При этой мысли горестная усмешка тронула губы Хока: ведь то же самое можно сказать и о нем самом.
Он тряхнул головой, отгоняя печальные размышления, и вперил взор в туман.
— Всякий раз, когда мы вступаем в их мир, — тихо произнес он, — мы рискуем раскрыть свой секрет.
— Но мы приняли все меры предосторожности. Глядя на нас, никто не заподозрит, что мы чем-то отличаемся от обычных людей…
— Келдан, мы — не обычные люди.
Его молодой друг помолчал, потом упрямо повторил:
— Во всем, что имеет значение, мы обычные. Мы чувствуем боль и радость, мы едим, спим, смеемся, из наших ран течет кровь. Мы хотим того же, чего хочет любой человек, — иметь жену, семью…
— И все же мы не обычные люди, — мрачно уставившись на него, возразил Хок. — Мы другие, Кел. Придет день, и ты поймешь это.
В карих глазах Келдана мелькнула печаль. Но он тут же махнул рукой, отметая прочь неприятную тему, и широко улыбнулся:
— Что до меня, то я собираюсь получить от этого путешествия всевозможные удовольствия. И если что-то пойдет не так… — Улыбка его стала еще шире. — Что ж, никто ведь и не думает, что будет жить вечно!
Хок поднял бровь:
— Через два дня после того, как мы высадимся в Антверпене, тебе это не покажется столь забавным.
— Думаю, в Антверпене у меня будет гораздо, больше приятных поводов для размышлений. На этой ярмарке такой выбор женщин со всего континента! — Келдан напоминал возбужденного ребенка, у которого глаза разбегаются при виде кучи новых блестящих игрушек. — Я хочу экзотическую красотку — мавританку или черноглазую турчанку, или милашку ирландку с рыжими волосами и веснушками, как у жены Ролфа. — Словно вспомнив что-то, он вдруг притушил улыбку и, склонившись к уху Хока, прошептал: — Ты тоже сможешь найти себе новую жену, друг… Ты об этом не думал?
Хок тяжело сглотнул комок в горле и отвел взгляд. Нет, об этом он не думал. Ему это и в голову не приходило. Его первая жена умерла в родах, а вторая…
Он пережил и вторую жену.
— Больше никогда, Кел, — с горечью произнес он. — Никогда! Я здесь лишь для того, чтобы присматривать за тобой и остальными, это все. — И как бы самому себе добавил: — Мужчина может привыкнуть жить один.
Не успел он прошептать последние слова, как туман перед корабельным, носом начал рассеиваться, западный ветер наполнил парус, и корабль вырвался в открытое море.
Глава 2
Окрестности Артуа, Франция
Авриль разомкнула губы навстречу поцелую мужа, увлекая его к супружескому ложу. Жерар, сердце мое, слава Богу, ты наконец вернулся…
Всей тяжестью своего тела он придавил ее к постели, обнимая упруго и требовательно, и она обвила руками его шею, теснее прижимая мужа к себе, наполняясь удивлением и радостью. Он вдыхал аромат се кожи, волос, шептал слова, которых она так давно не слыхала, — слова любви.
Ты здесь, вздохнула она, изливая тоску долгих месяцев ожидания и одиночества. Я уж думала, что ты никогда не вернешься, любовь моя, но ты здесь. Никогда больше не покидай меня. Пожалуйста, никогда не покидай меня снова. Я так скучала по тебе.
Он нежным поцелуем осушил ее слезы. Она прижалась к нему, ощущая пальцами и губами его теплую, гладкую кожу. Их губы слились в долгом, страстном поцелуе. Он нежно и возбуждающе ласкал ее сильными руками.
Тихо постанывая, она обхватила его ногами, призывая войти в нее. Пожалуйста, любовь моя, мы так давно не были вместе. Я хочу… хочу…
Он развел ее бедра, коснулся нежной, шелковистой плоти, приподнял голову, и она увидела, как страсть бушует в глазах…
О Боже, это был не ее муж!
Леди Авриль де Варенн с испуганным криком дернулась, глаза ее широко открылись, сердце бешено застучало. Некоторое время она не могла понять, где находится.
Сон. Это был всего лишь сон.
Тот самый, который мучил ее уже несколько месяцев… с каждым разом становясь все отчетливее.
Она откинула одеяло и выбралась из постели, путаясь в подоле шелковой ночной рубашки. Солома зашуршала под ее босыми ногами. Отсвет последних тлеющих в очаге угольков помог ей освоиться в темноте. С каждым судорожным вздохом она вбирала в себя аромат лавандового масла, которое жгла перед сном, чтобы успокоиться. Разумеется, она была в замке Гастона и Селины, в одной из гостевых комнат. Она приехала сюда накануне вечером. Здесь она в полной безопасности.
И одна. Как и все эти три года, четыре месяца и несколько дней.
