— Я вижу, ты собиралась уезжать — нельзя ли спросить, куда?
— Всего лишь на прогулку, — сказала Валентина устало. — У меня болит голова, и я чувствую себя разбитой.
— Это вполне объяснимо, — заметил граф. — Вчера ты явилась довольно поздно. — Он сел на козетку напротив нее и скрестил вытянутые ноги.
— Отошли экипаж. Мне надо поговорить с тобой.
Она позвонила и, когда явился лакей, велела отменить поездку.
— Сядь, пожалуйста, ты страшно раздражаешь меня, ходя взад и вперед, — сказал граф желчно. Что-то явно тревожило его. Лицо его было бледно, губы сжаты в узкую напряженную дугу. Валентина села напротив него, слегка сжав руки, чтобы сдержать их дрожь.
— Ну и как далеко ты продвинулась в общении с маршалом Мюратом прошлой ночью?
— Я ужинала с ним. Он был со мной очень мил. Мы отбыли вслед за императором, вот, собственно, и все. Отчего ты так зол, Тео? Что-нибудь случилось?
— А чем ты занималась с момента, когда уехал маршал, и до трех часов ночи? — Он не смотрел ей в глаза, а избрал для обозрения некую точку много выше ее головы, и словно адресуя туда свои вопросы.
— При мне был полковник Императорской гвардии де Шавель, и он же отвез меня домой. Тео, но я считала, что мне надо попробовать найти общий язык с французскими офицерами и сообщить потом обо всем, что я слышала от них. По-моему, именно об этом говорил граф Потоцкий. Почему же теперь ты допрашиваешь меня в таком тоне?
Он наклонился вперед, и его взгляд наконец встретился с ее глазами. Она была поражена, сколько ненависти выражал этот взгляд.
— Конечно, я не ожидал от тебя сколько-нибудь разумного поведения, но все же я надеялся на твою природную сообразительность и некоторую хитрость. Большинство женщин обладают этими качествами и даже получают удовольствие от них, и я не считал, что ты можешь быть исключением. Но, похоже, тебе вздумалось выполнять доверенное тебе задание таким образом, что при первой же возможности ты заменила маршала Мюрата, зятя самого императора, на какого-то гвардейского полковника! Как ты думаешь, кто из них был важнее? Но, может быть, полковник тебе просто больше понравился'? Ну конечно, так! Знаешь ли, чего я ждал от тебя этой ночью?
— Да, — сказала она тихо. — Но Яне показалось, что ты не был особенно недоволен…
— Конечно, нет, — заявил он с саркастической усмешкой, способной оскорбить сильнее, чем простая брань. — Но мне представлялось, что ты с пользой проводишь время рядом с Мюратом.
— Я же уже сказала, он уехал без меня.
— Очень не похоже на него. Вероятно, ты не выказала достаточной любезности в общении с ним. А ведь ты могла бы и сделать исключение из твоей обычной холодности… Ну да ладно. Он собирается быть у нас к обеду. И тебе, моя дорогая, следует уделить ему максимум внимания. Только ему, моя дорогая, и никому более, тем паче, что присутствия разных милых офицеров, способных сбить тебя с толку, на сей раз не ожидается. О прошлой ночи мне все известно, вплоть до времени, которое ты потратила на танцы с этим полковником. Надеюсь, ты получила удовольствие. Однако хотелось бы надеяться также, что тебе не придет в голову встречаться с ним снова и вести пустые разговоры, даже если к этому представится случай! Могу я на это рассчитывать?
— Конечно, — медленно произнесла она, — это так. Но в этом, собственно, нет нужды. Ты ведь оставил меня одну на приеме, а полковник де Шавель всего лишь довез меня до дому в моей же коляске. Так что по вопросам соблюдения приличий тебе надо бы обратиться к кому-нибудь другому, например к Мюрату…
— Еще бы, — он гаденько засмеялся. — Не беспокойся, моя дорогая, речь идет вовсе не о твоей репутации. А что касается Мюрата, то тебе следовало бы проявить побольше заинтересованности. План наш сложился уже много времени назад, и тебе не нужно отклоняться от его исполнения, даже если тебе подвернется по пути какой-нибудь бравый полковничек, чья репутация, если уж об этом говорить, отнюдь не лучше репутации Мюрата. Потоцкий взбешен. Мне пришлось выдержать пренеприятнейшую беседу с ним сегодня поутру. В конечном счете я пообещал ему, что ты исправишь свою ошибку. Я дал слово чести!
