Фред Стюарт - Век

Фаусто переполнял ужас, но он успел удивиться тому, насколько молчаливыми были его товарищи по несчастью. Как и он, они не оказывали никакого сопротивления. Не было возвышенных призывов и восклицаний, никто не потрясал кулаками, было лишь смирение, будто каждый думал: «Давайте с этим быстрее покончим».

Покончим с жизнью.

— Ты!

Его подозвали кивком головы. Он подошел к куче трупов.

— Влезай, сказал немец.

Фаусто посмотрел на своего белобрысого палача.

— Чтоб ты сгнил в аду, — сказал он тихо. Потом неуклюже, со связанными за спиной руками, он полез на кучу трупов, как это делали другие заключенные до него. Это был почти забавный комментарий к вопросу о немецкой производительности: заставлять свою жертву лезть на кучу тел, чтобы быть там застреленной и не утруждать палачей переносом своего трупа.

«Это я карабкаюсь по трупам, — эта нереальная мысль сверкнула в его мозгу. — Через минуту я буду одним из них… Кто-то полезет через меня… но это уже буду не я. Это будет только мое использованное тело. Я буду где-то в другом месте…»

— Достаточно. На колени.

Колени Фаусто опирались о спину студента в твидовом пиджаке. Он почувствовал, как что-то холодное и твердое уперлось в его затылок. Он думал о своем отце, о своей матери, своем сыне, своей дочери. Его последняя мысль перед смертью была о Нанде.

Потом мрак.

1950

«Фельдман билдинг», восемнадцатиэтажное здание невыразительной архитектуры в стиле Депрессии, возвышалось на углу Тридцать восьмой улицы и Седьмой авеню. В жаркий весенний полдень, когда улицы торгового центра готовой одежды, как обычно, заполнены гудящими легковыми автомобилями и грузовиками, тысячами пешеходов, мальчишками с передвижными стеллажами и вешалками для одежды, все окна здания были распахнуты настежь в надежде хоть на какой-то ветерок. Исключение составляли окна последнего этажа, где Эйб Фельдман установил кондиционеры воздуха. Здесь, на этаже администрации, окна были закрыты. В прохладном демонстрационном зале, в сердце этого бизнеса, Габриэлла наблюдала за покупателями со Среднего Запада, которым подтянутые манекенщицы на подиуме демонстрировали модели.

— Номер шестьдесят два — десять, — нараспев процедила сквозь стиснутые зубы женщина-диктор. — Восхитительное платье для коктейля от Габриэллы с изумительной отделкой плеч. Можно гарантировать, что его можно будет увидеть на всех лучших коктейль-приемах следующей осенью. Номер шестьдесят два — десять.

Манекенщица, кружась, исчезла за занавесом, и появилась новая модель.

— Номер сорок пять — семнадцать, — пробубнила диктор, которая возвела на уровень искусства свое умение навевать тоску. — Строгий костюм для важного делового обеда, с характерными для стиля Габриэллы кантами и подкладкой. Его будут носить этой осенью элегантные молодые женщины по всей стране. Номер сорок пять — семнадцать.

Это был обычный день в «Саммит фэшнз». Четырьмя этажами ниже, в одной из мастерских, где не было кондиционеров и окна были раскрыты, где жужжание семидесяти швейных машинок почти, но не полностью, тонуло в шуме автомобильных гудков, миссис Рита Альварес, тяжеловесная женщина средних лет, три года назад эмигрировавшая из Пуэрто-Рико, ругалась с Арти Фогелем, управлявшим этой мастерской вот уже двенадцать лет.

— Я тиряю деньги на ети блузы, — визжала миссис Альварес, стоя возле своей швейной машинки и потрясая перед лицом Арти блузкой, о которой только что шла речь. Капли пота блестели на ее мясистых руках. — Его слишком сложно! Я теряю деньги!

— Рита, дитя мое, — вздохнул Арти, сорокатрехлетний, тощий и запоминающийся своим уродливым лицом человек. — Мы же только вчера согласовали на нее расценку.

— Но я не знал, что он такой трудный! — кричала она. — Я тиряю деньги! Он забирает столько время!

— Рита, детка, тебе не нравится работа здесь, так ты свободна поискать ее в другом месте. — Он улыбнулся.

