Галина Врублевская - Вальс одиноких

— Тебе кто-то наплел о нас с Анной?

— В этом нужды не было, милый Глебушка. — Последний язык пламени лизнул сердце Иветты и внезапно погас, залитый горестным воспоминанием и словами Глеба. Беззастенчивая ложь убивает любовь сильнее измены. Иветта чуть отстраненно, будто говорила о ком-то другом, продолжила: — Я своими глазами видела спектакль, разыгранный тобою и Аней на лестнице… Тогда… в день моего юбилея.

— Какой спектакль? Ты о чем? — Сразу выбраться из трясины лжи Глебу было непросто.

— Разве возможные зрители не подогревали вашу страсть? — усмехнулась Иветта. — На лестнице, где то и дело ходят люди, трудно остаться незамеченными.

Сейчас Глеб мог согласиться с Иветтой. Видимо, так оно и было. Анну воспаляла мысль об опасности, но он, Глеб, лишь шел у нее на поводу. Он повернулся к Иветте и прижался головой к ее животу.

— Иветта, прости. Это был последний всплеск моего мальчишества.

— Не слишком ли, Глеб, ты задержался в мальчиках? — Иветта равнодушно провела по его начинающим седеть волосам. — В сорок лет и мужчиной пора становиться. Впрочем, мне нет больше дела до твоих всплесков.

— Что мне сделать для тебя, Веточка, как заслужить прощение? — Глеб выпрямился и умоляюще посмотрел на Иветту.

В этот момент по крутому склону скатился большой резиновый мяч и плюхнулся в воду. Послышался плач малыша. Не раздумывая, Глеб скинул ботинки и прыгнул за мячом. Спустя минуту он вскарабкался на гранитный бордюр вместе с мячом. Иветта не успела ни испугаться, ни рассердиться: Глеб стоял перед ней уже насквозь промокший. Вода стекала с его волос, лица. Он машинально слизывал ее с губ. Отец упустившего мяч ребенка поблагодарил Глеба, не скрывая удивления: зачем сигать в воду? Мяч можно было пригнать к берегу палкой и достать, не замочив руки: канал узкий, вода стоит прямо у низкого бортика.

— Глеб, дурашка, — засуетилась Иветта, тотчас забыв о своих обидах. — Снимай скорее одежду, а то простудишься. Здесь такой ветер!

Глеб, счастливый от порции адреналина, но уже начавший замерзать, стянул брюки и свитер. На улице было плюс четырнадцать, высушить одежду явно не удастся. Однако солнце в помощь Глебу вышло из-за тучи. Пока он энергично махал руками и подпрыгивал на месте, Иветта сбегала к ларьку, стоящему за оградой парка, и купила два пирожка и горячий кофе в бумажном стаканчике. Стараясь не пролить обжигающий руки напиток, принесла его Глебу. Подкрепившись, тот снова повеселел. Тем временем трусы и майка немного подсохли, и Глеб решил бежать домой. Обычный бегун-физкультурник — такие в центре города встречаются. Поход в суд пришлось перенести на другой день.

— Ладно, горемыка, — Иветта разговаривала с Глебом как с ребенком, — встретимся завтра.

— А знаешь, я ушел от Анны, совсем, — объявил он. Об этом своем достижении он был обязан доложить Иветте. — Может, мы вообще отменим наш развод?

— Глеб, милый, ты можешь уходить и приходить сколько тебе вздумается, но я ухожу только один раз.

— Значит, ты не вернешься ко мне? — с обидой протянул Глеб.

— Даже если бы у меня возникло такое желание, я себе уже не принадлежу. Бузыкину я нужна больше, чем… тебе, Глеб.

— Петр говорил, что у Бузыкина дело плохо. Это так?

— Во всяком случае, я сделаю все, чтобы его вытащить. Или хотя бы облегчить страдания.

— Но ты же не любишь его, а, Вета? Ты по-прежнему думаешь обо мне!

— После ведра лжи, что ты сегодня вылил на меня… я тебя почти ненавижу.

И это «почти», как и «ненавижу» давало Глебу толику надежды. Он тотчас усилил наступление:

— Вета, извини, но завтра мы в суд не пойдем. Ты забыла, какой завтра день?

Забыть о предстоящем дне было решительно невозможно. И радио, и телепередачи, и транспаранты-растяжки на улицах напоминали, что именно завтра, 27 мая — день основания города. На этот день власти наметили массовые гулянья. Глеб продолжил:

— Трехсотлетие, сама понимаешь, раз в триста лет бывает. Не будем же мы омрачать этот день судебными дрязгами.

