– Я Смерть.
Она замерла, подумав, что лихорадка всё же погубила её, и она оказалась в ином мире.
– Чего ты хочешь от меня?
– Твою душу.
Онемев от страха, Фейра уставилась на говорящий саркофаг, стараясь осмыслить происходящее. Теперь, подойдя совсем близко, она вспомнила, что уже видела такой. Это был сплав олова со свинцом, как ей показалось, с изумительной резьбой, украшенной разноцветной эмалью. Переплетающийся узор в османском стиле, увитый позолоченной декоративной каллиграфией в стиле дивани. Она видела точно такой же гроб во время торжественного погребения султана Селима в Софии, прямо под величественным куполом, где оплакивающие подданные выстроились для прощания с ним.
Здесь, в этом сыром трюме, он выглядел по-другому. Из богато украшенного гроба исходил мерзкий запах человеческих испражнений, с серебряных креплений саркофага свисали веточки мирта – травы, способной поглощать вредные миазмы. В Софии лицо покойного султана четко просматривалось сквозь хрусталь гроба, здесь же стекло заменял кусок непрозрачного муслина – достаточно широкого, чтобы свободно пропускать воздух. Муслин опускался и поднимался, слабо вибрируя, как кожа на барабане.
Что-то ещё дышало внутри. Существо, находящееся в гробу, несмотря на своё имя, было живым.
Из гроба донесся вздох, и муслиновая ткань надулась, как парус:
– Я не собирался пугать тебя. Мне просто нужен друг. Уже четыре дня, как я заперт здесь. Мне одиноко.
Голос был мужской, глубокий и хриплый, как у того, кто не расставался с трубкой, как и её отец. Ей стало уже не так страшно.
– Я слышал, как ты говорила и пела, – продолжал голос. Я подумал, что ты одна из сирен, о которых ходит столько слухов, ликующих при виде греческих берегов, ведь мы уже должны были достичь их.
Значит, Смерть разбирается в морских путях.
– Теперь я знаю, что ты смертная. Я слышал, что ты страдала, – как и я. Мне жаль тебя, но я всё же рад, что ты оказалась здесь.
Фейра протянула руку и невольно дотронулась до свинцового гроба в знак сострадания. Она думала, что металл холодный, но он оказался тёплым на ощупь, словно внутри бушевал огонь.
– Расскажи мне свою историю.
– Сначала я должен спросить тебя. Ты предана нашему возлюбленному султану Мураду?
У Фейры была тысяча ответов на этот вопрос. Он убийца. Он мой брат. Он хотел взять меня в жены. Вместо этого она произнесла заученные слова.
– Он свет очей моих и радость сердца моего, – ответила она осмотрительно.
– Но предана ли ты ему? Я не смогу рассказать тебе свою историю, пока не буду знать точно.
Смерть хочет заключить сделку. Фейра читала персидские сказки и знала, как это происходит – обмен тайнами в доказательство доверия. Пленённая принцесса должна торговаться с похитившим её демоном за свою свободу. Она видела украшенные разноцветными рисунками книги в библиотеке Топкапы; смуглолицая дева, закинув ногу на ногу в пышных шароварах, беседовала с каким-то чудовищным видением, высоко подняв руки и растопырив пальцы веером.
Хотя она ещё никогда не читала о том, чтобы девушка перехитрила Смерть, Фейра знала, что нужно делать. Она должна раскрыть ему тайну, прежде чем он раскроет свою. Словно все это было частью видения, закинув ногу на ногу в традиционной позе османского сказочника, она начала свой рассказ.
«В двадцать первый день месяца зулькада 982 года судьбе было угодно, чтобы меня назначили кирой к матери нашего возлюбленного султана – Нурбану. Когда отец нашего возлюбленного султана скончался – да ходит он вечно в лучах рая – так получилось, что нынешний султан Мурад был далеко от дворца, в провинции Маниса, где он тогда правил. Моя госпожа Нурбану, зная, что его вероломные братья попытаются захватить трон, решила скрыть смерть мужа. Она поручила это мне, и я велела изготовить гроб изо льда, той же формы, что и ящик, в котором ты лежишь, и так, в летний зной, мы смогли замедлить тление. В течение нескольких дней мы вывозили его на молитву в паланкине, чтобы народ его видел, и даже на ипподром, где он должен был провести гонки на колесницах, восседая на своем золоченом троне. Так нам удалось сохранить в тайне его смерть. Двенадцать дней Селим находился в ледяном гробу, на двенадцать дней больше, чем Господь отвел ему, пока Мурад не вернулся в Константинополь. Когда Мурад встал во главе Оттоманской империи, Нурбану удостоилась титула Валиде-султан за её старания, а Селима переложили в серебряный саркофаг, который поставили в Софии, чтобы каждый мог увидеть и оплакать его. Так что, можно сказать, я удостоилась чести помочь нашему возлюбленному султану заполучить трон. Об этом я не рассказывала ни одной живой душе».
