Мэри Блейни - Вечность в смерти

Если встать, можно быстро добраться до края с бахромой и быстро спрыгнуть, но это совсем не то же самое, что осторожно спуститься. Бонни дернулась всем телом, чтобы проверить, можно ли подогнать ковер к одной из опор, поддерживающих крышу, чтобы потом встать и, перебирая руками по опоре, заставить ковер опуститься на пол. Однако ковер лишь слегка приподнял края, чтобы Бонни случайно не свалилась.

Она отлично поняла, что… что ковер заботится о ней, ограждает от опасностей. Он не позволит ей спрыгнуть вниз и не допустит, чтобы она упала. Чтобы проверить это, она встала на ноги. Ковер закачался, как стол с одной короткой ножкой, затем успокоился и стал жестким. Бонни прошлась из конца в конец, на глаз прикинула, что его размеры примерно полтора метра на два семьдесят. Она снова восхитилась яркостью его цветов и красотой узора, затем попрыгала на нем, понимая, что, по идее, он должен прогнуться, и тогда она упадет, и одновременно зная, что этого не произойдет. Ковер был твердым, как бетон.

– Ладно. Признаю. Ты действительно крутой ковер, – громко проговорила Бонни и рассмеялась, потому что просто не представляла, что ей делать дальше.

Не удержавшись от искушения, она прыгнула на угол ковра и, встав в позу серфера, стала покачиваться на согнутых ногах, скатываясь с гребня воображаемого… цунами. В следующее мгновение ковер принял наклонное положение и превратился в один из надувных аттракционов, которые устанавливали во времена их с сестрой детства на пикниках или ярмарках. Бонни высоко подпрыгнула, потом еще раз, при этом подтянув под себя ноги, и мягко приземлилась на попу. Однако прыжки получились не такими, как на батуте, и совсем не такими, какие были ей нужны, чтобы претворить в жизнь один из планов побега, вырисовывавшихся у нее в голове.

Бонни сообразила, что все еще держит в руке телефон Дженис, и, взглянув на него, вдруг поняла, что пытается вспомнить номер, который во всех телефонах она устанавливала на быстрый набор, – номер Джо.

Она уронила телефон на колени, спрятала лицо в ладонях и, застонав, заскрежетала зубами. Ей не хотелось сдаваться первой, первой идти на мировую, первой признавать, что без него ее жизнь не складывается – не то чтобы вся ее жизнь была наполнена ситуациями, вроде этой, но все же… Ведь ушел он, следовательно, и возвращаться должен он.

– Ему придется вернуться, – пробормотала она, и эти слова прозвучали как молитва.

Покачав головой из стороны в сторону, чтобы размять затекшую шею, Бонни попыталась унять нарастающее нетерпение. Где же Дженни? Она не сомневалась, что Пим приложит все силы, чтобы вспомнить, – она всегда так делала. Тысячи картинок с Пим, спешащей ей на помощь и спасающей ее, мелькали у нее в голове… И неожиданно все исчезло, как будто что-то еще, не имеющее к этому отношения, пробилось в ее сознание.

Оно формировалось медленно, пока Бонни изучала темную полосу по краю ковра. Сначала оно было похоже на часть рисунка и было вплетено в ковер, но, приглядевшись внимательнее, она обнаружила, что то, что напоминало ей квадрат, на самом деле является скоплением палочек и черточек – вертикальных, горизонтальных и диагональных. Некоторые пересечения повторялись, но не было ни одной одинаковой схемы.

– Это твои инструкции, да? – Она обращалась скорее к самой себе, чем к ковру. Да-да, именно к себе. – Это какой-то язык, но он не похож ни на азиатский, как твой узор, ни на ближневосточный. Здесь нет даже намека на иероглифы. И на руны не похоже. – На этом познания Бонни в том, как выглядят иностранные и древние языки, заканчивались, однако она была абсолютно уверена, что это какое-то послание. – Джен умная, может, она знает.

Она раздраженно вздохнула:

– Господи, как жаль, что это не английский.

И появился английский.

– Ой. Спасибо.

По идее, думала Бонни, ей надо бы испугаться, впасть в истерику или хотя бы не поверить своим глазам, но ничего из этого она не испытала. Она не видела никакой опасности. Ковер не намеревался причинять кому-то вред, и у нее не было ни малейшего повода не верить своим глазам.

