Мэри Кайе - В тени луны. Том 1

Алекс беспокойно вертелся, словно надеясь стряхнуть с себя тревожные мысли. Кишан Прасад… Еще одна жертва психологии Конвеев Бартонов. Человек умный, образованный, одаренный, талант которого пропал даром просто из-за цвета кожи, а честолюбие и энтузиазм были сломлены злобным болваном, уступавшим ему во всем, кроме грубой силы. Алекс давно подозревал, что Прасад участвует в мятежной деятельности, и докладывал об этом мистеру Бартону. Комиссар требовал доказательств, которых не было: Алекс основывался на интуиции, опыте, слухах, а не на фактах. Он пытался принять свои меры, ограничивающие активность Кишана Прасада. Но все это игнорировалось. И было это вскоре после того, как сказочный камень, который Алекс видел на ручке Винтер, стал собственностью комиссара. Может быть, совпадение, а может, и нет.

Кишану Прасаду позволили беспрепятственно везде разъезжать, побывать в Крыму, встречаться с русскими и персидскими агентами. И Алекс ничего не может с этим поделать, если только не совершит убийства. Почему человек убивает человека в жаркой битве или по холодному повелению закона, но не может просто хладнокровно убить типа, который опасен, как заряженный пистолет в руке ребенка или (о чем он говорил Винтер) — как горящий факел в руке сумасшедшего… Алекс слышал часть истории Винтер от комиссара и теперь вспомнил, что ее отец погиб во время злосчастного отступления из Кабула. Его смерть на совести безответственных поджигателей Афганской войны, а также — на совести старого маразматика, командовавшего войсками в Кабуле. Тупость и бездарность лорда Элфинстоуна была очевидна всем в его штабе. Но не существовало законной возможности убрать его и обезопасить себя от его идиотских приказов. Не могла ли вовремя посланная пуля спасти тогда шестнадцать тысяч человек от мучительной смерти? Это, думал Алекс, споря сам с собой, как тогда с Винтер, запрещено делать людям. Но почему? Не потому ли, что тогда это было бы Евангелие насилия, что вызвало бы худшие последствия, чем гибель невинных? А тот же Кишан Прасад — изменник, с одной точки зрения, но достоин похвалы, с другой. Бритон, восставший против римлян, был героем для соотечественников, но был повешен римлянами, как преступник, а Кавальер, шпионивший в пользу короля Карла, был предателем для людей Кромвеля… Если Прасад участвует в заговоре против правителя, поставленного Компанией, кто он — изменник или патриот?

Но до каких пор он, Алекс, будет рассматривать все «с одной стороны и с другой стороны»? Разве нельзя просто верить, как Лоуренс, Николсон или Эдвардс в божественное право англичан править другими? Лоуренс и Николсон были кумирами Алекса, но верить, как они, он не мог. Он работал так же, но по другой причине: будет, думал он, лучше для англичан, для индусов и для мира в целом, если англичане, а не русские будут править Индией.

Хотя об этом мало кто знал, его имя было производным от русского. Его отец бывал в молодости в Петербурге и подружился там с русским офицером. Много лет спустя, уже в Индии, он назвал сына в честь друга. Алексей Ланович считался крестным отцом мальчика. Но местный священник не смог или не захотел ломать язык ради странного заграничного имени и окрестил ребенка «Алексом», а не «Алексеем». Так он и был зарегистрирован в индийском поселке, где родился.

Когда Алекс был уже подростком, отец возил его в Россию, и эта огромная загадочная страна поразила тогда воображение мальчика. Россия была для него врагом номер один, которого следовало бояться больше других даже из-за огромности ее пространств, неуязвимых для нападения, что на своем опыте узнал Наполеон. Россия могла, отступая, завлечь вражескую армию в свои бескрайние просторы, на свою безмолвную, таящую что-то землю, распростершуюся от границ Польши до Берингова пролива, омываемую шестью морями: Беринговым, Ледовитым океаном, Балтийским, Черным, Каспийским и Охотским. Она превосходит по территории все известные государства Европы и Азии, Россия с холодными глазами, терпеливо ждущая, затаившая пламя своей веры в предначертанное ей судьбой господство над миром…

Алекс всегда помнил год, проведенный в России. «Мы должны удержать Индию, — думал он, — должны удерживать ее до тех пор, пока она не укрепится и не сможет держаться сама, по этой причине, а не потому, что говорят дураки вроде Бартона».

