять вызывало в нем жгучую ревность.
Предпочитал ли король Марго своим милашкам? Никто не смог бы ответить на этот вопрос. Даже он сам. Но в душе он безусловно хранил волнующее воспоминание о тех минутах, когда он был ее любовником, и потому не мог вынести, чтобы кто-то другой обладал ею.
На протяжении многих недель и даже месяцев он держал взаперти двадцатипятилетнюю молодую • женщину, не давая ей встречаться с мужчинами и принуждая ее к мучительному целомудрию, которое очень скоро привело ее в состояние полной потерянности.
Стараясь отвлечься мыслями от того, чего ей больше всего не хватало, она попробовала заняться поэзией, древней литературой и музыкой; но ни Ронсар, ни Овидий, ни Клеман Жанекэн не смогли заставить ее забыть о том, чего требовала природа. К концу третьего месяца режима воздержания она превратилась в настоящую тигрицу, лишенную самца. Пронзительное желание, сжигавшее ее плоть, временами доводило ее до болей в пояснице, до невозможности сдержать какой-то нечеловеческий крик.
«Без сомнения, на том месте, где у нее рос пушок, писал один современник, можно было при желании сварить яйцо, настолько там было горячо и даже жарко».
Впрочем, эта необычная мысль никому не пришла в голову. Да и осуществление ее не принесло бы ни малейшего облегчения несчастной королеве, которая буквально каталась по полу, охваченная приступами истерии.
Однажды на исходе сил Марго упала к ногам Генриха III и стала молить его о разрешении отправиться к своему мужу.
Король смотрел на нее, а в глазах его вспыхивали злые молнии:
— После того как король Наваррский снова стал гугенотом, — сказал он, — я не считаю разумным отпускать вас туда. То, что мы делаем, королева-мать и я, все это для вашего же блага. Я собираюсь начать войну с гугенотами и вырвать с корнем эту жалкую религию, которая причинила нам столько зла. И кто знает, не захотят ли они ценой вашей жизни нанести мне непоправимый удар за ту расправу, которую я собираюсь над ними учинить? Нет, вы ни за что туда не поедете.
Несмотря на неусыпное наблюдение, под которым находилась Маргарита, ей удалось переслать записочку герцогу Алансонскому и сообщить, в каком ужасном состоянии ее удерживают в Лувре. Герцог пришел от этого известия в сильное волнение и отправил Екатерине Медичи протестующее письмо.
Королева-мать тут же решила воспользоваться случаем. Она уже давно искала способ «нейтрализовать» Алансона. Теперь она подумала, что в обмен на свободу Маргариты ее мятежный сын покинет протестантов и откажется от противоборства с короной.
Она предложила Генриху III вступить с герцогом в переговоры при посредничестве Маргариты.
— Вы ведь знаете, как Франциск любит вашу сестру, — сказала она. — Она получит все, чего бы ни потребовала.
Это было именно то, чего не следовало говорить королю.
— Маргарита не выйдет отсюда, — ответил он сухо. Тогда Екатерина одна отправилась к герцогу Алансонскому. Но он категорически отказался вести какие бы то ни было переговоры, пока сестра его остается пленницей:
— Я не могу вынести того, что она страдает, меж тем как я на свободе! — воскликнул он. Екатерина вернулась в Лувр ни с чем.
— Я ничего не смогу добиться без Маргариты, — заявила она. — Надо, чтобы она поехала со мной; и при том все необходимо делать срочно, потому что у Франциска армия в шесть тысяч немецких наемников, которые вот-вот вторгнутся в Шампань, а вслед за этим пойдут на вас.
Придя в ужас от услышанного, Генрих III на этот раз принял предложение матери, и Екатерина вместе с дочерью поехала в Шатоне, что неподалеку от Санса, на встречу с Алансоном.
К тому времени бедняжка Марго была на грачи полного безумия: по ночам она кусала простыни, видела непристойные сны и произносила во сне очень игривые слова.
Путешествие было для нее тягостным, так как их карету сопровождали красивые и потому в высшей степени соблазнительные офицеры, каждый из которых охотно успокоил бы ей нервы. Маргарите, однако, хватило сил не зазывать их в свои носилки, зная, что очень скоро ее мучениям должен наступить конец.
Действительно, на следующий день вечером, после первых переговоров, когда все улеглись спать, она бесшумно выскользнула из своей комнаты и направилась к своему брату, который с жаром, вряд ли уместным в. данном случае, выказал ей более чем братские чувства.
После этой ночи, принесшей Маргарите огромное облегчение, переговоры возобновились, и Алансон, уверенный в своих силах, выставил собственные условия: он хотел, в полном согласии с Наваррцем, уступить наши города в Лотарингии немцам, реабилитнровагь память Колиньи, Ла Моля и Коконаса, предоставить свободу отправления культа протестантам.
Екатерина, напуганная мощной армией, которую собрал ее сын, согласилась на все, за исключением передачи городов Германии.
— Немцам я ничего не отдам, — сказала она. — А вот что я могу сделать, так это отдать вам лично Анжу, Берри, Турень с их огромными доходами, конечно, в случае, если вы перестанете выступать против короля.
Герцог Алансонский (который с этого момента стал герцогом Анжуйским и которого мы в дальнейшем будем называть именно так) принял это условие, и соглашение, довольно кабальное для короны, было подписано.
Спустя несколько дней Генрих III, чье лицемерие было ничуть не меньше его пороков, встретил брата с почетом и при всех помирился с ним.
Маргарита возвратилась в Париж вместе с Франциском. Она снова поселилась в Лувре, где к ней уже не относились как к пленнице, хотя по-прежнему запрещали поехать в Нерак. Она воспользовалась обстоятельствами, заведя с несколькими симпатичными сеньорами мимолетные интрижки, обеспечившие ей хорошее самочувствие.
В Лувре Маргарита занималась шпионажем в пользу своего брата Франциска, в отношении которого считала себя должницей.
Очень скоро она постаралась помочь ему гораздо более энергичным образом.
Весной 1577 года Мондусе, агент короля во Фландрии, перешедший на службу к герцогу Анжуйскому, который, несмотря на мир, заключенный в Сансе, не отказался от своих притязаний, сообщил, что фламандцы стонут под игом испанцев.
— Можно было бы без особого труда завоевать Фландрию, — сказал Мондусе. — Достаточно послать туда кого-нибудь половчее, чтобы настроить людей в вашу пользу.