Я вернулся к себе и весь остаток дня употребил на то, чтобы зрело обдумать предстоявшее мне дело. Наступил вечер; Кристофано на своей гондоле ждал меня под окном. Я надел костюм гондольера. Вдали появился баркас Леони, освещенный фонариками из разноцветных стекол, которые сверкали, как драгоценные камни, начиная с верхушек мачт и кончая самыми незначительными снастями; когда смолкала оглушительная музыка, со всех сторон взлетали ракеты. Я стал на корме гондолы с веслом в руке и нагнал баркас. Леони стоял на борту в том же костюме, что и накануне; Жюльетта сидела среди музыкантов; на ней был тоже роскошный наряд, но она казалась унылой и задумчивой и не обращала на Леони внимания. Кристофано снял шляпу и поднес фонарь к лицу. Леони узнал его и прыгнул в гондолу.
Как только он там очутился, Кристофано сказал ему, что Мизана ждет его в другой гондоле, возле городского сада.
– Почему же она не здесь? – спросил он.
– Non so[27], – равнодушно отвечал гондольер и снова принялся грести. Я ему усердно помогал, и вскоре мы миновали городской сад. Нас окутывал густой туман. Леони несколько раз наклонялся и спрашивал, скоро ли мы будем на месте. Мы быстро скользили по спокойной лагуне; луна, бледная и подернутая дымкой, не светила, а лишь белела в ночи. Мы вышли тайком, как контрабандисты, за линию морского кордона, которую обычно пересекают только с разрешения таможенной полиции, и остановились лишь у песчаного берега Лидо, пристав к отдаленной отмели, чтобы случайно не повстречаться с людьми.
– Мерзавцы! – вскричал наш пленник. – Куда вы, черт возьми, меня привезли? Где лестницы городского сада? Где гондола Мизаны? Проклятие! Мы врезались в песок! Вы заблудились в тумане, олухи вы эдакие, и высаживаете меня наугад?..
– Нет, синьор, – сказал я ему по-итальянски, – благоволите пройти со мною шагов десять, и вы встретите того, кого вы ищете.
Он последовал за мной, а Кристофано, в соответствии с полученными приказаниями, тотчас же вышел на гондоле в лагуну и направился к противоположному берегу острова, чтобы подождать меня там.
– Да остановишься ли ты, разбойник! – крикнул мне Леони, после того как мы прошли несколько минут по берегу. – Ты что, хочешь здесь меня заморозить? Где твоя госпожа? Куда ты меня ведешь?
– Синьор, – ответил я, оборачиваясь к нему и вытаскивая из-под плаща то, что захватил с собой, – позвольте мне осветить вам путь.
С этими словами я достал потайной фонарь, открыл его и повесил на причальный столб.
– Черт подери, что ты там делаешь? – спросил он. – Да вы что оба, рехнулись? В чем дело?
– Дело в том, – ответил я, доставая из-под плаща две шпаги, – что вам придется со мною драться.
– С тобою, негодяй? Да я изобью тебя, как ты того заслужил!
– Одну минуту! – сказал я, хватая его за шиворот с такой силой, что это его несколько ошеломило. – Я не тот, за кого вы меня принимаете. Я такой же дворянин, как вы; к тому же я порядочный человек, а вы мерзавец. Стало быть, дерясь с вами, я оказываю вам слишком большую честь.
Мне показалось, что противник мой дрожит и пытается вырваться у меня из рук. Я схватил его посильнее.
– Да что вам от меня нужно? – вскричал он. – Ради самого дьявола, кто вы? Я вас не знаю. Почему вы меня привезли сюда? Вы собираетесь меня убить? У меня при себе денег нет. Вы вор?
– Нет, – ответил я, – вор и убийца здесь – только вы, вам это отлично известно.
– Вы, стало быть, мой враг?
– Да, я ваш враг.
– Как вас зовут?
– Это вас не касается; вы это узнаете, если убьете меня.
– А если я вас не хочу убивать? – вскричал он, пожимая плечами и стараясь придать себе уверенность.
– Тогда вы дадите мне вас убить, – отозвался я. – Клянусь вам: один из нас останется нынче ночью здесь.
– Вы бандит! – закричал он, отчаянно пытаясь высвободиться. – На помощь! На помощь!
– Бесполезно кричать, – сказал я. – Шум моря заглушает ваш голос, и любая человеческая помощь от вас далека. Успокойтесь или я вас задушу! Не выводите меня из себя, воспользуйтесь шансами на спасение, которые я вам предоставляю. Я хочу вас убить честно, а не подло. Вам известно такого рода рассуждение? Деритесь со мною и не заставляйте меня прибегнуть к силе, преимущество в которой, как видите, на моей стороне.
С этими словами я тряхнул его за плечи так, что он согнулся, как тростинка, хотя был на целую голову выше меня. Он понял, что он в моей власти, и попытался меня разубедить.