Фейра ждала, когда Смерть прервет наступившую тишину. Согласно древним сказаниям, либо деву отправят в преисподнюю, либо последует ещё один рассказ.
«В седьмой день сентября 983 года, – услышала она с облегчением голос из саркофага, – Господу было угодно, чтобы я заболел смертельной болезнью в горах, возвращаясь домой из долгого путешествия. Мне некому было помочь, кроме одного пастуха. Он положил меня на плетень и потащил в храм на вершине горы, где жили имамы, искусные в медицине. Они взглянули на меня всего один раз, а потом перенесли в отдельную комнату и оставили там умирать. Но когда горячка отступила, я, открыв глаза, увидел, что за мной ухаживает врач султана, сам Хаджи Муса. – При упоминании имени своего наставника Фейра вздрогнула. Кроме того, она уловила нотку удовольствия в голосе рассказчика, словно Смерть до сих пор гордилась этим. – Он пришел ко мне и спросил, согласен ли я исполнить крайне важное поручение султана. Он боялся, я видел это по его глазам. Сначала я подумал, что он боится султана, но оказалось, он боялся меня. Того, что сидело во мне. Чумы».
Фейра похолодела. Она, конечно, слышала об ужасной эпидемии в Константинополе в 747 году, когда погибли тысячи. Болезнь, пролежавшая в спячке несколько веков, теперь вернулась.
– Черная смерть? – шепотом спросила она.
– Чума, Черная смерть – у неё много имен. Хотя её не было в городе уже много лет, я слышал о ней. Я сразу понял, что мне конец. Врач тоже знал это. Он обещал мне – золото для моей жены, высокое положение для моих сыновей, хорошего мужа для моей дочери. Казалось, он знал обо мне все. Он знал, что я сражался в Лепанто.
Фейра наклонилась ближе. Значит, Смерть знает море так же хорошо, как её отец.
– Он сказал мне, что если я соглашусь исполнить план султана, я смогу сам, в одиночку, побороть нашего старого врага. Он объяснил мне так: я мог либо умереть в этом унылом месте на вершине горы, оставив свою семью в бедности, которая так и не узнает о моей судьбе, либо стать героем – и моё имя запишут в свитки и будут воспевать в сказаниях, а моя семья будет жить в богатстве и довольстве. Выбора не было.
Фейра услышала глухой стук и шуршание, словно Смерть повернулась, чтобы улечься поудобнее.
– Ты не могла бы дать мне воды? – попросил голос. – В горле пересохло от этих рассказов. Там возле тебя должна быть кружка. Иногда матросы вспоминают напоить меня, а иногда нет.
Фейра посмотрела вниз и увидела серебряную лейку с тонким носиком в форме клюва – как те, из которых умывались девушки гарема. Она поднесла лейку к муслиновой загородке и полила тонкой струей, представляя себе чудовище, скрывавшееся внутри. Смерть, почувствовав облегчение, зачмокала.
– Меня отнесли на носилках вниз, в хранилище со льдом недалеко от залива. На это ушло немало времени, потому что они выбрали путь как можно дальше от городских стен. Врача я больше не видел, со мной остались только люди султана – в черных одеждах, в черных тюрбанах, с масками на лицах. Я так и не смог определить – солдаты они или священники, потому что о своём задании и о войне они говорили не меньше, чем о рае и жертве, которую собирались принести.
Это были янычары – личная пехота султана, фанатики, носившие черную одежду. Их забирали из христианских семей ещё мальчишками и обращали в истинную веру, и они были преданы своему новообретённому Богу намного больше тех, кто родился на лоне Пророка. Но Фейра промолчала, чтобы не перебивать Смерть.
– Эти воины Божьи поместили меня в гроб. Мне положили подстилку из шерсти для естественных нужд, сушеное мясо, и время от времени поили водой. Ящик большой, как ты видишь, и я могу двигаться и переворачиваться, но не скрою от тебя своего ужаса, когда надо мной опустилась крышка, которую стали прибивать гвоздями. Словно похоронили заживо, и я никогда больше не выберусь из этой могилы; но мне сказали, что я должен буду покинуть её – ещё один раз, последний. Если я доживу, то восстану из гроба в конце нашего плавания, смешаюсь с толпой и передам людям свой «дар». В Венеции.