В его глазах стояли слезы, когда он понял, в каком жалком состоянии Катрин. «Ей нельзя больше идти стирать», – решил он. Он подумал о небольшой сумме денег, которую заработал за длинный день тяжелой работы в порту, и почувствовал собственную усталость.
Охотнее всего он прилег бы рядом с Катрин, однако он не позволил себе этого. Он же мужчина, он поклялся ей и себе заботиться о ней, как только сможет, и если он собирается исполнить свое обещание, то не должен позволять ей заниматься тяжелой работой прачки. Он обязан работать сам, еще дольше и еще тяжелее. Его плечо горело огнем, боль не утихала, наоборот, если он чуть двигал рукой, то у него возникало ощущение, словно тысячи ножей вонзаются в рану и дьявольски медленно поворачиваются в ней. Голова у него была тяжелой, губы покрылись трещинами, хотя на улице было тепло, но Кассиан мерз целый день – его била лихорадка. А к вечеру он замерз так сильно, что зубы у него невольно стучали, каждый мускул у него болел, болело все тело с ног до головы, и Кассиан знал, что эта боль не от усталости. Пульсирующая боль в ране на плече была просто невыносимой, даже малейшее движение причиняло страшные муки. Только сжав зубы, сумел он сегодня грузить тяжелые бочки с причала на палубу одного корабля.
Внезапно он вспомнил разговор, который услышал сегодня в порту. Два купца, наблюдавшие за тем, как идет погрузка на их корабле, говорили об Оливере Кромвеле.
– Его звезда начинает падать, парламентарии выражали недовольство, и Кромвелю ничего не оставалось, как распустить старый парламент и собрать новый, – сказал один.
Далее купцы говорили о том, что хоть Кромвель и занял Вестминстерский дворец, но все складывается так, что парламент будет распущен и скоро восстановят монархию.
– Нами не будет править ни король, ни Кромвель, ни парламент, – сказал другой купец и погладил себя по толстому животу. – Англия больше не королевство, а страна, во главе которой встанут военные, потому что так, как сейчас, дело больше не пойдет.
Хотя Кассиан напрягал все свои силы, чтобы катить бочки, он слышал каждое слово разговора.
«У Англии снова будет король, – подумал он с надеждой и счастьем. – И он обязательно вспомнит своих верных вассалов и вернет им то, что украл у них парламент».
И, возможно, этот день еще не был близок, тем не менее Кассиан знал, что день этот придет.
Катрин шевельнулась, она тихонько застонала, потом открыла глаза.
– Кассиан! – испуганно воскликнула она и попыталась обеими руками пригладить свои спутанные волосы. – Я, должно быть, заснула, извини, пожалуйста.
Кассиан улыбнулся и ласково погладил ее по голове.
– Оставайся лежать, дорогая, тебе надо отдохнуть, я вижу, насколько ты устала.
– Но ты должен поесть, Кассиан.
– И ты также, мы возьмем хлеб и сыр в постель и запьем их водой.
Он разделся, взял еду и лег рядом с Катрин.
– Я не хочу, чтобы ты работала прачкой. Ты себя губишь. Я вижу, что ты день ото дня становишься все слабее и бледнее. Не ходи больше на Бейкер-стрит, Катрин.
– Но, Кассиан, я должна. Нам нужен каждый пенни, чтобы мы наконец выбрались из этой дыры. Твоего заработка не хватает, чтобы прокормить нас.
– Ну, я буду работать немного больше. Я не могу позволить тебе губить свое здоровье.
Он помолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль. Катрин посмотрела на него и заметила влажный блеск в его глазах.
– Ты не думала, что должна вернуться в имение своих родителей. Безответственно и эгоистично было с моей стороны мешать тебе ехать в монастырь или даже выйти замуж за сэра Болдуина Гумберта. Любимая, со мной, здесь, ты погибнешь.
Катрин покачала головой.
– Не говори так, ты не заставлял меня убегать с тобой, я сделала это добровольно, ты же знаешь. Жизнь без тебя, какой бы роскошной она ни была, для меня не жизнь. Я принадлежу тебе, что бы ни случилось.
Она наклонилась к нему и покрыла его высохшие жесткие губы нежными поцелуями.
– Мы справимся, Кассиан, однажды мы будем жить так, как мы всегда этого хотели.
Чтобы подкрепить сказанное, она бодро улыбнулась, взяла хлеб и откусила от него большой кусок. В то время как Катрин ела с большим аппетитом, Кассиан с трудом откусил лишь два маленьких кусочка хлеба, зато он выпил очень много воды. Ему казалось, что он никак не может утолить жажду.
