Мэри Блейни - Вечность в смерти

– Вы и в самом деле здесь живете?

– Это был дом моей семьи на протяжении столетий.

Он предложил ей руку и, хотя ум ее все еще был как в тумане от всего происшедшего, казалось, ничто не могло быть более естественным, чем опереться на его руку и пойти с ним рядом.

Они миновали портретную галерею и вошли на собственную половину владельца замка, закрытую для публики.

Оба зажмурились от яркого света горевших в холле люстр.

– Отлично. Похоже, электрик восстановил освещение по всему замку.

Лорел взглянула на своего спутника.

– У вас что, принято приглашать посетителей к себе на ужин?

– Честно говоря, вы первая гостья, которую я пригласил.

Он улыбнулся, и в ярком свете она увидела глаза Конела, его улыбку. Сердце затрепетало у нее в груди, она с трудом могла дышать.

– Очень странно. – Конор остановился и, неожиданно приподняв за подбородок ее голову, пристально посмотрел ей в глаза. – Мне кажется, что я ждал вас всю жизнь.

Лорел вдруг ощутила необыкновенную легкость на сердце.

Она никогда не узнает, произошли ли события в крепости на самом деле или были результатом шока, когда свет вдруг выключился и она осталась в комнате одна. Но она знала одно: из-за ее встречи с Конелом Мак-Леннаном и всего того, что они вместе испытали, она была уже не та женщина, какой приехала сюда. Было ли все случившееся реальностью или плодом ее воображения, но Кон Могучий научил ее верить в любовь.

Лорел улыбнулась.

– Я подумала то же самое, – сказала она искренне.

– Ну что же. – Конор улыбнулся ей ослепительной улыбкой, глядя в ее озаренные сиянием глаза. – А теперь я хотел бы оказать вам прием, предписанный нашим шотландским обычаем.

– Ма-а-а-ам! – заорала Сюзан, стоявшая у подножия узкой лестницы, и ее вопль отозвался в затылке Бонни жужжанием бормашины. – Мам! Пришла тетя Джен.

Замечательно. День не мог начаться лучше.

Бонни встала с колен, отряхнула пыль с джинсов, потянулась, подняла взгляд к стропилам, моля о терпении… о том единственном, чего не нашлось на чердаке у милой старой Пим. Бабушка была самой настоящей барахольщицей. «Была, есть и всегда будет», – поправила себя Бонни.

– Бонни? – Тон сестры был жестким и требовательным, в нем, как всегда, слышалось осуждение, некоторое раздражение… однако хорошо знакомый звук ее голоса, как всегда, подействовал на Бонни успокаивающе. – Спускайся. Надо поговорить, – заявила Дженис и переключила свое внимание на племянницу, одетую в джинсы-стрейч с очень низкой талией и коротюсенький трикотажный топ: – Милая барышня, а твоя мама знает, что ты встречаешь людей в таком наряде? В твоем гардеробе есть хоть один бюстгальтер?

У Сюзан, пятнадцатилетней дочки Бонни, имелись два старших брата, отец, бабушки, дедушки и кузены – так что Дженис была ее не единственной родственницей, поэтому девочка… не ценила ее столь же высоко, сколь Бонни.

– Есть несколько, хотя вряд ли тебя это касается, а этот наряд мне купила мама, старая…

– Сюзан. – Сестра и дочь, стоявшие рядом перед лестницей, ведущей на чердак, казались старой и новой версией одного и того же человека: обе высокие и худые, с короткими темными волосами – у одной некоторые пряди были искусно подкрашены серым, у другой неоново-розовым, – широко распахнутыми голубыми глазами и одинаковым гневным выражением на лицах, как бы говорящим: «Ну, сделай с ней что-нибудь!» – Будь любезна, принеси мне две бутылки воды из холодильника. Пожалуйста, – добавила Бонни, так как грозное выражение с лица дочери исчезло не сразу.

Прекрасно понимая, что ее свобода может оказаться под угрозой, Сюзан резко повернулась, бросила возмущенный взгляд на тетку и решительно зашагала прочь.

– Эта девчонка еще доставит тебе кучу проблем.

– С ней все в порядке. – Бонни села на пыльную ступеньку в середине лестничного пролета и устало вздохнула. – Она просто… еще ребенок.

– Она наглая, грубая, у нее соски видны через этот… топ – просто не знаю, как еще назвать эту тряпку, которая даже пупок ей не прикрывает.

