— Это не глупо, а вполне естественно. Но какое это имеет отношение к тому, кем вы являетесь?
— Моя вера в собственные дедуктивные способности пошатнулась, — улыбнулся Григорий. — Я делал неправильные выводы из прочитанного… почти всегда…
Дрю вгляделась в его лицо.
— Я смотрю на вас, сравниваю с лицами Герштейна и той красивой балерины на фотографии, — улыбнувшись, сказала она, — и не нахожу сходства. Вы — это вы.
«Какая она добрая!»
Григорий почувствовал тупую боль в груди.
— Знаете, я хотел бы оставить кулон.
Лицо Дрю дрогнуло.
— В чем дело? — тут же спросил он.
— Надеюсь, вы это несерьезно?
— Ну… нет… не совсем… Без аукциона мы бы не познакомились. Я просто хочу… — Григорий запнулся. — Я хочу снять кулон с аукциона. Это возможно?
— Да, но надо будет заплатить неустойку.
— Сколько?
— Тридцать пять процентов оценочной стоимости. Насколько я помню, оценочная стоимость кулона — восемьдесят семь тысяч. Следовательно, вам придется заплатить…
— Тогда бог с ним! — отмахнулся Григорий.
— Извините, — прошептала Дрю. — Я думала, вы знаете правила.
— А другого способа снять его с аукциона нет?
— Некоторые вещи снимают, если они потерялись. Ну, не обязательно потерялись на самом деле… Просто их не могут найти сотрудники инвентарного контроля. Тогда мы не выставляем их на аукцион.
Дрю опустила глаза, и ее лоб покрыли морщинки. Григорию показалось, что она всерьез обдумывает возможность «потерять» кулон.
«Неужели она готова сделать это ради меня?» — не веря себе, подумал он.
— Прошу вас, Дрю, не волнуйтесь. Все нормально. Серьезно. Просто мне хотелось бы увидеть его на вас.
Дрю широко улыбнулась, и из уголков ее глаз разошлись лучики.
— Теперь вы знаете о неразберихе, связанной с моим рождением. Расскажите, пожалуйста, о своей семье. У вас есть брат или сестра? Расскажите о своих родителях.
Она — единственный ребенок в семье. Ее отец-бизнесмен родился в Британской Колумбии[60], мать родилась в Финляндии, но выросла в Нью-Йорке. Самые лучшие отношения у Дрю были с бабушкой.
— Не знаю почему, но я всегда ее понимала. Мы были очень близки. Родители говорили, что мы очень похожи по характеру. Это при том, что ее жизнь разительно отличалась от моей.
Она рассказала Григорию о бабушкином детстве, проведенном в деревне, о переезде в город, о неожиданной смерти горячо любимого мужа, дедушки Дрю, о втором браке… Ее мужа-пульмонолога, специалиста по заболеваниям легких, пригласили на работу в одну из нью-йоркских больниц.
— Вот так они и оказались в Соединенных Штатах… Кстати, мы уже говорили о записках моего деда. Вот они. Только сегодня пришли по почте.
Дрю вскочила с места, но потом внезапно села обратно.
— Знаете, это сродни чуду. Сегодня вы наконец узнали, кем были ваши биологические родители…
— Вы так считаете?
— Да. И у вас есть шанс прожить жизнь так, как хотели они, но им этого не позволили. Вы можете создать семью.
В душе Григория бушевала буря. Его сердце переполнялось новыми чувствами и одновременно разрывалось на части. Он склонился к Дрю и погладил ее по волосам. Его тело вспомнило почти забытое чувство зудящей боли от ожидания близости с женщиной. Его пальцы пробежали по спине Дрю, нежно прикасаясь к выпирающим позвонкам. Время остановилось. Они словно потерялись в нем. Часы стали не длиннее мгновений…
Дрю поднялась и повела его в спальню. На душе Григория было легко и радостно. Происходящее, несмотря на всю свою грандиозность и исключительность, казалось вполне естественным…
Спрятавшаяся в общей гримерной Нина слышала, как руководитель выкрикивает ее имя. Несколько раз хлопнула дверь отведенной ей гримерки. Вскоре он, комсорг и директор театра уже бегали по коридорам и помещениям здания, поднимались и опускались по многочисленным лестницам. Они дважды заглядывали в общую гримерную, не обращая внимания на протесты костюмерши и полуголых балерин, и, ничего не объясняя, исчезали, сохраняя видимость того, что ничего экстраординарного не произошло. Каждый раз при их появлении одетая в сценический костюм лебедя Нина наклонялась, поправляя кончики лент на пуантах. При этом спину она сгибала так, чтобы не быть похожей на себя. Большая круглая вешалка в центре комнаты с отделанными рюшем балетными пачками служила прекрасным укрытием. Туфли, свитер и косметичку Нина прикрыла пальто, взятым у немки.