И все же тело ее трепетало в самых чувствительных местах, и от легкой испарины рубашка прилипала к бедрам, груди. Она провела дрожащей рукой по губам — можно было поклясться, что они хранили вкус жаркого лобзания. А на щеках ощущался влажный след, словно…
Словно кто-то только что поцелуем осушил ее слезы. Она закрыла лицо руками и почувствовала, как прохладное обручальное кольцо коснулось пылающей щеки. Ощущения были такими реальными, такими явными, такими…
Убийственными. Как она посмела даже во сне предаваться любви с кем-то, кроме мужа!
— Нет! — яростно прошептала она, откидывая с лица длинные волосы и вздернув подбородок. — Это был всего лишь сон. Она расстраивается из-за пустяков. Авриль пересекла комнату и открыла дверь в соседнюю спальню.
Там, купаясь в лунном свете, лившемся через высокое застекленное арочное окно, спала Жизель, засунув в рот большой пальчик и обняв пухлой ручонкой деревянную лошадку, которую подарил ей дядя Гастон.
Авриль опустилась на колени рядом с детской кроваткой, прижалась щекой к простыне и, протянув руку, погладила черные, как вороново крыло, кудри своей трехлетней дочурки. Сколько раз за последние месяцы она проводила так бессонные ночи! Ее беспокоил не только этот тревожный сон, но и решение, которое она приняла.
— У нас все будет хорошо, моя крошка, — пробормотала она. — Ты полюбишь свой новый дом в Бретани, обещаю тебе. А твой дядя Гастон не прав. Нам не нужен мужчина, который стал бы о нас заботиться.
Она закрыла глаза, заставляя себя поверить в это и молясь о том, чтобы не сделать ошибки и впрямь не уподобиться «маленькой упрямой головешке», как с улыбкой, мило поддразнивая, называл ее Гастон.
Почувствовав, что спазм сводит пересохшее горло, Авриль встала, подошла к окну и посмотрела на лес, окружавший замок. Она хотела разглядеть часовню, которую построил там Гастон. Обычно ее было хорошо видно отсюда, но сегодня, даже при полной луне, Авриль различала лишь верхушки деревьев.
Все остальное тонуло в тумане — серебристом тумане, который крался сквозь лес, подбираясь к замку.
«Странно, — подумала она, озадаченно сдвинув брови, — странно видеть туман на таком возвышенном месте!» Особенно в это время года. Последние дни лета только-только начали окрашиваться первыми осенними тонами.
Тем не менее белое покрывало тумана было таким густым, что Авриль различала лишь шпиль маленькой часовенки из изысканного мрамора и тончайшего цветного стекла, построенной самыми искусными мастерами, выписанными с Востока, ибо только так подобает чтить память рыцаря-крестоносца. Жерар любил мавританскую архитектуру так же, как любил эти леса, где мальчишкой провел много счастливых дней. Они похоронили его здесь.
Три года четыре месяца и несколько дней назад.
— Прости меня, любовь моя. — Авриль прислонилась лбом к стеклу и печально опустила веки. — Прости меня.
Но даже произнося эти слова, она не знала, просит ли прощения за смелый шаг, который готова предпринять…
Или за сон о страстном незнакомце.
— Авриль, мне не важно, сколь искусно ты владеешь арбалетом, и, умоляю тебя, не напоминай мне о том, что в прошлом месяце ты с оружием в руках плечом к плечу со своими вассалами защищала свои владения от фламандцев. Ты аристократка, тебе всего двадцать два года, и когда ты едешь в такую даль…
— Мне не нужно полдюжины стражей. — Авриль оставила попытки уклониться от разговора с деверем — герцогом Гастоном де Варенном и, повернувшись к нему, смотрела теперь прямо ему в лицо. Солнце слепило глаза. Слуги суетились вокруг, таская корзины с едой и фляги с водой — все, что потребуется ей в долгом путешествии на север. Авриль стояла, скрестив руки на груди, ветер трепал ее дорожный плащ медового цвета и бархатные юбки. — Я собираюсь на свадьбу к друзьям, а не на битву. Не понимаю, почему ты так настаиваешь, чтобы я проявляла осторожность.
— Я настаиваю на том, чтобы твоя безопасность была обеспечена. — Гастон сердито смотрел на нее сверху вниз. Сейчас его облик точно соответствовал прозвищу, заслуженному в боях, — Черный Лев. Выражение лица не смягчало даже то, что на его широких плечах сидел двухлетний сын Сорен. — Северные дороги — раздолье для разного сброда. Шестеро мужчин под моим флагом заставят любого негодяя дважды подумать, прежде чем напасть на тебя. Ты все еще под моей опекой, и я намерен защищать тебя, а равно и твою дочь, пока ты будешь в отъезде. Ну все, никаких пререканий я больше не потерплю!