Он позволил ей делать все, наконец он не мог уже больше противиться тому, что было приведено в движение. Тогда, пораженный тем, что одновременно может испытывать и любовь, и безудержную страсть, ошеломленный этим, он устремился к ней, и она, почувствовав это стремление, подалась ему навстречу. Он ликовал, уже не опасаясь причинить ей вред. Она принадлежала ему, и если им не суждено было повторить это вновь, он по крайней мере оставит ей всю страсть, которую он к ней испытывает. Она была столь же неистовой. Когда наконец ее сотрясла дрожь, а дыхание стало прерывистым и тяжелым, он, уже не сдерживаясь, вознесся на вершину мира.

— Майлс, — сказала она позднее, после того как они пришли в себя и несколько поостыли, — не покидай меня.

Он тяжело вздохнул: — Я постараюсь.

Им так много хотелось сказать друг другу, но не было возможности сказать это, и они вновь занялись любовью.

Глава 24

Аннабелла потянулась, вытянула руку… и обнаружила пустоту. Он ушел. Она села и, выпрямившись, уставилась в темноту. Она это знала. Но не хотела этому верить.

Этой ночью они любили друг друга, как и предыдущей — всю ночь напролет, не сдерживая себя и не оставляя несбывшихся желаний, пока наконец не заснули измученные. Теперь эта ночь… этот рассвет, о наступлении которого ей говорили узкие полоски серого света, пробивавшиеся по краям окон спальни… и он ушел.

Она знала куда и думала, что сердце ее разорвется. Аннабелла откинула одеяло и соскочила с кровати. Дрожащими руками она торопливо оделась в приготовленную и разложенную накануне в туалетной комнате одежду. Она не хотела, чтобы ее горничная знала. Аннабелла собиралась нарушить главное правило.

Этого нельзя было делать. Она была украшением общества, знала все его правила и все нюансы поведения и жила в соответствии с его этикетом. Эти правила направляли всю ее жизнь с раннего детства. От кормилицы до няни, от гувернантки до матери — все учили ее «поступать правильно». Она не умела вести себя по-другому. За пределами светского общества— учили ее — есть только грубость, позор и изгнание. Короче говоря — жизнь, которую нельзя было назвать жизнью.

Итак, она знала лучше, чем кто-либо, что леди не могут наблюдать дуэли. Им это запрещалось. Они смотрели в другую сторону, пока джентльмены выходили на место убийства. За опущенными шторами леди ждали новостей о жизни или смерти.

Но она леди Аннабелла, твердила она себе. И этого не могли изменить никакие, даже нынешние обстоятельства. Леди Аннабелла встретила свою настоящую любовь, и теперь ничто не могло разлучить ее с ней. В конце концов, что значит общество? Единственное, чего она хотела, — прожить жизнь вместе с Майлсом. Любое существование без него станет изгнанием и именно той жизнью, которая не стоит жизни.

Она набросила приготовленный плащ, накинула капюшон и выскользнула в полутемный коридор.

— А ты-то зачем? — прошипела Камилла. Аннабелла отшатнулась.

— Что ты здесь делаешь? — наконец спросила она строгим шепотом.

— То же, что и ты. Я слышала, как он уходил. Ты считаешь, что у меня духу не хватит? Брат нуждается во мне, потом я была уверена, что ты тоже отправишься. Посмотри, — сказала она возбужденно, копаясь в складках своей пелерины и наконец вытащив длинноствольный пистолет. — Я готова!

— Камилла! — спокойно сказала Аннабелла, отводя пистолет и опуская его дулом вниз. — Нет. Я бы привела целую армию, если бы считала, что таким образом могу положить этому конец. Но мы даже и пытаться не можем, потому что, если мы вмешаемся, он нам никогда этого не простит. Он может уцелеть на дуэли, и я молю Бога об этом. Но он ни за что не спрячется за женскую юбку, он просто не вынесет такого позора. Мужчины не столь благоразумны, как мы, —добавила она, заметив надутые губы Камиллы. — Они живут и умирают по законам чести. Поэтому мы отправимся туда. Но вмешиваться мы не можем. Если только не увидим какой-нибудь подлости, — добавила она, нащупывая гладкую деревянную рукоятку своего собственного пистолета, лежавшего в глубоком кармане. — Тогда это будет война.