— Хорошо. Давай в другой день, но желательно на этой неделе, пока Бузыкин не выписался из больницы. Да и в бассейне 1 июня открытие. Тогда мне с работы будет не вырваться.

— Иветта?.. — Глеб совсем оробел от ее делового тона.

—Да?

— У меня последняя просьба. Пойдем вместе на праздничное гулянье, на Неву!

— Гулянье? Я уже лет сто не хожу на массовые мероприятия, с тех пор как институт окончила. По телевизору я смогу увидеть гораздо больше.

— Нет, телевизор с живыми картинками не сравнится! — возразил Глеб. — Салюты, фейерверки — само собой. Однако на этот раз будет нечто особенное: лазерное шоу Хиро Ямагаты. Это надо видеть!

— А что это такое?

— Я и сам толком не знаю. Это дитя физики и живописи. В небе с помощью цветных лазерных лучей второй Петербург поплывет: Исаакий, Адмиралтейство и сам Петр. Так говорят.

— Да. Интересно посмотреть.

— И я о том же.

Иветта задумалась. Предложение Глеба было заманчиво. Одной бродить в толпе не с руки. А посмотреть праздничный город с Глебом — почему бы и нет? Вероятно, это будет их последняя прогулка: дальше лучи их жизни разойдутся окончательно. Иветта вдруг почувствовала себя свободной и от обид, и от горестного чувства разлуки, томившего ее многие месяцы. Сработал известный закон перехода количества в качество: горы переживаний обратились в зияющую пустоту. Иветта вновь посмотрела на Глеба и увидела его новым, посторонним взглядом. Он подпрыгивал перед ней в зелено-белых полосатых трусах и высохшей майке, худой, с впалой грудью. Отличник-ботаник на уроке физкультуры. Разве такого можно воспринимать всерьез?

— Пойдем, Глеб Алексеевич! — махнула рукой Иветта.

На этом пикник завершился. Глеб сложил мокрый костюм в пластиковый пакет и рысцой затрусил в сторону дома.

Самый лучший вид на Неву и на небо над ней — экран для предстоящего лазерного шоу — открывался с крыши бастиона Петропавловской крепости. Отсюда и запускали в небо цветные огни. Здесь же были устроены ложи для VIP-персон. Однако в ближайшей округе было немало удобных местечек для простых граждан. Иветта и Глеб старались не удаляться от крепости. Шпиль собора, с летящим ангелом наверху, возвышался и над крепостными стенами, и над крышами близлежащих зданий. Он и служил им ориентиром. Они прошли совсем немного и нашли то, что им было надо. На Мытнинской набережной они увидели замечательную «трибуну». В здание, фасадом обращенное к Неве, восходила крутая, на семь ступенек лестница. Сходство с трибуной ей придавали и маленькие перильца на площадке перед входной дверью.

Наиболее предусмотрительные зрители начали собираться на набережной задолго до начала праздничной феерии. Несколько фигур уже виднелось и на выбранной Глебом с Иветтой площадке. Однако топтаться в ожидании на одном месте было томительно.

— Может, еще побродим, а потом вернемся сюда? — Глеб вопросительно посмотрел на Иветту.

— Хорошо. Только боюсь, что через час все места на этой высотке будут заняты.

Мельтешение горожан в районе гуляний напоминало замедленное броуновское движение. Вначале народ сновал по тротуарам беспорядочно, но свободно. Однако людей все прибывало. Они двигались в лабиринтах себе подобных, сами же эти лабиринты и создавая. Постепенно поступательное движение стало превращаться в колыхание на месте. Горожане стояли на набережной в несколько рядов, а все деревья были увешаны зеваками помоложе. Только тогда неугомонный Глеб последовал призыву Иветты и остановился. Они присоединились к группе людей, уже закрепившихся на «трибуне». Глеб, подтягивая за собой Иветту, ввинтился в гущу зрителей. Ему приходилось прижимать к себе любимую, чтобы наседавшая толпа не оторвала их друг от друга и не разнесла в разные стороны. Иветта, спиной вдавленная в грудь Глеба, чувствовала тепло его тела и крепость кольца рук. Все думы улетучились из ее головы, осталось только ощущение замечательной расслабленности и блаженства. Иветта стояла спиной к Глебу, но каждой своей клеточкой, даже через одежду — на ней был легкий плащ, — она ощущала его присутствие. Оба молчали. Но нетерпеливая, постыдная дрожь, охватившая обоих, была откровеннее, чем слова. Толпа прижимала их друг к другу все теснее, все жарче становилось каждому из них.

«Я не могу противиться себе, когда он так близко. Я умру сейчас от счастья!» — Последнее подобие мыслей мелькнуло в голове Иветты.