Бартон… сколько уже вреда принес он в Лунджоре за последние годы? Такие, как он, вообразили, что сама их принадлежность к расе завоевателей — основание, чтобы на них смотрели с рабским страхом и почтением. Им и в голову не приходило, что их жестокость, распутство, взяточничество воспринималось местными жителями с гневом и презрением, ибо эти чувства не отражались на непроницаемых восточных лицах.

И тут Алекс впервые вспомнил о Винтер де Баллестерос, невесте Бартона. Редкая девушка, подумал он с улыбкой. Когда он схватил ее на стене — не закричала, не лишилась чувств, а стала бороться с ним, как тигренок, и спокойно лежала, когда приближался тот сторожевой пес. Потом бежала вместе с ним, пока хватило сил, потом не заплакала, не раскричалась, а засмеялась. Куда там до нее этому пройдохе Конвею Бартону.

Алекс уже не очень верил в эту свадьбу. Эта девушка явно живет воспоминаниями детских лет, а Конвей Бартон в 1856 году должен очень мало напоминать тогдашнего. Так что ее должно ждать тяжелое разочарование. Раньше Алекс думал, что в чужой стране без близких друзей у Винтер может все же не остаться другого выбора, нежели это крайне неприятное замужество. Но теперь он так не считал. Девушка с таким характером могла отказаться от своего решения даже перед алтарем. Во всяком случае, он на это надеялся.

Может быть, сегодня ночью надо было поцеловать ее? Там, у входа, был момент, когда, это он точно знал, достаточно было лишь коснуться ее, чтобы это произошло. Он не знал, что удержало его, но, конечно, не преданность комиссару. Было ли тут смутное чувство самосохранения, боязнь сделать шаг, после которого возврата назад уже не будет?

Алекс заметил, что звезд уже не стало в небе за окном, и забрезжил свет, знаменующий новый день. Из порта и города донеслись первые утренние звуки. Он повернулся на бок и заснул.

На следующее утро Винтер проснулась поздно и обнаружила, что Лотти уже встала и оделась, оробевшая и охваченная трепещущей тревогой при воспоминании о своем безрассудстве прошлым вечером.

— Просто представить себе не могу, как я могла себя вести настолько не похоже на леди, — выдохнула Лотти, прижимая ладони к пылающим щекам.

— Как ты думаешь, Винтер, он знает? Что я выходила из-за того, что он там, а не для того, чтобы посмотреть на цветы?

— А ты сожалеешь о том, что выходила? — задала Винтер прямой вопрос.

— О, нет! — душераздирающе вздохнула Лотти. — Он сама доброта и благородство. Я знаю, что не ошибаюсь. И… он любит меня! Он сказал мне это и собирается поговорить с мамой при первой же возможности и, разумеется, с папой, как только мы достигнем Калькутты. Как ты считаешь, правильно ли быть такой счастливой, ведь он не должен был вести себя так дерзко?

— Ты просто прелесть, — проговорила Винтер, целуя ее, — но боюсь, что порицания достойна, в первую очередь, я, и, если ты выйдешь за Эдварда и потом будешь всю жизнь мучиться, это будет целиком на моей совести. Я вела себя вчера вечером просто ужасно. Понять не могу, почему, но я слышала, что люди бесятся оттого, что спят при лунном свете. Как ты думаешь, это возможно?

— Вероятно. Я думаю, мы обе немного свихнулись вчера вечером, поскольку у меня в голове не укладывается, как ты осмелилась расхаживать по улицам без сопровождения. К тебе ведь могли пристать. Просто подумать страшно! У тебя в городе не было никаких происшествий?

— Нет, — кратко ответствовала Винтер.

Она надеялась, что Лотти не станет продолжать расспросы, что та слишком занята собственными чувствами и многочисленными совершенствами лейтенанта Эдварда Инглиша и не ошиблась.

— Он всего лишь второй сын, — пустилась объяснять ей девушка, — но у него неплохие перспективы и более чем достаточные знания вдобавок к хорошему жалованию. Конечно, это слишком торгашески — даже думать о деньгах, но я знаю, что в глазах мамы и папы это будет иметь вес, и я не могу не радоваться тому, что Эдвард вполне обеспечен. Он говорит, что влюбился с первого взгляда, когда увидел, как мы сходили с корабля на пристань. Странно, но я даже не заметила его. О, я уверена, что с мамой не будет никаких трудностей! А вдруг я сегодня вообще его не увижу?