Когда они расстались, Нина свернула в переулок, и там ее стошнило. Потом она вытерла рукавом рот. Ее трясло.


Когда она сказала «Хорошо, что вы пришли», Григорий не смог сдержать улыбки.

Он хотел прикоснуться к ней, пожать ей руку, но Дрю явно нервничала, а может, просто волновалась из-за своего открытия, и держалась на приличном, не меньше фута, расстоянии от него. Взяв распечатанную страницу, она протянула ее Григорию.

— Ну как? Это то, что мы искали?

— Посмотрим… Дата, товар, цена, покупатель — все на месте.

— Отлично!

Григорий начал читать с самого начала:

— Дата. Седьмое июня тысяча восемьсот восемьдесят второго года. — Оторвавшись от чтения, он пояснил: — Это согласно дореволюционному, юлианскому календарю, принятому русской православной церковью. Надо прибавить двенадцать дней, чтобы перейти на наш стиль. — Волнуясь, он откашлялся и продолжил: — Браслет, пять кабошонов, в каждом — окаменевшее насекомое, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.

— Оно! — прервала его Дрю. — Точно оно!

Сердце Григория учащенно забилось.

— Янтарные серьги, два кабошона, в каждом — окаменевшее насекомое, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.

— Сходится! — зарумянившись от радости, воскликнула Дрю.

— Инкрустированная янтарем брошь, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников. — Григорий снова откашлялся. — Заколка для волос с небольшим кабошоном, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.

Дрю подошла к нему совсем близко.

— А кулон там есть?

Григорий провел пальцем по списку.

— Ага, есть! Янтарный кулон, большой кабошон с пауком внутри, плетение желтого золота, проба — пятьдесят шесть золотников.

Он облегченно вздохнул и взглянул в конец списка.

— Покупатель, — удивленно повысил он голос, — Авраам Шломович Герштейн, проживающей по улице Маросейка, Москва…

Он отступил на шаг назад, словно желая, чтобы ему не мешали читать.

Дрю уставилась на Григория.

— Авраам Шломович?

— Герштейн — фамилия близкого друга Виктора Ельсина. Он был композитором. Я показывал вам его на снимке. Драгоценности, вероятно, купил его предок.

В голове Григория метались беспорядочные мысли. Близкий друг Виктора… Как это понять?

Порывшись в папках на столе, Дрю воскликнула:

— Нашла! Это он?

Она протянула Григорию фотографию, которую он давал для брошюры. При перепечатке Герштейна и его жену «вырезали», оставив только Нину Ревскую и Виктора Ельсина.

— Это ведь он? — показывая на Герштейна, переспросила Дрю.

— Да.

— Следовательно, янтарные украшения — его. Они перешли к нему от родителей или родственников.

Григорий кивнул — скорее машинально, чем соглашаясь со сказанным.

— Да, он мог продать их Виктору Ельсину или отдать на хранение накануне ареста, — немного подумав, сказал он. — Да… Герштейн отдал украшения Виктору, а тот передал их Нине Ревской, которая прихватила браслет и серьги с собой, когда бежала из России.

Дрю покачала головой.

— Но почему она взяла только два украшения? Возможно, Ельсин дал ей только серьги и браслет, а кулон отдал кому-то другому.

— Кому он мог его отдать?

— Человеку, кому принадлежали письма, которые вы мне показывали.

Григорий понял, что Дрю подозревает: он что-то недоговаривает. Ну что же, он ведь не сказал, кем на самом деле был его «родственник».

— Понимаете, — попытался объяснить он, — у меня есть веские основания считать, что сумочка со всем ее содержимым принадлежала когда-то Нине Ревской. Я почти уверен в этом.

Дрю нахмурилась.

— А если вы ошибаетесь? Если владелица дамской сумочки и писем — не она, а кто-то другой?

«Совсем как профессор Большие Уши… Невероятно!»

Григорий раздражался все больше и больше.

— Думаю, не следует делать поспешных выводов, — неожиданно спокойным голосом заявила Дрю. — Начнем с того, что мы знаем наверняка. Неоспоримым является то, что когда-то драгоценности принадлежали семье Герштейна. — Она взглянула на фотографию. — Что бы вы сделали на месте этого человека, обладая набором драгоценностей, доставшихся вам по наследству?

