Вот сейчас и поняла – как.
Вот так – давясь и заливаясь неудержимыми уже ничем, хлынувшими потоком слезами, Марианна жалела о своей первой и единственной любви к мужчине, накрывшей ее с головой, вошедшей в ее душу и жизнь, одарившей всем недоступным ей ранее великолепием чувств и эмоций. И рыдала на весь салон, заглушая Ваенгу с ее «Шопеном», выпустив из себя на свободу тот дикий вой отчаяния, что бился и клокотал в ней.
Сильная женщина, она понимала весь трагизм случившегося с ней. Она прекрасно понимала, что никогда не любила своего мужа, что у нее с ним не было ни духовного единства, ни глубокого взаимного понимания, ни даже секса достойного. Марианна никогда не обольщалась на этот счет – нет. Просто никогда не знала иных отношений. Не любила по-настоящему, не испытывала страстного, сводящего с ума желания, влечения и безумства соединения с любимым мужчиной, не испытывала и десятой доли великолепия тех ласк и того оргазма, которые испытала с Яном. И никогда не знала, что такое роскошь истинного доверия и откровения двух по-настоящему близких душой людей.
Вот довелось узнать. В сорок лет. Узнать… и отказаться от всего: от этого мужчины, оказавшегося единственным родным, от любви, от совершенно очевидно возможного счастья и радости жизни.
Но она не станет выбирать между своим счастьем и физическим и психическим здоровьем и счастьем своего ребенка.
Это не выбор. Не бывает выбора из одного пункта. Не выбор.
И она слушала Ваенгу, жалеющую о том, что любит, и первый раз в жизни испытывала реальную физическую боль от вынужденно принятого решения, заливалась отчаянными слезами, сидя в машине на обочине шоссе, ведущего в Москву.
Песня закончилась, а Марианна отплакала, чувствуя себя совершенно разбитой, опустошенной эмоционально до самого дна, измученной физически, и никак не могла сообразить, куда же ей теперь ехать. Куда деваться?
И вдруг, как озарение, вспыхнуло в мозгу такое четкое и ясное понимание, где она хотела бы и должна оказаться прямо сейчас. Где и с кем. С тем, кто может, хоть отчасти, утолить ее печали и понять. Достала платок, вытерла слезы, потрясла головой, сбрасывая бессильную дрему, завела машину и поехала.
Ее тут давно и хорошо знали, поэтому и пропускали без проблем. Она кивнула благодарно охраннику, приветливо улыбнувшемуся и распахнувшему перед ней двери, торопливо прошла через великолепный холл и, стараясь не производить никаких звуков, зашла в зал, в котором царила и творилась музыка, проскользнула по проходу между рядами и села в крайнее в пятом ряду кресло.
Ее сын Максим проводил репетицию большого оркестра в качестве дирижера, готовясь к новогоднему выступлению и конкурсу.
Поставив локоть на ручку кресла, Марианна опустила голову, спрятав глаза в ладони, и слушала, стараясь отодвинуть в глубину сознания все свои печали и горести, раствориться в музыке, отстранившись душой хоть на время от своих мучительных мыслей и терзаний.
Как она говорила Яну, их удивительная связь с Максимом никуда не делась с годами, даже когда тот вырос и стал вполне самостоятельным, целеустремленным человеком, занятым реализацией своего призвания, своего таланта, пожалуй, эта их духовная связь стала даже крепче, более чуткой, что ли.
Вот и сейчас Марианна совершенно точно знала, что сыну не требуется видеть, что она пришла, он просто почувствует ее присутствие в зале, и ей казалось, что даже музыка зазвучала как-то более светло и радостно, когда он ощутил это ее присутствие. Или просто ей необходимо было сейчас так думать и так ощущать эту их незримую связь на вот таком, высшем духовном и физическом уровне.
Музыка оборвалась, Максим сделал какие-то пояснения и замечания по ходу репетиции, поблагодарил музыкантов за работу и, объявив пятнадцатиминутный перерыв, развернулся лицом к залу, обрадованно улыбнулся, увидев Марианну, помахал ей рукой и поспешил к боковой лесенке.
– Привет, мам. – Он обнял и поцеловал поднявшуюся с кресла ему навстречу Марианну. Постоял так недолго, растворяясь в этом их материнско-сыновьем единении, а потом, чуть отодвинув от себя, всмотрелся внимательно в ее лицо и спросил озабоченно: – Что-то случилось?
– Да так, – попыталась отмахнуться Марианна, почувствовав, как в одно мгновение от этой его бережной заботы рванули к глазам недоплаканные слезы, через которые она заставила себя улыбнуться, поспешив успокоить сына: – Ничего. Ерунда.