Его холодные глаза словно давили на нее, но она вдруг ощутила в себе силы сопротивляться этому давлению.
— Тео, ты, кажется, был со мной не совсем откровенным? Что это за план, о котором я впервые слышу? Что же мне надо все-таки делать с Мюратом?
— То, что делали женщины и более высокого положения, чем ты… Нам нужны сведения с самого высокого уровня. К сожалению, идиотка Валевская оказалась совершенно бесполезной. Следующим ходом должна быть женщина, связанная с кем-то в окружении императора. Взять, например, Мюрата, — когда он напьется, то болтает и хвастает без удержу. Тебе, милочка, надо войти к нему в доверие. Если это потребуется, ты можешь и переспать с ним. Главное, чтобы ты подробно рассказывала мне, о чем он говорил. Ну так что же, это достаточно почетное задание для тебя?
Он снова гаденько улыбнулся. Она встала, лицо ее резко побледнело.
— Бог да простит тебя, — сказала она, сдерживаясь. — Но если бы мой несчастный отец был жив, он убил бы тебя, узнав об этом.
— Твой несчастный отец продал тебя мне из собственных политических выгод, — заметил граф лениво. — Неужели ты думаешь, что он не продал бы тебя и Мюрату и самому дьяволу… тьфу-тьфу… если бы его устроила цена?
— Я не пойду на это! — Она пыталась говорить спокойно, но голос ее предательски дрожал от навернувшихся слез. — Я не стану заниматься проституцией, что бы ты ни говорил! Ты или Потоцкий! Не скажу про тебя, а Потоцкому должно быть стыдно…
— Ты слишком грандиозного мнения о себе, милочка, — протянул граф. — Ты женщина, а всякая женщина имеет два рода счастья — отдаваться мужчине и рожать для него детей. М-да… А твое тело выглядит очень аппетитно, несмотря на твое бесплодие… Так послушай же меня. Ты сделаешь то, что я тебе велю, ты сама уже готова это сделать. Ты очаруешь Мюрата, ты будешь ласкать его в постели так, как ему захочется, и собирать по крошкам все сведения, какие только он случайно выронит из своих штанов… Ты можешь плакать и рассуждать о своей чести, но ты сделаешь это, потому что ты уже готова ко всему!
— Нет, — сказала она бесцветным, усталым голосом. — Никто и ничто на земле не принудит меня к этому.
— Ты сделаешь это, — повторил он, вставая и беря ее за подбородок. — Сегодня утром Потоцкий вспоминал про твою сводную сестру, русскую аристократку. Так вот, если ты откажешься, она будет арестована по обвинению в шпионаже в пользу русского двора. Если пожелаешь, мы можем обеспечить твое присутствие при ее казни. Повешение — обычно прекрасное зрелище. Короче, хватит тратить время на бесплодные разговоры. Я предвидел твое дурацкое упрямство и поделился с Потоцким. Граф сказал мне в ответ, что за жизнь твоей сестры никто не даст и гроша ломаного, если ты попробуешь отказаться.
— Ты будешь гореть в аду, Тео! — крикнула она ему в лицо.
Презрение и ненависть перехлестнули в ней страх. Пять лет унижений, запретов и насилия вспыхнули вдруг при угрозах в адрес любимой сестры. Повесить ее… Боже мой, он способен на все! Звериная жестокость, проступавшая сквозь его благопристойные черты, словно грубый костяк мужлана из-под холеной барской кожи, заставляла верить, что он способен командовать казнью при ней… Она попыталась поднять руку для пощечины, но рука не слушалась ее…
— Правильно, — заметил граф. — Если бы ты осмелилась, я, пожалуй, отстегал бы тебя хлыстом. Ну а теперь ты отправишься к себе и успокоишься перед своим заданием.
— Нет! — Валентина отступила от него. — Не прикасайся ко мне!
Но его цепкие руки уже обхватили ее, и она почувствовала, что ей не совладать. Он с силой вывернул ей руку, так что она вскрикнула от боли. Грубо развернув ее, он рывком подтащил ее к двери, проволок по коридору и швырнул в спальню. Она упала ничком на ковер. Он два раза с силой ударил ее по плечам ручкой своего стека, потом, с побелевшим от злости и напряжения лицом, запер дверь с обратной стороны на ключ и произнес громко:
— Ты напомнила мне об одной кобыле, которая прекрасно шла рысью, но иногда начинала взбрыкивать. Тогда ее приходилось учить, чтобы напомнить о том, кто ее хозяин. Но я надеюсь, что ты свой урок усвоишь раз и навсегда!