— Отдал бы их жене, — сказал Григорий, указывая на красивую женщину, сидящую рядом с композитором.

— Нина Ревская рассказывала мне, что это ее близкая подруга, с которой они вместе танцевали. Допустим…

— Нет, — перебил ее Григорий. — Жена Герштейна не была балериной, она работала на правительство. Была госслужащей, как сейчас говорят.

Это было то немногое, что Солодину удалось выяснить о Зое.

Брови Дрю удивленно поползли вверх.

— Ладно, — немного подумав, сказала она. — Тогда он подарил их… — Она склонилась над столом и, полистав записную книжку, прочла: — Вере Бородине.

— Вере Бородиной? — переспросил Григорий.

Дрю защелкала мышкой, и на экране возникла фотография. Она повернула монитор так, чтобы Григорию было лучше видно. Красивая женщина, стоящая у перекладины балетной репетиционной, была как две капли воды похожа на женщину с фотографии.

— Согласно архивной записи это Вера Бородина.

— Здесь какая-то ошибка, — чувствуя легкое головокружение, пробормотал Григорий. — Если это не его жена, то…

— На фотографии — Вера Бородина, — сказала Дрю голосом, не допускающим возражений. — Так вы думаете, что сумка принадлежала ей?

— Нет, — сердито отрезал Григорий. — Тогда бы это значило… — Он запутался. — Извините. Все это сбивает меня с толку.

— Допустим, Герштейн подарил кулон Вере Бородиной. Значит, сумка с вещами ее, а не Нины Ревской. Из этого следует, что и письма писались Вере.

Григорий помнил, что, передавая ему сумочку, Катя упомянула, что его мать была балериной.

— Но стихи… — Он зажмурился. — Мне надо подумать.

— Похоже, вам следует еще раз заняться письмами, проверить, не мог ли Герштейн быть их автором, — не выражая ни малейшего разочарования, предложила Дрю. — А я позвоню Нине Ревской на случай, если она знает о семейных связях между Ельсиными и Герштейнами. Но вряд ли. Как насчет того, что Вера Бородина, в свою очередь, отдала драгоценности на хранение Нине?

Григорий еле сдерживался.

— Извините, но мне надо выйти на свежий воздух.

— Вам нехорошо?

— Немного.

На лице Дрю были написаны беспокойство и крайнее удивление.

Григорий встал и направился к двери.


Еле добравшись на трясущихся ногах домой, Нина застала Мадам спящей на стуле. Голову старуха положила на стол и громко храпела. Лола спокойно сидела на ее собранных в тугой узел волосах и клевала черепаховый гребень.

«Сидела здесь такая довольная. Виктор купил их. Это, должно быть, сюрприз. А в улыбке — злоба».

Нина зашла за своим дорожным чемоданом.

«Такая у меня судьба, — сказала она себе. — Другого выхода нет».

Она побудет пока в театре, а оттуда на машине поедет прямо в аэропорт. А потом… Ее била нервная дрожь.

Они найдут тебя и переломают ноги…

Она сможет. Другие ведь смогли. За большие деньги, за крупные взятки доступно все. А ума ей не занимать. Нина открыла шкатулку, в которой хранила драгоценности, вдела изумрудные серьги в уши, а золотые часики нацепила на руку.

Потом взглянула на Мадам, чтобы удостовериться, что старуха не проснулась. Это ее вина. Свекровь виновата в том, что Виктор вернулся к своим старым привычкам. Это она настроила его против Нины.

Уехать из страны… Больше никогда не видеть этих людей…

Подаренную на свадьбу брошь и алмазные серьги она спрятала в косметичке, в маленькой баночке с охлаждающим кремом, янтарные украшения и маленькую малахитовую шкатулку засунула в шерстяные носки толстой вязки, которые бросила в чемодан.

Лола молча наблюдала за ней, поклевывая усеянный крошечными бриллиантами черепаховый гребень. «Спасибо за подсказку!» Нина подошла к столу и вынула гребешок из волос свекрови. Пригодится.

Лола вскрикнула:

— S'il vous plait!

Осколок прошлого.

Мадам не подняла головы, продолжая громко храпеть. Вдруг Нине в голову пришла одна мысль…