Она как бы невзначай спрашивала маму мимоходом в разговоре, как там их сосед? А Елена Александровна делилась своим удивлением:
– Ты знаешь, мне и самой интересно, но со дня приезда Константина я его ни разу не видела. Я так поняла, что он в поселок давно не приезжал. Окна дома всегда темные, только в коттедже свет горит, у этого его помощника Михаила, о котором ты рассказывала. Ну не буду же я стучаться к нему и спрашивать, как дела у Яна Валерьевича.
– Конечно нет, мам, – поддерживала ее Марианна.
И тревожилась – может, что-то случилось? Может, он заболел или какие-то неприятности? И давала себе обещание спросить все-таки Михаила, и отодвигала этот момент, откладывала на после праздников, не зная, как отреагирует на любую новость о Яне, и сомневаясь, что сможет совладать со своими чувствами, если встретит самого Стаховского. И чем тогда эта встреча обернется, одному богу известно. И переживала ужасно, накручивая в голове всякие страшилки про то, что могло с ним произойти.
Хорошо хоть, Константин последнее время пропал и совсем никак не проявлялся. Обычно звонивший хотя бы раз в пять-шесть дней, если не ей, то Кирюшке, вот уж третью неделю он не «осчастливливал» Марианну своими звонками и намеками-издевками о желании забрать сына. Марианна осторожно молилась про себя: пусть бы это его молчание в эфире продлилось как можно дольше и не несло за собой какой-нибудь очередной каверзы со стороны бывшего мужа.
А тут как-то она увидела по телевизору в новостях репортаж, где фигурировал господин Кирт, которого привлекли к громкому судебному делу его бывшего партнера, пока в качестве свидетеля, как сказал репортер. А по другому каналу Константин давал расширенное интервью, подробно отвечая на вопросы по этому поводу, и Марианна заметила, честно говоря не без доли злорадства, что выглядит ее бывший муж неважнецки, потрепанно-потускневшим, настороженным. Похудел, цвет кожи какой-то сероватый, нездоровый. Ах да, еще он впервые задержал перевод денег на Кирюшин счет и перевел-то в конечном итоге не всю сумму, как обычно, а лишь половину.
Настораживающая, прямо скажем, тенденция. Марьяна, конечно, справится с обеспечением сына и без него, но по нынешним временам финансовая поддержка ох как важна. Так что у Марианны был повод пугаться – ей никак, вот ни в коем случае нельзя было заражаться тем проклятущим коронавирусом.
Пришлось тащиться в поликлинику и сдавать анализ на ковид.
Получила ответ – отрицательный. Ну ладно, порадовали. Но лучше она себя чувствовать не стала – слабость, головокружение, пропал аппетит, и такая общая апатия какая-то навалилась, ничего делать не хочется и сил нет.
– А запахи чувствуешь? – выясняла с тревогой мама по телефону.
– Чувствую. И запахи, и вкус. И температуры нет, и насморка-кашля нет, – отрапортовала уже сразу о симптомах, известных всему миру, Марианна.
– Это еще ничего не значит, – отрезала безапелляционно Елена Александровна. – Пойди сделай тест в другой лаборатории.
– Да я скорей заражусь, таскаясь по этим лабораториям, – вяло возражала ей Марианна, заранее понимая всю бесполезность своих возражений.
– Прими меры безопасности, – наставляла мама, – маску не одноразовую, а серьезную надень, очки и перчатки.
– И противочумный костюм, – усмехнулась саркастически дочь.
– Не до шуток, Марианна, – призвала к серьезности Елена Александровна, – Новый год на носу, надо точно знать, что с тобой происходит. Не хватало еще, чтобы ты свалилась от какой-нибудь болезни. Ты вот что, пойдешь в лабораторию – сдай общий анализ крови и анализы на основные показатели: там, сахар, на сердечные ритмы, на витамины-минералы. Ну мало ли.
– Ладно, – нехотя согласилась Марианна, лишь бы закончить этот разговор.
Но, раз уж пообещала, записалась-таки на определенное время в частную лабораторию и потащилась сдавать анализы на все, что возможно, для маминого, да и собственного, спокойствия.
Результаты анализов сильно озадачили и не сказать, что понравились Марианне.
Так, ладно, собралась и взяла себя в руки.
Для начала надо все перепроверить.
Перепроверила и, что называется, зависла – а вот это полный абзац и попадалово! Полный и глубокий попадос!