Совесть ее была неспокойна. Ее мучило чувство вины за то, что она вовлекла молоденькую девушку в свою авантюру. К чему бедняжке бриллиант, если выяснится, что она помогла Нине бежать? Все усугублялось беспокойством за собственную безопасность.
Нельзя терять самообладание. Склонившись, Нина массировала мышцы ног. Девушки в гримерной продолжали прихорашиваться, не обращая на нее никакого внимания. Впервые в жизни Нина порадовалась нарциссизму балерин. Каждая из девушек в этой комнате интересовалась исключительно собой, своим костюмом, прической и гримом, не замечая никого и ничего вокруг себя. Если возникала опасность, что кто-то может увидеть ее лицо, Нина прикрывалась рукой, делая вид, что поправляет украшенный перьями головной убор или собранные в узел волосы. Ту же тактику она использовала, когда вместе с другими девушками-лебедями шла по коридору в направлении сцены.
Перед ведущей на сцену дверью случилась заминка. Нина узнала голос своего руководителя.
— Что? Вы уверены?
— Она покинула здание, — ответил мужской голос с сильным акцентом. — Франц видел женщину точь-в-точь в таком пальто, как вы говорили.
Третий мужчина сказал что-то по-немецки.
— Франц не уверен, — перевел второй. — Он может поклясться, что видел эту балерину и раньше. Ему показалось, что она шла домой.
— Быстрее! Нам надо поторопиться, — сказал их руководитель.
У Нины отлегло от сердца, хотя она понимала, что здание все еще оцеплено. В толпе балерин легко затеряться, но если кто-нибудь из девушек обратит на нее внимание, все пропало. Однако никто из немецких балерин не видел русскую приму вблизи. К тому же внимание публики наверняка будет приковано к солистам — Зигфриду и Одетте, а не к окружающим их девушкам-лебедям. Дуэт любовников всегда в центре внимания, и хорошие танцоры не позволят, чтобы внимание зрителя было отвлечено кем-то другим. Кое-кто из балетоманов, возможно, и смог бы узнать Нину, но охрана — ни за что на свете. С уходом их руководителя и его помощника в театре почти не осталось людей, лично знавших ее. Только бы найти способ выскользнуть из здания.
Немка рассказала Нине, где она будет танцевать. К счастью, никаких танцев маленьких лебедей. Она и вправду оказалась новенькой, и ее место было сзади, за основной группой. Казалось, время повернуло вспять и Нина снова стала начинающей балериной, амбициозной и взволнованной, шелестящей при ходьбе кринолином и тюлем. Только сегодня вечером нервную дрожь, которую девушки-лебеди должны изображать на сцене, Нина чувствовала по-настоящему. И дело не только в крайней степени возбуждения. Она боялась, откровенно боялась. Ее тело словно онемело.
Впервые за несколько лет она будет танцевать в унисон с другими балеринами. Каждое движение ноги или руки, даже наклон головы должны синхронизироваться с движениями других «лебедей». Ни в коем случае нельзя выделятся из группы танцующих. От нее требуется как раз то, чего у ведущей балерины нет и в помине, — полное отсутствие личного. В определенном смысле этот танец станет апофеозом ее карьеры. Как забыть все то, чему ее учили и что сделало Нину Ревскую ведущей балериной Большого театра? Как снизить свою виртуозность до уровня посредственности? Нина молилась, чтобы тело ее не подвело и, подавив опыт, станцевало, как все. Она молилась, чтобы никто из девушек не присмотрелся к новенькой, танцующей сзади. Это было вполне реально. Даже сейчас, тесно столпившись за кулисами, балерины поправляли ленты пуантов и булавки в волосах, не замечая Нины, затесавшейся среди них. Работники сцены занимались своими делами, ставя подставки, регулируя свет прожекторов, опуская и поднимая занавес. Балерин они, казалось, вообще не замечали.
Нина наклонила голову и притворилась, что поправляет на голове перья. Если какая-то из девушек ее заметит, Нина озорно подмигнет ей. Пусть думает, что это розыгрыш, не больше. Но прибегать к этому не пришлось. Вместе с другими балеринами Нина вышла на сцену…