– Но позвольте, сударь, если вы не сошли с ума, – сказал он, – у вас должна быть причина, чтобы драться со мной. Что я вам сделал?
– Мне не угодно объяснять вам это, – отвечал я, – а вы подлец, коли спрашиваете о причине моей мести, тогда как скорее вам подобало бы требовать у меня удовлетворения.
– Но за что? – снова спросил он. – Я вас никогда не видел. Здесь недостаточно светло, и я не могу различить черты вашего лица, но уверен, что голос ваш я слышу впервые.
– Трус! Вы даже не считаете необходимым отомстить человеку, который посмеялся над вами, назначив вам свидание, чтобы одурачить вас, и помимо вашей воли привез вас сюда ради вызова на поединок! Мне говорили, что вы человек храбрый. Неужто я должен дать вам пощечину, чтобы пробудить в вас мужество?
– Вы наглец! – крикнул он, пересиливая свое малодушие.
– А, так-то лучше! Я призываю вас к ответу за это слово, а вам сейчас отвечу за эту вот пощечину.
И я слегка ударил его по щеке. Он взвыл от ярости и ужаса.
– Не бойтесь, – сказал ему я, держа его за руку, а в другую вкладывая ему шпагу, – защищайтесь! Я знаю, что вы лучший фехтовальщик в Европе, мне до вас далеко. Правда, я хладнокровен, а вы перепуганы, это уравнивает наши шансы.
И, не давая ему опомниться, я энергично на него напал. Негодяй кинул шпагу и пустился наутек. Я бросился за ним вдогонку, настиг его и яростно встряхнул. Я пригрозил, что швырну его в море и утоплю, если он не будет защищаться. Видя, что спастись бегством ему невозможно, он подобрал с земли шпагу и обрел то мужество отчаяния, которое вселяют в самые боязливые души любовь к жизни и неминуемая опасность. Но то ли фонарь светил слишком слабо и противник мой не мог точно рассчитать свои удары, то ли испытанный им страх начисто лишил его самообладания, – так или иначе я убедился, что этот грозный дуэлянт фехтует удручающе плохо. Мне так не хотелось наносить ему смертельный удар, что я его долго щадил. Наконец, желая сделать ложный выпад, он наткнулся на мою шпагу, и та вошла ему в грудь по эфес.
– Правосудие! На помощь! – крикнул он, падая. – Меня убили!
– Ты требуешь правосудия – вот тебе оно! – сказал ему я. – Ты погибаешь от моей руки, точно так же как Генриет погиб от твоей.
Он глухо зарычал, вгрызся зубами в песок и испустил дух.
Я взял обе шпаги и направился было на поиски моей гондолы; но когда я проходил по острову, какое-то неведомое волнение охватило меня, терзая на тысячу ладов. Силы мои внезапно иссякли. Я присел у одного из многих полузаросших травою еврейских надгробий, которые суровый и соленый морской ветер разъедает изо дня в день. Луна понемногу выходила из пелены тумана, и белые камни этого обширного кладбища ярко выделялись на фоне темной зелени Лидо. Я раздумывал над тем, что сейчас совершил, и месть моя, от которой я ждал столько радости, причиняла мне только грусть. Меня словно мучили угрызения совести, и вместе с тем я полагал, что поступаю вполне законно и совершаю даже благодеяние, очищая землю от этого сущего дьявола и избавляя от него Жюльетту. Но я никак не ожидал, что он окажется трусом. Я надеялся встретить отважного бретера и, вызывая его на поединок, мысленно прощался с жизнью. Меня смущало и даже как-то страшило, что его я заставил расстаться с нею так просто. Я чувствовал, что не месть упоила мою ненависть, – ее заглушило презрение. Убедившись, что он такой трус, думалось мне, я бы должен был его пощадить; следовало бы забыть о злобе на него и о любви к женщине, которая способна предпочесть мне такого человека, как он.
Смутные мысли, тревожные и горестные, теснились у меня в голове. Холод, ночь, зрелище могил порою меня успокаивали; они погружали мою душу в какое-то сонное оцепенение, от которого я внезапно пробуждался, мучительно припоминая свое собственное положение и представляя себе отчаяние Жюльетты, которое прорвется завтра, когда она увидит этот труп, что лежит на окровавленном песке неподалеку от меня. «Быть может, он не умер», – подумал я. У меня появилось смутное желание убедиться в этом. Мне почти что хотелось вернуть ему жизнь. Первые проблески утра застали меня в этом нерешительном настроении, и тут только я осознал, что осторожность диктует мне удалиться отсюда. Я разыскал Кристофано, который спал глубоким сном в своей гондоле, и с трудом его разбудил. Я позавидовал такому безмятежному сну: подобно Макбету, я расстался с ним надолго.