Катрин встала, убрала остатки еды и вернулась в постель. Она прижалась спиной к животу Кассиана. Он обнял ее. Его горячее дыхание согревало ее шею. Осторожно она коснулась его руки.
– Ты весь горишь, Кассиан. Тебе совсем плохо?
– Меня немного лихорадит, – ответил он. – Вероятно, я перегрелся сегодня на солнце.
– Сейчас июнь, – возразила Катрин. – Солнце сейчас не такое жаркое, чтобы твое тело горело от него таким огнем.
Она обернулась и прижала свои губы к его лбу, который покрывали капельки холодного пота.
– У тебя жар, Кассиан. – Она приподнялась. – Позволь мне посмотреть твою рану. Я должна знать, не от нее ли тебя лихорадит. С воспаленной раной нельзя шутить.
Она наклонилась над ним и развязала материю, закрывавшую его рану. Кассиан тихо вскрикнул. Катрин застыла от увиденного – рана уже загноилась, края были темно-красными и сильно воспаленными, в нескольких местах кожа покрылась гноем. Когда она коснулась краев раны, она почувствовала сильный толчок. Она знала, что это значит. У Кассиана началось воспаление.
Катрин встала и пошла к хозяйке, чтобы одолжить у нее немного уксуса. Затем она налила уксуса в воду и попыталась облегчить страдания Кассиана холодными повязками.
Однако ничего не помогало, хотя Катрин уже два часа охлаждала его лоб и рану, жар явно усиливался. Кассиан лежал, не реагируя ни на прикосновения Катрин, ни на ее слова. Он потерял сознание.
Наконец она не смогла придумать ничего другого, кроме как выбежать из комнаты в переулке Сохо, чтобы найти цирюльника, врача или знахарку, которые могли бы помочь Кассиану.
Было уже темно, и люди, которые должны были работать ночью или же отдыхали после работы, толкались в переулках. Из открытых дверей пабов раздавались шум и смех. Мимо проходили пьяные, у стен домов, прислонившись, стояли проститутки, зазывающие клиентов.
Катрин, опустив голову и не глядя ни налево, ни направо, бежала вдоль по улице.
Какой-то мужчина ухватил ее за руку.
– Пойдем, красотка, навестим птичек, – пробормотал он, дыхнув ей винным перегаром прямо в лицо.
Катрин вырвалась и заторопилась дальше. Два всадника быстро проскакали по мостовой, распугав прохожих, как домашнюю птицу во дворе.
Подручные коронера, главного лондонского судьи, прошли мимо, смерив Катрин косыми взглядами.
– Извините, – обратилась она робко к подручным и поправила простенький платочек на своей груди. – Мой муж заболел, и я ищу врача, мы недавно в городе, не могли бы вы мне сказать, где мне его найти.
– Вы ищете врача? Здесь, в Сохо?
Младший из подручных засмеялся.
– Не похоже, чтобы ты могла оплатить врача.
– Ну, тогда мне помогла бы знахарка или цирюльник.
Старший, явно посочувствовав Катрин, сказал:
– Иди вниз, поверни у следующего угла налево и дойди до конца переулка. На правой стороне находится бедная хижина, она принадлежит старой Меган, она знахарка и помогла уже многим.
– Я благодарю вас, – пробормотала Катрин и заторопилась дальше. Наконец она добралась до нужной хижины, затаив дыхание, она постучалась. Прошло некоторое время прежде, чем она услышала за жалкой деревянной дверью какой-то шорох.
– Иду, иду, не надо так громко стучать ночью, соседи хотят спать.
В конце концов дверь открылась, и Катрин испугалась. Перед ней стояла старая женщина, вся сгорбленная, жидкие седые волосы были заплетены в тонкую косичку, свисавшую ей на грудь. Лицо было покрыто оспинами.
– Что ты хочешь? – голос ее на этот раз прозвучал так тепло и дружелюбно, что Катрин чуть не расплакалась.
– Мой муж болен, у него горячка, но перевязки не помогают. У него воспалилась рана на плече.
Старуха кивнула.
– Края раны покраснели и воспалились? Рана пахнет гнилью? У твоего мужа холодный пот?
– Да, – ответила Катрин. – Все точно так.
– Тогда поможет только перевязка с могильными червями.
– С могильными червями? – подавленно спросила она и вздрогнула. Старуха кивнула.
– Могильные черви сожрут гнилое мясо, и яд не будет больше распространяться по всему телу.