Дагмар Тродлер - В оковах страсти

Холод железной рукой коснулся моих коленей и, причиняя боль, прошелся по костям. Пальцы рук, обмотанных шерстяным тряпьем, казалось, стали от мороза голубыми; всякий раз, когда челнок благополучно захватывал нити основы, мне необходимо было подержать пальцы внутри полотна, чтобы они вновь могли работать. По спине же, напротив, градом катился пот, так как старая Майя очень близко придвинула к огню раму ткацкого станка. Сама она на корточках сидела у самого пламени и окоченевшими пальцами пыталась вышить крест на алтарном покрывале. Иголка все время выскальзывала из ее рук и по юбке скатывалась на пол, чтобы затеряться там навсегда.

— Господи Иисусе, как же здесь холодно, — ворчала она. — Сегодня же вечером попрошу вашего отца поставить ткацкий станок в зал. Такой стужи не выдержит ни один христианин… — Она поднялась и кочергой пошевелила поленья. Засверкали, поднявшись вверх, искры, поленья затрещали.

Гизелла, вторая горничная, спала на скамье, завернувшись в одеяло, от нее разило водкой.

Шитье лежало на полу. Возможно, водка и согревала желудок, но руки Гизеллы были серыми от холода. Я накрыла ее еще одним шерстяным платком. Потопала ногами. Бесконечный, вечный зимний холод!

Кровать в углу маленькой башенной комнаты манила мехами и пуховыми подушками; на ней спала моя младшая сестра Эмилия. Я понюхала графин Гизеллы с водкой. Откуда она его только опять взяла! От резкого запаха у меня едва не перехватило дыхание, но я решительно поднесла графин ко рту и сделала большой глоток. Глотку мою словно огнем охватило… На дворе залаяла цепная собака, хрипло и зло. Через двор бежали люди, ворота были открыты. Я кинулась к отверстию каменной кладки и задрала ковер.

— Майя, Майя, смотри, они возвращаются! В любой момент они могут прискакать во двор на лошадях. Позволь нам спуститься вниз и взглянуть, что за трофеи они принесли с собой!

Вздохнув, моя горничная опустила на колени свою работу.

— Там, во дворе, вас может ожидать смертельная опасность, госпожа. Оставайтесь здесь, подле огня!

Гизелла во сне что-то пробормотала себе под нос, поперхнулась, закашлялась и захрапела вновь.

Я натянула кожаные сапоги поверх шерстяных обмоток, которые защищали мои ноги от холода, и закуталась в меховую шубу

— Тогда я пойду одна!

Резкий ветер охватил узкую крутую деревянную лестницу. Сегодня ночью наверняка опять будет снегопад, как и в предыдущие ночи. И будет слышно, как в лесу воет от голода волк, и люди укроются в своих хижинах, расположив у огня и овец, и домашнюю птицу…

Натянув поплотнее шубу, я поставила ногу на выступающую деревянную ступеньку. Как же я была рада тому, что поеду утром охотиться на фазанов, травить оленя — возможности вырваться наконец-то из скучных будней, проводимых в прядильной каморке.

Подозрительно и недоверчиво Майя наблюдала, как я меняю свою шерстяную тунику на брюки и кофту из войлока.

— Что это вам пришло в голову отправиться на охоту?

Меня разозлил ее голос, от простуды ставший хриплым, гнусавым. Так как она и не намеревалась заплетать мне косу, я сделала это сама, запихнула ее под кофту и схватила накидку.

— Он обещал мне это, Майя.

Обещал, как это часто случалось. Я вздохнула и, вновь одолеваемая разочарованием, села на одну из ступеней лестницы.

— Кто позвал тебя на охоту? — спросил меня отец, когда я, звеня шпорами, вошла в зал, чтобы достать из большого ларца специальную перчатку, с помощью которой можно было удерживать на руке ястреба-перепелятника.

В ошеломлении я остановилась.

— Но…

— Я жду, когда ты окажешь отцу подобающее уважение и позовешь гостей на большой званый обед. Дочери графа не следует сидеть в седле.

Не глядя на слугу, он протянул свой кубок.

— Ты обещал мне это!

— Я ничего не обещал! Ты говоришь чепуху, девочка.

Слезы брызнули из моих глаз, когда я почувствовала в его голосе внезапную твердость.

