— Посмотри, вон Вестерн-юнион-билдинг, — воскликнула Элис, взяв на себя обязанность гида маленького сицилийца, хотя он почти не слушал ее объяснений, а затем указала на красивое здание с куполом — церковь Святой Троицы: — Видишь на верхушке купола флагшток и на нем красный шар?
— Да.
— Каждый день, ровно в полдень, этот шар спускают к основанию флагштока, и люди таким образом получают возможность сверить часы. Ловко придумано?
Витторио согласился, что придумано очень ловко. Медленно продвигаясь сквозь густой поток транспорта в верхнюю часть города, они провели в пути уже двадцать минут, когда Витторио повернулся к Элис и спросил:
— Куда мы едем, синьора?
Хотя выражение красивого улыбающегося лица Элис не изменилось, мальчик почувствовал, как она напряглась.
— Мы едем в банк к моему мужу, Витторио. Он очень хотел увидеть тебя сразу после приезда.
Витторио бросил на свою благодетельницу изучающий взгляд.
— А синьор Декстер… — начал он и замялся, — не возражал против моего приезда в Америку?
Элис поразилась его проницательности. Как он догадался, что Огастес пришел в ярость, когда она обратилась к нему со своим fait accompli[13] в прошлом месяце? После этого, к еще большему беспокойству жены, Огастес полностью прекратил разговоры о Витторио. Элис находила его молчание зловещим. Как ни пыталась она обсудить с ним судьбу мальчика, муж отказывался говорить, отвечая только, что прежде, чем принять решение, он хочет увидеть Витторио. Теперь встреча, которой Элис так боялась, должна была вот-вот произойти. Элис не хотелось пугать Витторио, она чувствовала, что его нужно обогреть, потому что Огастес вряд ли окажет юному сицилийцу теплый прием.
— Сказать по правде, Витторио, мой муж был против твоего приезда. Я сама все устроила… купила тебе билет на свои деньги. Но я уверена, что как только он тебя увидит, то полюбит так же, как я.
Витторио обдумывал слова Элис, не отрывая взгляда от ее лица. Потом спросил:
— А вы меня любите, синьора?
Поддавшись внезапному порыву, не обращая внимания на толпу вокруг, она обняла мальчика и прижала к груди.
— Очень, — прошептала она. — Ты станешь моим сыном независимо от того, что скажет Огастес.
Через мгновение викторианское представление о благопристойности заставило Элис выпустить мальчика из объятий. Витторио впервые осознал, что нужен американской синьоре.
Несколько минут спустя коляска остановилась у «Декстер-банка» на Пайн-стрит, 25, и швейцар в цилиндре открыл дверь перед миссис Декстер и ее юным питомцем. Элис повела мальчика в банк. Миновав главный операционный зал с мраморным полом, причудливыми колоннами из того же материала, потолком темного дерева, который украшали кессоны, и изысканными коваными решетками, защищавшими кассы, Элис и Витторио прошли к кабинетам членов правления. Мистер Гримзби, личный секретарь Огастеса, пропустил их в обшитый деревянными панелями кабинет президента. Огастес поднялся из-за тяжелого резного стола, над которым висел его собственный большой портрет в золотой раме. Витторио взглянул на этого внушительного человека с густыми бакенбардами и холодными глазами.
— Огастес, это Витторио, — сказала Элис и по-итальянски пояснила: — Это мой муж.
Сохраняя бесстрастное выражение лица, Огастес довольно долго рассматривал сицилийца. Ответный взгляд Витторио был так же бесстрастен. Затем Огастес жестом указал на два стула и сказал жене: — Переводи мои слова, пожалуйста.
— Разумеется.
Они сели, сел и Огастес. После долгой паузы, банкир снова заговорил:
— Скажи ему, что его привезли сюда против моего желания.
— Я уже сказала. Думаю, ты мог бы, сделав над собой усилие, проявить больше гостеприимства.
— Это ни к чему, Элис. Я хочу, чтобы мальчик не питал иллюзий относительно своего положения в нашем доме.
— Но он же только что сошел с корабля…
— Ты сделаешь то, что я говорю! — прогремел Огастес.
Элис сдалась.
— Скажи ему, — продолжал банкир, — что, хотя ты привезла его без моего ведома, раз уж он здесь, я чувствую за него ответственность. Нечего и говорить, что я о ней не просил, но и не собираюсь от нее отказываться.
