Алина Кускова - Вам хорошо, прекрасная маркиза?

Тогда я поняла, что это и есть то письмо, которое все ищут.

Оно на самом деле оказалось короткой запиской-желанием. И каким! Я все-таки его расшифровала: «Любви все возрасты покорны». Мило, ничего не скажешь! А поэт знал толк в этом, несомненно.

Я взяла драгоценную записку, накинула дубленку и пошла в гостевой дом. Проходя на улице мимо окна кабинета, прислушалась, но ничего не услышала. Тогда встала на цыпочки и подтянулась.

Фаина сидела на столе, болтая ногами…

Фаина и вдруг – на столе!

А Давыдов ходил вокруг нее и что-то с неподдельным интересом рассказывал. Она смеялась.

Я фыркнула и пошла дальше. Близилось назначенное таксисту время.

Собралась моментально, так мне не хотелось больше задерживаться в этом месте. Напоследок прошла в комнату к Артуру и положила ему на постель клочок ценной бумаги. Отошла чуть в сторону, решила, что он придет, возможно, не включит свет, сразу бухнется в постель и помнет драгоценность. Переложила письмо на стол. Опять не понравилось! Стала думать, куда положить. Немного походила по комнате, трогая предметы, к которым прикасались руки не моего, но любимого мной мужчины. Словно прощалась через эти предметы с ним самим. И положила записку на его мобильный телефон у прикроватной тумбочки. Днем он точно кому-нибудь соберется позвонить или позвонят ему. Или я позвоню ему часа через два. Ничего не скажу, просто дам звонок, чтобы он обратил внимание на телефон с запиской.

Конечно, у меня возникла мысль оставить ее себе и предоставить сегодняшнему адвокату. Я вообразила, какие лица были бы у Фаины с Артуром! А может быть, им было бы все равно. Но сейчас все равно мне, поэтому я ничего себе не оставлю. Сделаю, как решила раньше, пусть поместье достанется Давыдову!

Я немного подождала такси на улице. Не захотела, чтобы его гудки перебудили всю улицу, особенно Давыдовых. Я теперь стала думать о них во единстве множественного числа. Бросила последний взгляд на окна библиотеки и махнула рукой.

– В город, – сказала я твердо.

Ехала, смотрела на мелькающие пейзажи и думала, что шутка старшего Давыдова удалась. Он сплотил семью. Видно, никак не мог из-за ревности сына сплотить близких, пока был жив. Подумал, что его кончина уж точно сблизит Фаину с сыном. Новогоднюю ель, это он тоже предположил, они будут наряжать вместе, семьей. И тогда и наткнутся на желание-записку. Или он мог подумать, что, когда соберутся вместе и начнут играть в желания, вытащат заветный клочок бумаги… Как бы то ни было, он так решил и у него получилось. Я была уверена в том, что Артур Фаину не обидит! Такой уж у него характер.

Обидел ли он меня? А разве я подписывалась на что-то иное, чем на фиктивную жену? Раз я позволила себе влюбиться и ревновать, то сама сто раз виновата. Сама и больше никто!

И опять позволила себе слабину…

Набрала номер мобильного телефона Артура. Прошло пять звонков, прежде чем я услышала его голос. Честно говоря, я вообще не надеялась услышать, но мне повезло. Или ему повезло, наверняка ему повезло больше…

– Катя! – прокричал он в трубку. – Ты где?! Катя! Черт, что это…

И я отключилась.

Всего хорошего, господин Давыдов! Владейте поместьем и будьте счастливы!

А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!

– Все в порядке, Агнесс?! – торжественно восклицал Заславский, стоя на нашей сцене в образе, придуманном им самим. – Я старый солдат и не знаю слов любви!

– Неужто вам покой не по карману? – делано жеманилась Ванда Вольфовна, воздевая глаза с очками к самой верхотуре занавеса.

– Быть или не быть! Вот в чем вопрос! – не унимался «старый солдат», бухаясь перед дамой своего сердца на колени. – Меня царицей соблазняли, я не поддался!

– Короче, господин Склифосовский, – просила Ванда Вольфовна, которой все это чертовски нравилось.

Все это – это сценарий Ивана Сергеевича. Попурри, надерганное из разных фильмов и спектаклей. Каким образом Заславский уговорил режиссера театра Богомольцева поставить это ассорти, я не знала. Но то, что в главных ролях были задействованы сам Заславский с Вандой Вольфовной, нашему искушенному зрителю понравилось. Ванда Вольфовна играла как профессиональная актриса! А Иван Сергеевич на этот раз не путал слова. Он же сам их написал! Надеюсь, великие классики и прочие менее великие авторы не предъявят ему претензий.