– Ты все говоришь правильно, но она девица легкого поведения. Она почти не жаловалась на то, что все утро ей пришлось помогать мне здесь, у Пим, и, признаться честно, я бы скорее умерла, чем допустила бы, чтобы у нее возникли те же комплексы в отношении своей фигуры, что были у меня в ее возрасте.

– А что, по-твоему, было не так с твоим телом? – Дженис задумчиво нахмурилась, оглядывая Бонни, которая при росте сто семьдесят сантиметров имела примерно девять килограммов лишнего веса. В ее густых и блестящих рыжеватых волосах застряла паутина, вокруг серовато-зеленых глаз и на ресницах осела пыль. Сестра выглядела такой, какой и должна была, по ее мнению, выглядеть почти сорокалетняя мать троих детей, помощница учителя[17] и бывшая республиканка.

– Ничего. В том-то и дело. Тогда с моей фигурой все было нормально. Какое-то время я была чуть выше остальных, в том числе и мальчишек, и имела грудь… небольшую, вполне приличную чашку С… но я казалась себе огромной розовой коровой в стаде белых овечек. Я всегда пыталась спрятаться, смешаться с ребятами и скрыть свои формы под одеждой. Только к двадцати пяти я поняла, что в старших классах выглядела настоящей красавицей, а в тридцать восемь, когда мои сыновья уже учились в колледже, до меня дошло, как хороша я была в тридцать.

– И в этом виновата я?

– Нет. Разве я говорила, что ты виновата?

– Нет, но, судя по голосу, ты сердишься. Можно подумать, ты такая единственная, кто в подростковом возрасте считал себя страшной и уродливой. Только ты не единственная. Пока ты, бедняжка, носилась со своим ростом и пышными формами, я страдала от отцовского «орлиного» носа. Однако я была умной, поэтому, по сути, меня не замечал никто, кроме учителей и полных тупиц, до тех пор, пока один идиот в футбольной майке, мечтавший о чуде, не подошел ко мне за неделю до контрольной по геометрии, из-за которой его могли вышибить, если он ее не напишет. Естественно, именно я оказалась виновата в том, что он не сыграл в тай-брейке, где его могли бы заметить искатели талантов из колледжа, поэтому он еще четыре года жил припеваючи, прежде чем вернуться в Лисбург, чтобы продавать машины в отцовском салоне. И вот теперь, тридцать лет спустя, у него хватило наглости – ты только подумай! – отказать мне в тест-драйве на красивейшем серебристо-зеленом «Лексусе», который я мечтала получить от мужа в подарок на годовщину, и мне пришлось ждать три месяца, пока машину доставят из другого салона по специальному заказу, и… – Она отвела взгляд с таким видом, будто потеряла мысль, и привалилась к косяку. – Я всегда что-нибудь подкладывала в бюстгальтер для объема… и если кто-нибудь все же обращал на меня внимание, он даже не пытался залезть мне под юбку.

Она выглядела такой грустной, и ее голос звучал так подавленно, что Бонни не выдержала и расхохоталась. Впервые за несколько недель она хохотала от души.

– Ну, знаешь! – Дженис попыталась изобразить возмущение, потом пожала плечами и недовольно хмыкнула.

Бонни прекрасно знала, что сестра любит преувеличивать и что у нее в жизни все не так уж плохо, как могло показаться.

– Между прочим, сейчас меня больше всего волнуют волосы Сюзан, – сказала Бонни. Она испытала облегчение от того, что наконец-то смогла вслух заговорить о проблеме. – Помнишь, в детстве у нас были колечки настроения?[18] Так с ее волосами происходит почти то же самое, что с нашими кольцами. За четыре недели с того момента, как от нас ушел ее отец, их цвет изменился от синего – холодная злость до мадженты – благородный гнев, а потом до розового – сумасшедшая ярость. Боюсь, когда она дойдет до красного – дикая ненависть, у нее лопнет голова.

Ни одна из сестер не засмеялась. Обеим было хорошо знакомо то самое взрывоопасное чувство разочарования и бессилия, о котором говорила Бонни, и это было совсем не смешно.

– Нужно что-то делать. – Дженис произнесла это так, будто не видела в происходящем никакой проблемы.

– Например?

– Уговорить Джо вернуться.

– Нет.

– Ну, хотя бы на тот период, пока вы все не уладите. Сходите к семейному психоаналитику или к другому специалисту. Но только поживите вместе.