Элис перевела. Витторио слушал молча, не сводя с Огастеса глаз.
— Скажи ему, — опять заговорил Декстер, — что я дам ему образование, еду и кров.
Элис перевела.
— Однако об усыновлении не может быть и речи.
— Огастес!
— Скажи ему!
— Нет! Ведь все задумывалось ради того, чтобы он стал нашим сыном.
— Я говорил тебе, что не хочу иметь наследником итальянца! — произнес Огастес ядовито. — Если ты не можешь иметь детей, значит, это наш крест. Но второй сорт не по мне!
— Ты не знаешь его! Как ты можешь так о нем думать!
— Скажи ему.
— Нет!
— Элис, или ты делаешь, как я говорю, или, клянусь Богом, я вышвырну этого итальяшку на улицу!
Она на мгновение закрыла глаза, пытаясь успокоиться. Потом сказала по-итальянски:
— Мой муж говорит, что некоторое время мы не сможем тебя усыновить, но потом все устроится…
— Ты точно переводишь мои слова?
— Да, Огастес.
— Скажи ему, он может жить с нами, но ни при каких условиях не должен считать себя нам ровней.
— Огастес, это чудовищно!
— Скажи ему.
— Но кем он будет в нашем доме? Слугой?
— Да.
— Я не разрешаю. Это жестоко…
— Нет, будет так, как я сказал. Уверяю тебя, я не дам ему сесть мне на голову. Если ему не нравится, скажи, что я с удовольствием оплачу его проезд назад в Италию, но, разумеется, не первым классом. Более того, если он когда-нибудь начнет вести себя неподобающим образом, то есть безнравственно, как это свойственно его нации, я лично прослежу за тем, чтобы он понес должное наказание. Я не позволю этой заразе проникнуть в свою семью.
Элис была в ярости, но она дала себе слово не усугублять ситуацию. «Нужно дать ему время, — думала она. — Время. Он ведет себя так, чтобы отплатить мне, но потом полюбит Витторио… Я уверена…»
Она повернулась к мальчику и тихо сказала:
— Мой муж говорит, что сейчас было бы неловко делать тебя членом семьи. Прежде нам нужно лучше узнать тебя и полюбить. Поэтому пока ты поживешь у нас просто как постоялец. Конечно, так будет недолго. Что ты об этом думаешь, милый?
Витторио оцепенело смотрел в искаженное злобой лицо банкира. Потом наконец перевел глаза на Элис. Его трудно было обмануть. Он понял все, о чем здесь шла речь и какие муки переживала его благодетельница. Хрустальный башмачок оказался тесноват.
— Я понимаю, — ответил он, — синьор не хочет меня принять, но это не имеет значения. Я здесь, в Америке, и ничто не заставит меня вернуться назад, даже ваш муж.
Элис перешла на английский.
— Он понимает, — сказала она холодно.
— Хорошо. Я полагаю, он принадлежит к римско-католической церкви?
— Да.
— Не одобряя католицизма, я тем не менее не собираюсь оказывать на Витторио давление в вопросах веры. Однако мне хотелось бы, чтобы со временем он перешел в епископальную церковь. Скажи ему.
Элис перевела. Мальчик не сводил глаз с Огастеса.
— Нет, — возразил сицилиец, — я не откажусь от своей веры.
Когда ответ был переведен, Огастес пожал плечами:
— Пусть так, значит, мы понимаем друг друга. Ты собираешься везти его в Датчесс?
— Да.
— Я приеду туда послезавтра, как обычно.
Элис поднялась:
— Не кажется ли тебе, что следует сделать хоть какой-нибудь дружелюбный жест? Не мог бы ты по крайней мере поздравить мальчика с приездом в Америку?
Банкир снова перевел холодные глаза на юного сицилийца.
— Что касается меня, — ответил он, — то Витторио придется заслужить мою дружбу и уважение.
— Огастес, будь, как всегда, джентльменом. Хотя бы пожми ребенку руку.
Огастес встал, медленно вышел из-за стола и протянул руку Витторио. Тот тоже поднялся и пожал ее.
— Я желаю тебе не быть злым, — начал Огастес.
— О!
Он взглянул на жену:
— Этого достаточно, Элис. Я действительно желаю ему этого. Неловкая ситуация возникла из-за твоего поспешного, неразумного решения. Однако, если молодой человек заслужит мое уважение, я буду желать ему только добра в нашей стране. Скажи ему об этом, пожалуйста.