Премьера прошла с аншлагом. Сегодняшним вечером играли этот спектакль уже пятый раз! И пятый день подряд на центральном месте в первом ряду сидел… громила Мишаня. Что водитель Давыдова делал в театре пятый день подряд, оставалось для меня загадкой. Неужели он внезапно стал завзятым театралом?! Или ему понравился именно этот спектакль? Запал, так сказать, в душу, и он старается запомнить все диалоги? Ну, не нанимать же он собрался опять Заславского? Или на этот раз им понадобилась Ванда Вольфовна?! Ни за что и никогда.

Когда действующие лица постановки вышли на сцену в заключительный момент, чтобы поклониться третий раз и сорвать еще немного аплодисментов, Мишаня встал, выставил вперед огромный букет красно-бордовых роз и преподнес их Ванде Вольфовне.

– О! – я приподняла бровь. – Это что-то новенькое. До этого Мишаня себе такое не позволял.

Гордый тем, что все-таки позволил, водитель Давыдовых вернулся на свое место, сел и скрестил руки на здоровенной груди. Я подумала, что если он соберется похитить несчастную старушку, то ему это удастся легко и быстро, хоть она и весит больше центнера.

Я привычно стояла за кулисами и смотрела спектакль с текстом в руках, намереваясь в случае необходимости подсказать забытую фразу. Но Ванда Вольфовна отлично выучила свои реплики, а Заславский по старой привычке, если что-то и забывал, то перевирал безбожно. Но в этом ассорти одна фраза, близкая по смыслу, с легкостью заменяла другую.

– Великолепно, – потирал рядом со мной руки режиссер Богомольцев. – Такой успех! Наши конкуренты подавятся собственным ядом!

– А вы, между прочим, Заславского хотели уволить, – укоризненно напомнила я Богомольцеву.

– Хотел и уволил, – отмахнулся от меня режиссер. – А потом, когда он пришел с гениальной идеей, восстановил. Мы должны двигаться вперед! К новым идеям и свершениям. Топтание на месте погубит театральную жизнь страны! Чего страны! Всего мира! Катерина, пойдем на сцену! Я хочу поклониться своему зрителю!

– Это который сидит в первом ряду? – прищурилась я.

– Они сидят везде, – обрадовался Богомольцев. – Их в последнее время так много…

Он схватил меня за руку и потащил из-за кулис на сцену.

– Ну, я-то там зачем?

– Твои креативные костюмы, сшитые специально для этого попурри, нечто невообразимое! Вырвиглазовское! Уверен, что публика так азартно реагирует и на них!

Ну да, я скреативила, одела героев постановки в стиле пэчворк. Это такой веселенький стиль в виде деревенских домотканых половичков с заплатами. Представьте только, что у Заславского из такого половичка сшит смокинг! Несомненно, что-то в этом есть. Богомольцев прав, я должна стоять на сцене.

Я ничего не увидела, находясь между дружно отбивающими поклоны Богомольцевым и Заславским. В зрительном зале, оказывается, такая темнота! Я первый раз стояла на этой сцене после спектакля. В любое другое время, когда в зале не было зрителей, я изображала из себя звезду. Что было, то было.

Но вот так – стоять перед публикой, которая находилась под впечатлением увиденного и услышанного, и эти впечатления были весьма и весьма приятными, мне не доводилось еще ни разу. Приятно-то как!

Внезапно я все-таки увидела Мишаню. Он поднялся, выудил из-под своего сиденья букет белых роз и направился к сцене. Я попыталась удрать, но Заславский с одной стороны, а Богомольцев с другой крепко держали меня за руки. Вырываться было бесполезно! Они восприняли бы это как провокационный демарш, направленный для поддержки конкурентов.

Я затаила дыхание! Но Мишаня ловко сунул мне букет под мышку и опять вернулся на свое место. Он что, знал заранее, что меня выволокут на сцену?! Или у него, как у завзятого театрала, под сиденьем всегда находится запасной вариант?! Нет, он пять вечеров подряд ждал именно этого момента.

– Боже, спасибо тебе! Как же я счастлива! – говорила Ванда Вольфовна, одаривая публику книксенами.

– Принимаю благодарность, хоть и не называюсь столь громко, – ответил ей Заславский.