Она смотрела на слова «ломают, изменить, завершить», пытаясь определить, откуда начинать. Через несколько минут слова сложились в стихотворение.

– До ночи глубокой. – Это точно волшебный ковер Пим. Она знает о нем, наверняка знала о нем все эти годы. Но что все это значит? Неужели Пим летала на нем… или уже летит… и должна завершить свой полет до глубокой ночи?

– Так когда, черт побери, наступает глубокая ночь? – повторила Бонни давний вопрос Дженис и, продолжая обращаться к ковру так, будто у него были уши, добавила: – Сейчас она не в очень хорошей форме, чтобы путешествовать, так что, может, пересмотрим вопрос с глубокой ночью? Имеет ли значение, какая именно ночь? Или это любая глубокая ночь?

Как ни странно, ответы она не получила.

Бонни охватило отчаяние. Понимая, что, если она не научится понимать ковер, то Пим может очень сильно расстроиться, она принялась снова вчитываться в строчки.

Но так и не находила в них смысла.

– Что я делала? Что я делала? – причитала она, пытаясь вспомнить, что делала, что говорила, к чему прикасалась и о чем думала, когда ковер ожил. Посадил бы он на себя Дженис вместо нее? – Что я делала?

Она вспомнила, что шел разговор о дурацкой вечеринке у Дженис, что попросила Дженис не вмешиваться в ее семейную жизнь, при этом погладила ковер, гадая, тканый он или плетеный, и сказала…

– Я сказала: «Я иногда жалею, что вышла замуж». – Бонни подождала от ковра какой-нибудь реакции, подтверждающей правильность ее догадки. – Знаю, я сказала ужасную вещь. Но я действительно временами жалею, что вышла замуж.

Ковер под ней завибрировал.

– О-ох.

Все четыре угла запульсировали, рябь передалась бахроме, ковер слегка повернулся вправо. Дрожь быстро усиливалась, движения ковра ускорялись. Наконец он сделал полный оборот вокруг своей оси и двинулся на следующий, с каждым мгновением увеличивая скорость.

– Джен? – Что-то пошло не так, и Бонни похолодела. Ей захотелось оказаться внизу, однако при этом совсем не улыбалось быть сброшенной мощной центробежной силой. – Дженис! Абракадабра! Ладно, беру свои слова обратно – я говорила несерьезно. Я люблю Джо. Я всегда его любила. Я счастлива, что мы поженились. Прекрати. Черт. Замри! Дже-е-енис!

Быстрее и быстрее… ковер вращался с огромной скоростью. Вместе с ковром вращалась и Бонни. Ее подташнивало, все плыло перед глазами. Она подумала о том, чтобы закрыть глаза, но потом решила, что это плохая идея. Надо быть начеку, ловить любую возможность спастись, стараться сохранить хотя бы остатки самообладания.

– Джен! Помоги! Кто-нибудь! Дже-енис! – Бонни подтянула колени к груди и уткнулась в них лицом. От страха ее сердце бешено стучало, она уже жалела, что так редко бывала в церкви.

Ковер вращался все быстрее и быстрее, причем с воем, который усиливался с каждой секундой, поэтому Бонни не услышала крик Дженис: «Что? Я здесь! Я поднимаюсь к тебе!» – и не увидела, как та, поднявшись на чердак, замерла как вкопанная со словами: «Господь Всемогущий».

Звонил мобильник. Бонни в колготках перебежала через гостиную своей квартиры в престижном доме и увидела, что на дисплее высветился номер сестры.

«Замечательно. День не мог начаться лучше».

Она открыла телефон-раскладушку и, приложив к уху, опустилась на дорогой паркет и заглянула под диван.

– Джен, я люблю тебя. Ты моя любимая сестра. Но у меня нет времени сейчас разговаривать с тобой.

Она провела рукой по покрывалу из китайского шелка, которым был застелен диван, и вспомнила, почему оно ей так нравится.

– Почему ты так тяжело дышишь? Чем ты там занимаешься? – спросила Дженис.

– Ищу папку, которую вчера захватила домой, чтобы подготовиться к очень… – Бонни на четвереньках проползла по ковру к вольтеровскому креслу, за которое на аукционе в Белом доме заплатила слишком большие деньги – даже несмотря на то, что к нему в качестве подтверждения прилагалась фотография спальни «Кукушки» Джонсон[19], – и заглянула под подушку, лежавшую на сиденье. – …К очень важной встрече по инвестициям, назначенной на это утро. Черт!