— Отец, в этот раз ты обещал…

Кто-то сдержанно захихикал украдкой. Отец покраснел и крепче сжал кубок в руке, так что пальцы его побелели. Пиво полилось через край.

— Больше никогда не подвергать сомнению мои распоряжения! Если я говорю, что ты останешься, так тому и быть. Без каких-либо обсуждений. Дел полным-полно, так что не стой здесь и не смеши народ.

И такой же язвительный и злобный взгляд я почувствовала на себе, когда они шагали мимо меня по двору, знатные люди из долины Рейна, приехавшие издалека, чтобы получить в отцовских лесах большую добычу.

Вне себя от обиды, я должна была созерцать, как мужчины подбирали свои длинные одежды, садясь на лошадей, как какой-то толстый вассал, кряхтя, погружался в седло моей любимой кобылы, так что ей пришлось присесть на задние ноги и в испуге сделать скачок вперед — причем нужно было стоять смирно; жирный мешок рванул за мундштук, чтобы она стояла спокойно, и ему на руку смогли посадить моего ястреба-перепелятника — эту первоклассного экстерьера птицу со светлым оперением, подарок отца ко дню моего четырнадцатилетия…

Ветер сквозь щели женской башни завел свою зловещую песню. Разозленная, заткнув накидку между ног, я свернулась клубком на ступеньке.

Было ли это случайностью, что он отогнал меня от себя именно сегодня, в праздник святой Барбары, в этой башне? Единственным различием между святой и мной было то, что ее отец не показал ее ни одному мужчине, а мой отец не хотел показывать меня способной к чему-либо перед своей дружиной.

Майя шумела наверху, таская дрова, я слышала, как она кляла на чем свет стоит чертовски крепкий сон Гизеллы, та была намного моложе Майи. Я раздраженно фыркнула и вспомнила об издевательских взглядах обеих горничных, которые наблюдали, как я трижды переодевалась утром.

— Не печальтесь, — сказала как-то Гизелла. — Когда наступит лето, у вас будет так много развлечений, что вы соскучитесь по покою, который дарит зима…

Лето. Я зевнула и потерла свои кулаки. Внизу задорно смеялись девушки и громыхали чайники с медовым напитком — надеюсь, они не будут щедро потчевать им друг друга. Прошлым летом у нас было очень много меда, и мы постарались наполнить все имеющиеся емкости медовым напитком привычного качества. По утрам я первым делом направлялась к люку в кладовой, где хранились запасы вина и медового напитка и где с помощью деревянного шеста могла контролировать, насколько уменьшался в бочках ароматный уровень — в этой холодной крепости было много замерзающих и одиноких, промышлявших воровством. Потом я обычно проверяла молочное хозяйство, заглядывая в бидоны с молоком, и считала яйца, перед тем как с двумя девушками, служащими на кухне, приготовить ячменный суп для завтрака. Раз в неделю варили пиво. Ежедневный разлив по бидонам, за неимением виночерпия, я поручила своей верной кухарке Марте.

Перед едой мой духовник читал нам мессу — по пятницам и святым праздникам в часовне, а то и в большом зале, где он благословлял еду и после этого присоединялся к нам. За этими столами обсуждали, каких животных убили, как долго дубить кожу и какую конюшню необходимо отремонтировать, здесь же отец заставлял писать приглашения и посольства, здесь он зачитывал судебные решения и объявлял наказания лентяям, мошенникам, неплательщикам податей, здесь он принимал гонцов из Кельна, Аахена и от кайзера.

Но сегодня утром все было по-другому. Бегом, едва рассвело, я промчалась по хозяйственным постройкам, дала на кухне последние указания по поводу званого обеда и в зале распорядилась, как расположить столы, чтобы после этого последней проскользнуть в часовню, где патер Арнольд служил мессу по святой Барбаре. На молебне я была рассеянна, так как во время хорала думала лишь о том, как быстрее переодеться в охотничий костюм, чтобы прийти не слишком поздно… Я сжала кулак. Как же он скомпрометировал меня перед людьми!

Перед дверью уже фыркали первые лошади. Охотники наконец-то вернулись. Мои ноги буквально одеревенели на холодной лестнице, и так, не сгибая коленок, я отправилась приветствовать их.