Чтобы отвлечь мужчину и заглушить его болезненный стон, она спросила:
— Неужели это так романтично, быть разбойником? Вы грабите богачей и отдаете все беднякам, как Робин Гуд?
Его голос стал резче.
— Ага, я отдаю все беднякам. Себе. Я — бедняк.
— Это не слишком-то милосердно, вы не находите?
— Ты когда-нибудь была бедной?
Мужчина вытянул вперед руку, удерживая на одном пальце свисающую юбку. Пруденс взяла мокрую одежду и встряхнула ее.
— Фактически, я без гроша.
— Без гроша? — Он фыркнул. — Только богатые говорят: «Без гроша». Бьюсь об заклад, что из-за этого ты никогда не ходила днями голодной, верно?
Гнев усиливал его шотландский акцент. Его грассирующее «р» перекатывалось как штормовое море.
— Существует значительное различие, девочка, между бедными в бархате и бедными с пустым желудком. Ты когда-нибудь крала еду из собачьей миски себе на обед? Тебя когда-нибудь избивали до потери сознания, если ты охотилась, но не смогла за целый день поймать ничего кроме жилистой белки?
Пруденс положила руку на обнаженную грудь мужчины, успокаивая его своим прикосновением.
— Простите меня. Я всегда умудряюсь сказать что-нибудь невпопад.
Кожа под ее ладонью была слегка поросшей мягкими курчавыми волосками. Она никогда прежде не прикасалась к мужской груди, и тепло его мускулистого тела ошеломило ее.
— Я не имею права судить вас.
Он что-то проворчал в ответ, словно смутившись своей гневной вспышки.
Рука девушки скользнула вниз, мягко касаясь его живота. Мужчина судорожно втянул воздух. Его мускулы напряглись. Пруденс отдернула руку.
— Я не хотела сделать вам больно. Я видела, как кучер ударил вас сюда. Завтра на этом месте будет огромный синяк.
— Значит, я буду беспокоиться об этом завтра, — резко ответил он.
Мужчина закрыл глаза и отвернулся. Пруденс понаблюдала за ним несколько минут и, когда он не пошевелился, решила, что он, должно быть, уснул. Она повыше натянула на него пыльное одеяло и заботливо подоткнула вокруг плед.
Пруденс ошибалась. Себастьян не спал. Как только она отошла от него, он приоткрыл глаза, наблюдая за каждым ее движением с жадным любопытством. Девушка стояла возле очага, оглядывая хижину. Ему хотелось, чтобы она перестала щуриться. Себастьян был одержим жгучим, безрассудным желанием увидеть цвет ее глаз.
Не менее безрассудным было и то внезапно возникшее чувство, когда заботливые руки Пруденс прикасались к нему. Не от боли напряглись мускулы его живота при ее легком прикосновении, а от восхитительной нежности ее пальчиков. Он не мог вспомнить, когда последний раз забота женщины о нем вызывала в его душе такой странный отклик.
Пруденс встала на колени перед очагом и разожгла небольшой костер из поленьев, предусмотрительно оставленных в хижине. Себастьяна поразила экономичность ее движений. Он понял, что девушка была хорошо знакома с работой по дому. Себастьян попытался угадать, сколько ей лет. Пруденс производила впечатление скорее женщины, чем девочки. Она не проявляла девичьей застенчивости, помогая ему раздеваться. Ее руки были быстрыми и ловкими. Она делала все, что требовалось сделать, не краснея и не отводя стыдливо взгляд. Девушка была загадкой, и Себастьян намеревался разгадать ее.
Вскоре в очаге весело потрескивал огонь. Пруденс встала и потянулась с ленивой грацией женщины, которая уверена, что за ней никто не наблюдает. Дыхание Себастьяна участилось, когда она подняла руки и начала расстегивать ряд крошечных пуговиц на лифе платья. Ее одежда насквозь промокла, и было вполне естественно, что она хотела снять ее. Но для самого Себастьяна было неестественным все нарастающее возбуждение при виде того, как она снимала платье через голову. В других обстоятельствах он мог бы это понять и объяснить, но не сейчас, когда лежал побитый, измученный, со сломанной ногой на холодном грязном полу ветхой хижины.
Себастьян увидел, как Пруденс зябко поежилась, оставшись в тонкой нижней юбке и рубашке. Когда она наклонилась, чтобы снять свои грязные туфли, влажная ткань облепила ее тело, подчеркивая соблазнительные выпуклости и впадинки ее точеной фигуры. Яркое пламя огня в очаге высвечивало очертания ее длинных ног и высокой, упругой груди. При виде этой пленительной картины Себастьян застонал.