– Ну-ка, ну-ка, – не поверил тот, усадил мать в кресло, сел рядом, взял ее руки в свои и все всматривался в ее глаза. И вдруг спросил: – Мамуль, ты что, влюбилась?
Ну что тут ответишь? Врать, что ли? Зачем, да и бесполезно.
– Да, – выдохнула Марианна обреченно, привычно уже загоняя слезы подальше.
– Понятно, – кивнул Макс, притянул ее к себе и, как давеча делал Ян, тихонько покачивая, принялся успокаивать: – Бедная моя мамочка. Я понимаю, отец и Кирюшка, все сложно. Но ты не переживай. – Он отодвинул ее от себя, не разжимая объятий, и, осторожно касаясь, вытер сорвавшуюся-таки предательскую слезинку со щеки. – Ну что ты, не плачь, все будет хорошо, – подбодрил он, – я точно знаю. Все обязательно наладится, и очень скоро, вот увидишь.
И снова прижал к себе, уткнувшись подбородком в материнскую макушку, тихонько покачивал и говорил что-то теплое, обещающее и ободряющее, а потом решительно отстранился.
– Я тебе сейчас сыграю. Хочешь?
– Ну конечно, – улыбнулась она ему через грусть.
– Вот и ладно, отвлечешься немного. – И вдруг неожиданно спросил: – Он хоть хороший человек?
– Кто? – не сразу поняла его вопрос Марианна.
– Тот мужчина, в которого ты влюбилась, – рассмеялся легко Максим.
– А-а, – протянула Марианна и честно призналась: – Мне кажется, что очень хороший. Замечательный. Но, наверное, это неважно.
– Да, – согласился с ней сын, – неважно, насколько он хороший, важно, что ты его любишь. Вряд ли бы ты полюбила плохого человека.
– Знаешь, любовь штука извилистая и нерациональная, – усмехнулась Марианна.
– Не знаю, – разулыбался ей задорно Максим, – не пробовал.
Поцеловал мать в щеку и поспешил на опустевшую сцену, сел за рояль, подумал, мысленно выбирая произведение и настраиваясь на него, опустил руки на клавиатуру и заиграл…
Шопена.
А Марианна сидела в зале, слушала, и абсолютно бесконтрольные слезы текли безостановочно по ее щекам и дрожащим губам в робкой, беспомощной улыбке…
Яну, как и Марианне, невозможно было заснуть в то утро. А есть такие, кто смог бы? Да? Когда женщина, которую любишь, объявляет тебе, что вы расстаетесь и больше не будете встречаться? Ну, наверное, есть такие «херои», но Стаховский точно не из их числа. Даже не думал об этой возможности – какой там сон, куда там! Но, в отличие от Марианны, Яна не разрывало от боли, отчаяния и безысходности, от ощущения безвозвратной потери своей единственной любви и не затапливало бессильными слезами. Потому что Стаховский определенно не собирался отказываться от этой женщины, и терять ее не собирался, а как раз-таки наоборот, намеревался сделать все, что в его силах и сверх его сил, чтобы не дать ей исчезнуть из его жизни.
У него была не прощальная и безысходная, а вполне себе деятельная бессонница.
Чутко настроенный на ее волну, Ян не удивился, когда услышал звук мотора проехавшей по дороге со стороны ее участка машины и, выглянув в дальнее окно, понял, что это уехала Марианна. И задержался у того окна, задумчиво глядя вдаль, где давно уже скрылась из виду ее машина.
Еще прошлым вечером, размышляя о том, стоит ли всерьез заняться делами господина Кирта, Ян склонялся скорее к тому, что, пожалуй, нет, отпустит он его – пусть живет нетронутым. Оскорбление, которое Кирт нанес ему лично, довольно быстро перестало быть актуальным для Яна, умевшего очищать свое сознание от негативных эмоций и реакций: на всякое дерьмо реагировать – только душу тратить. Да и чести многовато. Но ему требовалось понять, насколько серьезно Кирт прессингует бывшую жену, чтобы принять окончательное решение помочь Марианне или не вмешиваться, и она сама справится.
Теперь же всякие сомнения на эту тему отпали сами собой. Перед глазами Яна ярко, в деталях и подробностях стояла сцена встречи сына с мамой, в тот день, когда он познакомился с Кириллом, гонявшимся за котом Бармалеем. Он вспомнил, как, раскинув ручонки, мальчонка бежал, оглашая окрестности счастливейшим детским криком бесконечной радости: «Мамочка!!! Я здесь!»