Они спустились по лестнице и на цыпочках прошли через холл. Слуги еще спали — огня в каминах еще не разводили, и в кухне еще никто не гремел посудой. Женщины украдкой выскользнули из парадной двери. Когда они тихонько закрыли ее за собой, Аннабелла вздохнула и вгляделась в сумеречный свет. Она наняла экипаж, и коляска стояла, как было приказано, ожидая чуть дальше на слабо освещенной улице. Они быстро направились к коляске, разбудили кучера и забрались внутрь.

Аннабелла назвала адрес. В те времена было только одно место, куда отправлялись джентльмены, чтобы сразиться на дуэли, — за городом, на клочке пустоши, поросшей вереском. Аннабелла это разузнала точно. Камердинеры были мужчинами, и предполагалось, что они соблюдали тот же кодекс чести, что и их хозяева. Но горничные были верны своим хозяйкам, и их можно было убедить подслушать у двери.

Коляска дернулась и покатила по улице.

— Когда мы прибудем, — сказала Аннабелла своей золовке, — ничего не предпринимай. Тебя не должны увидеть. Просто наблюдай. Но если понадобится, действуй. И быстро.

Майлс пристально смотрел на рассветное небо. Позднее будет дождь, решил он, но не раньше полудня. Ветерок был освежающим, но солнце уже согревало воздух, пробиваясь сквозь рассеивающуюся ночную дымку. Скоро окончательно рассветет, и будет достаточно светло. Ожидая прибытия противника, он задал себе несколько странный вопрос: «А отложили бы дуэль, если бы дождь лил как из ведра?»

— Нет, — произнес граф Драммонд, словно прочитав мысли Майлса и глядя на бегущие тучи. — Мне раньше приходилось в этом участвовать. Дуэль состоится, даже если небеса разверзнутся. Возможно, сыщиков с Боустрит уже проинформировали, и важно все закончить до их прибытия. А я надеюсь, что им сообщили, — пробормотал он.

Резко обернувшись, Майлс посмотрел на друга.

Граф поднял вверх руки.

— Не я, — сказал он. — Мне это не по душе, но я осознаю необходимость этого. Еще раз повторяю, Майлс, будь осторожен. Он наверняка задумал какой-нибудь трюк. Я нутром чувствую это.

— Тогда от него останется лишь мокрое место, если это так, — пробормотал, останавливаясь, Раф Далтон, который безостановочно вышагивал по площадке в ожидании прибытия противной стороны.

— Вон едет экипаж, — произнес рассудительного вида джентльмен, вглядываясь в рассеивающийся туман. — Он намеренно прибыл с опозданием, чтобы усилить напряжение. Не позволяй ему, Майлс. Когда ты служил под моим командованием, ты был самым хладнокровным человеком.

Майлс снял свой сюртук и передал его Рафу, потом размял плечи.

— Я знаю, милорд. Я не позволю гневу ослепить мне глаза или заставить дрогнуть руку.

— Трюки на него не действуют, лорд Тальвин, — заверил граф Драммонд пожилого джентльмена. — Он и сам способен кого угодно обвести вокруг пальца.

Майлс усмехнулся в ответ.

— А Эрик? — спросил он спокойно.

— Там, где ему и полагается быть, — сообщил Раф. — Синклер расположился с другой стороны. Если только она не ползет через лес к северу или не переправится через ручей к югу, ее обнаружат и задержат… если она появится.

Майлс засмеялся:

— Ты в этом сомневаешься? Ты встречался с ней. Ничто, кроме… нет, ничто не сможет удержать мою сестру. Так что у Эрика и Синклера работа будет.

Мужчины перестали улыбаться, как только увидели, что прибывший экипаж замедлил ход и остановился неподалеку.

Из кареты вышел Питер Проктор, за которым последовали два суровых на вид незнакомца. Он передал свой плащ одному из них и подошел к графу, ни разу не взглянув на Майлса.

— Извинения будут принесены? — спросил он графа невозмутимым тоном.

— Нет, — сказал Драммонд. — Вы не изменили своего решения?

— Едва ли это возможно, — сказал Проктор. — Меня оклеветали, и я должен получить удовлетворение. Я готов принять извинения, но если их нет, тогда дуэль.

Они подождали, пока Проктор снял свою куртку. Он был высоким мужчиной, крупным, но не тучным, казался в хорошей форме, хотя и был старше своего противника. Но они и не собирались драться на шпагах или рубиться на саблях. Пистолет стирал разницу в возрасте между мужчинами; трезвая голова и зоркий глаз — вот и все, что требовалось.

— Не угодно ли будет осмотреть пистолеты, — спросил Драммонда один из мужчин, прибывших с Проктором, открывая плоский ящик красного дерева, который он держал в руках.