Девушка, резко повернувшись, взглянула на него и вскинула руки, чтобы прикрыться. Себастьян закрыл глаза и слегка поерзал, словно от боли. Это, действительно, была боль, но не та, о которой она могла подумать.
Себастьян помедлил, позволяя девушке успокоиться и забыть о его присутствии, и приоткрыл один глаз. Пруденс сидела на стуле у очага и перебирала пальцами спутанные волосы. Они были бархатисто-каштановыми и ниспадали до талии.
Тепло огня, распространившись по всей хижине, добралось до ложа Себастьяна. Он поглубже зарылся в одеяла, завороженный пленительными движениями пальцев Пруденс, приглаживающих густой каскад волос. Хотел бы он, чтобы это были его пальцы.
Словно по волшебству он ощутил тепло под своей рукой. Котенок Пруденс ткнулся мордочкой в его ладонь, требуя внимания. Себастьян погладил большим пальцем его подбородок и услышал нежное мурлыкание крошечного создания. Котенок удовлетворенно свернулся в изгибе его локтя.
«Себастьян, — прошептал он, поглаживая нежную шерстку котенка, — глупое имя. Как и Пруденс».
Он уже погружался в сон, когда вспомнил, что у девушки все еще оставался его пистолет.
Пруденс ждала столько, сколько смогла выдержать. Ее нижняя юбка и рубашка согрелись и высохли, лишь волосы еще оставались чуть влажными. Подкрадываясь с фонарем в руках к ложу, на котором лежал Себастьян, она вспомнила часто повторяемый упрек своей тети: «Любопытство — весьма неприличная черта для леди». Хотя отец Пруденс не считал это любопытством. Он называл это острым умом, склонным к обобщениям. Чего папа не сказал ей, так это того, что острый ум девушки не является ценным качеством для ее поклонников. Пруденс всерьез сомневалась, что отчаянный разбойник также оценит его по достоинству.
Она опустилась на колени рядом с тюфяком и подняла фонарь вверх.
Разбойник сбросил в сторону большую часть одеял. Оставалось лишь одно, опасно съехавшее ему низко на бедра. Один глубокий вдох, одно неосторожное движение могли опустить его еще ниже. Мягкие волоски медового цвета покрывали грудь. Взгляд широко открытых глаз Пруденс скользнул туда, где они собирались в тонкую линию и исчезали под одеялом. Перехватив фонарь другой рукой, девушка перевела взгляд выше по его телу. Мужчина был среднего роста, но широкие плечи и мускулистый торс делали его крупнее и значительнее.
Улыбка тронула ее губы, когда она увидела комочек серого меха, свернувшийся у его локтя. Сонный котенок поднял голову и сердито посмотрел на свою хозяйку. Пруденс поднесла палец к губам, словно умоляя малыша не шевелиться. Но разбуженный котенок со слабым писком потянулся, удобнее устраивая голову на лапах.
Во рту у Пруденс пересохло, когда пламя фонаря осветило лицо спящего мужчины. Его рыжевато-каштановые волосы требовали заботы парикмахера. Она протянула руку и отвела пряди со лба, прежде чем осознала, что делает. Отдернув руку, девушка нечаянно дотронулась до горячего колпака фонаря. Заглушив крик боли, едва не вырвавшийся у нее, Пруденс утешила себя тем, что один ожег лучше, чем два, и на будущее нужно вести себя осторожнее.
Подняв фонарь выше, она жадно принялась изучать его черты. Мягкий свет позолотил кожу мужчины до теплого песочного оттенка. Густые брови были немного темнее его волос. Кайма длинных, угольно-черных ресниц отбрасывала тень на щеки.
«Тетя Триция отдала бы состояние за обладание такими ресницами», — подумала Пруденс. Даже обильное количество черной краски из ламповой сажи не могло бы дать подобного результата. Нос был слегка искривлен, видимо от давней травмы, но этот дефект смягчался россыпью веснушек на переносице. Бледный полукруг шрама выделялся под подбородком. Мелкие морщинки окружали рот, пересекали лоб и скапливались в уголках глаз. Пруденс понимала, что они не были отпечатком прожитых лет, а были оставлены ветром и солнцем. Она решила, что ему, должно быть, около тридцати лет.
Мерцающий свет лампы играл у его рта, и Пруденс почувствовала, как сжалось ее сердце. Это был прекрасный рот, твердый и красиво очерченный; нижняя губа немного полнее верхней. Даже во сне его нижняя челюсть слегка выдавалась вперед, что заинтриговало бы любую женщину. Пруденс захотелось прикоснуться к его губам, заставить их изогнуться в нежной улыбке.