– Ну от так от, хоть как-то, а то ить совсем, – озвучила свое отношение к происходящему Марианна, рассматривая положительный тест на беременность, который держала в руках.
Таким вот высказыванием дворник ее хореографического училища сопровождал практически любое происшествие, что случалось на подведомственной ему территории.
Был такой дивный дядька, живший в небольшой каморке при училище и совмещавший сразу несколько должностей: дворника, второго сторожа и иногда охранника. Все звали его исключительно по отчеству – Макарыч.
Персонаж был колоритный, яркий. Совершенно неопределенного возраста, по чуть сутуловатой, кряжистой фигуре и сморщенному лицу, испещренному глубокими, как шрамы, морщинами можно было дать ему лет за пятьдесят, а когда пребывал с перепоя, то и все семьдесят.
Любил он это дело – принять на грудь, но не на ходу и тишком-тайком, а с толком-расстановкой, с долгими беседами с друзьями-собутыльниками, и что характерно – регулярно. Начальство, начиная с директора училища и далее вниз по карьерному ранжиру, вплоть до уборщицы Марии Яковлевны, понятное дело, ругали его нещадно за запои, но терпели за природную тягу к идеальному порядку, поразительное трудолюбие и четкое соблюдение правил безопасности в любом состоянии.
Разговаривал Макарыч исключительно в народном стиле, и было неясно, то ли он настолько талантливо и с огоньком косит под лубяную народность, то ли и на самом деле приехал откуда-то из пропащей глубинки российской, из такой прямо глубокой глубинки – бог разберет. Но манера изъясняться его была не менее колоритна, чем сам Макарыч.
Порой на дворника, после определенного количества принятого на грудь горячительного, накатывало особое состояние души, располагающее к философии. Выражалось оно в глубокой задумчивости, в которой тот замирал ненадолго, качал головой и выдавал очередной свой перл на-гора.
Например:
– А ить же всяко бывает, взять того же Ленина, к примеру. Мужчина же о! – показывал он половину своего мизинца. – Стрючок в кепи, а ить чего наворотить сумел. Чего уж про иных говорить?
Помолчит, думу думая, мысль гоняя, и изложит выводы:
– Так от ить тоже, поди ж, поищи ума-то.
Самым крепким ругательством Макарыча было: «Ёш ты колошматить!», поскольку дворник мата не терпел и ужасно ругался на своих дружков, если кто пропускал какое матерное слово, и выгонял такого беспощадно и насовсем. Кореша об этом знали и даже в тяжком подпитии никогда не позволяли себе ругани.
– А то как жить, – объяснял Макарыч свою неприязнь к могучему исконному. – Тут у нас балет искусства, тут с понятием надоть. Ты ж на них глянь: куколки все тонюсенькие, балеринки, при них матюки пускать грех большой. Все надоть с понятием, в энтих самых, в интелихентных рамках.
И чего она вдруг вспомнила того Макарыча?
Наверное, от шока, вот в этих самых «интелихентных» рамках, итить его, как говорится, от так и ёш ты колошматить вместе с ним!
Кажется, еще недавно она рассуждала на тему отсутствия выбора между жизнью и здоровьем своего ребенка и своим счастьем.
Между чем и чем ей теперь выбирать? Вернее, между кем? Между Кирюшкой и нерожденным ребенком? Это как? И что выбирать-то?
– Господи, откуда! – всплеснув руками, воскликнула совершенно обескураженная таким известием Елена Александровна, когда Марьяна объявила ей новость.
– Ну, как откуда, мам? – картинно поудивлялась Марианна. – Откуда такое бывает?
– Ладно, ладно, – торопливо отмахнулась мама. – Ничего не хочу знать. Ты нам с отцом никакого мужчину не представляла, значит, это твои тайны. Но ты же понимаешь, как отреагирует Константин, когда узнает о твоей беременности?
– Отчетливо, – тяжко вздохнув, ответила Марианна.
– Вот именно, – расстроилась окончательно Елена Александровна. – Заберет у нас Кирюшку, и мы ничего не сможем сделать. – И повторила трагическим тоном, сложив жестом отчаянья ладошки замком: – Ничего не сможем! Он все еще считает тебя своей собственностью и не потерпит никакого мужчину рядом с тобой. Тем более беременность!
– И что теперь? – разозлилась Марианна напоминанию о ситуации, в которую попала. – Перестать жить? Аборт делать, чтобы, не дай бог, не огорчить Константина Аркадьевича? – И резко отрезала: – Даже мимолетно думать об этом не собираюсь. Пошел он!