Миссис Рита Альварес, у которой было шестеро детей и которой отчаянно была нужна работа, села, бормоча что-то по-испански. Когда Арти двинулся вдоль прохода, она крикнула ему вслед:

— Я обращусь в союз!

Арти обернулся. Шестьдесят девять остальных работниц в жаркой и душной швейной мастерской продолжали работать, но они тоже следили за Арти Фогелем. Большинство женщин, как и Рита Альварес, были из Пуэрто-Рико. Они знали, что слово «союз» в компании «Саммит фэшнз» относилось к бранным.

Арти вытащил из заднего кармана брюк записную книжку, сделал в ней пометку, взглянул на Риту Альварес, повернулся и вышел из мастерской.

Рита Альварес вернулась к работе.

В четыре тридцать Габриэлла сидела в своем кабинете и спорила с двумя поставщиками тканей.

— И вы называете это качественным хлопком? — говорила она, тыча пальцем в образец ткани. — Дырки так и светятся!

— Это египетский! — сказал один из коммерсантов, защищаясь.

— Не пойдет. Послушайте, Джордж, мне нужна лучшая хлопковая ткань. Если вы и дальше будете пытаться всучить мне низкосортную ткань, тогда забудем обо всем.

Эллен Сарн, ее молодая секретарша, просунула голову в дверь.

— Босс хочет вас видеть.

— Иду. — Она заторопилась из кабинета, подталкивая коммерсантов к выходу.

Время. В центре по производству одежды все должно делаться быстро, поскольку время буквально оборачивалось деньгами. Опоздавшие к сроку заказы могли быть возвращены, запоздалая идея могла означать потерю целого сезона… Время.

Она помчалась по коридору, задержавшись только возле своей личной примерочной, где Розита, которую Габриэлла уговорила переехать из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, трудилась над новым платьем.

— Как идут дела? — спросила она, торопясь проверить шов на болванке. Розита, со ртом, полным булавок, что-то буркнула. Габриэлла заторопилась назад в коридор.

Время. Необходимо торопиться. Напор…

Она вошла во впечатляюще обставленную приемную Эйба. Нэнси, его секретарь, разговаривала по телефону.

— Входите, — пригласила она.

Габриэлла подошла к красивым деревянным дверям и вошла в святая святых. Босс, как всегда, говорил по телефону:

— Заказ не запоздает, черт бы его взял! Мы его доставим завтра во второй половине дня, самое позднее! Успокойся, Эрни. Завтра. — Он положил трубку и посмотрел на Габриэллу.

— Как все прошло?

— Маршалл Филд был взбешен. Заказов почти на сорок тысяч долларов. Л. С. Айрс был не очень любезен, но та покупательница вообще всегда капризничает. И все-таки она уплатила почти двадцать тысяч и чуть с ума не сошла от моего костюма в клетку.

— Еще бы. Это такая красота. Пойдем обедать?

— Ты когда-нибудь исправишься?

Она уже давно перестала обращать внимание на его приставания и непрекращавшиеся попытки назначить ей свидание или затащить к себе в постель. Она знала, что его мужская гордость заставляла его продолжать их, и это стало почти непрерывной игрой между ними.

— Нет, сегодняшний вечер — это нечто особенное. Я развожусь с Марсией.

Она удивилась. Это уже не было игрой.

— С каких это пор?

— Со вчерашнего вечера. Мы было начали очередной скандал, но я послал все к чертовой матери, потому что на это не стоит тратить силы. Она от меня устала так же, как я от нее, так почему бы нам не разойтись? Мы уже решили это сделать. Я бы хотел обсудить это с тобой.

Восемь лет он держался с ней строго. Теперь он стал обходительным. Это ее заинтриговало.

— Конечно, Эйб. Мне придется смотаться домой переодеться.

— Я заскочу за тобой в семь. Мы поедем в «Павильон».

Домом для Габриэллы служило маленькое очаровательное строение на Уошингтон-мьюз, которое раньше было каретным сараем. В нем была длинная гостиная на первом этаже с потолком, на котором выступали поперечные брусы, и с каменным очагом. Позади нее располагалась современная кухня с выходом в маленький садик. Винтовая лестница девятнадцатого века вела на второй этаж, где находились две спальни с ванными комнатами для нее и для Ника, которому уже исполнилось десять. Когда Габриэлла приехала домой из офиса, Ник играл в мяч на булыжной мостовой перед домом с соседским мальчиком.