Глаза Малавуана совсем округлились.
— Вы хотите, чтобы я надел форму?
— Именно. Вы, господин Менар… де Сен-Симфориен и все матросы. Да вот, посмотрите…
В эту минуту на палубе появился Понго. Увидев, что хозяин наводит красоту, он счел за благо последовать его примеру, и, судя по раздавшимся приветственным возгласам команды, ему это удалось в полной мере.
Он был великолепен: туника и штаны из белой замши расшиты красными и черными узорами, на голове — традиционный убор из орлиных перьев, бронзовое лицо величественно и торжественно — ни дать ни взять языческий идол. Даже Малавуана проняло: схватил свой бронзовый рупор, кинулся на мостик и завопил во всю глотку:
— Поднять большой флаг… и живо всем переодеваться в парадное! Проследите, господин Менар, а потом сами нарядитесь!
Еще ни один приказ на корабле не исполнялся с такой скоростью — матросы хорошо знали Жиля и догадывались, что его праздничное настроение не ограничится парадными костюмами, а потому первые часы пребывания на новой земле обещают для них быть веселыми. Очень скоро «Кречет» расцвел флагами и вымпелами, развешанными между мачтами, как полагалось по протоколу. На макушке бушприта вился на ветру стяг с королевскими лилиями, точно такие же украшали грот-мачту и корму, а на фок-мачте весело плясал бирюзово-золотой флаг Турнемина.
Разряженный, как девица в праздничном уборе, парусник под командованием капитана в красно-синей парадной морской форме снова подошел ко входу в бухту и дал сигнал лоцману.
На этот раз лоцман появился немедленно. Вероятно, его уже предупредили из форта на мысе Лимонада, откуда наблюдали за вновь прибывшим судном, или он еще вчера слышал их пушку, только не успел рассеяться дым сигнального выстрела, как проводник пришвартовал свою шлюпку к борту «Кречета».
Лоцман оказался уроженцем Марселя. Темно-рыжий, как каштан, вспыльчивый, как порох, болтливый, как сорока… и грязный, как свинья. На талии красный пояс немыслимой длины, ниже — серо-красные полосатые штаны, выше — когда-то белая сорочка, рукава ее были закатаны выше локтя, оголяя мускулистые, словно вырезанные из потемневшего от старости оливкового дерева, волосатые руки. Последний штрих в странном облике марсельца — лохматая борода пророка и треуголка с золотыми галунами, из которых во все стороны торчали нитки. Малавуан скептически осмотрел незнакомца.
— Вы и вправду лоцман? — спросил он, а сам подумал, что тот француз больше похож на флибустьера, чем на честного проводника кораблей.
Тот воспринял вопрос капитана вполне доброжелательно.
— А кто же я, по-вашему, черт побери? Призрак Черной Бороды? Нет, я действительно лоцман в проклятой бухте проклятого острова! Причем лучший, какой только может быть! Двадцать пять лет корабли провожу! Не кто иной, как я, доставил в порт судно графа Дестена, когда он стал губернатором островов На Семи Ветрах в шестьдесят третьем. И князя де Ровна тоже, и маркиза д'Аргу, и еще…
— Ладно, ладно! Хватит! Верю. Если вы приметесь перечислять всех, кого проводили за двадцать пять лет, мы до завтрашнего утра не будем на месте, — проворчал капитан Малавуан. — Отправляйтесь-ка без лишних слов за штурвал.
Следуя за капитаном на мостик, лоцман имел возможность разглядеть выдраенную добела палубу «Кречета», его сверкающую под солнцем медь Он даже присвистнул от восхищения.
— Дьявол, недурная у вас посудина, капитан!
А чистота какая! Скажите-ка, мы уже когда-нибудь виделись? Кто вы? И откуда идете?..
— Позвольте мне, дружище, объясниться на сей счет с портовым начальством, если вы, конечно, будете столь добры довести нас до порта.
— Ладно, ладно, поплыли!
Тут он заметил на мостике Турнемина в роскошном одеянии и рядом с ним Понго в орлиных перьях и чуть не застыл по стойке смирно.
— Матерь Божья! — воскликнул он негромко. — Вы что, не могли сразу сказать, какие люди у вас на борту? Кто этот господин? Уж не новый ли губернатор? Тут их меняют пять раз на дню.
— Нет, успокойтесь. Это шевалье Турнемин, офицер королевской гвардии, он купил здесь плантацию индиго, вот и приехал. И парусник этот принадлежит ему, так что вы поосторожней — еще не раз придется заводить его в порт.
— На этот счет не беспокойтесь! Сейчас увидите, что такое мастерство.
Лоцман поклонился Жилю с такой почтительностью, словно тот был королем, а появившейся на палубе Жюдит — в бледно-бирюзовом муслиновом платье и широкополом капоре с оборками того же цвета — с восхищением, достойным ее красоты, и торжественно, словно священник, собирающийся служить мессу, взялся за штурвал.
Ему не стоило никакого труда доказать, что он не хвастался, называя себя лучшим проводником Малых и Больших Антильских островов. «Кречет» изящно развернулся, поймал ветер и на всех своих трех тысячах квадратных метров парусов уверенно рванул в опасный проход, а его пушки прогремели, отдавая первый салют Санто-Доминго…
Зелено-синее зеркало глубокой изогнутой бухты Кап-Франсе отделял от густо-зеленого горного массива, возвышавшегося над ней, ослепительно белый просторный пляж, окруженный пальмами.
В глубине бухты, у самого подножия гор, простирался город, бело-розово-желто-синий, словно на темный бархат положили большой драгоценный камень или спрятали в зелени букет цветов.
Издали казалось, что город погружен в волшебный сон, ощущение покоя усиливали возвышавшиеся над ним суровые дикие утесы, чьи вершины терялись среди белых облаков, но, чем ближе корабль, ведомый уверенной, опытной рукой лоцмана Бонифаса, подходил к берегу, уклоняясь от подводных скал и рифов, тем быстрее рассеивалось представление о Кап-Франсе как о сонном царстве: в порту кипела работа.
Торговые суда, яхты, шлюпы и бригантины сновали в гавани, а у причала стоял внушительных размеров линкор, который Турнемин опознал с первого взгляда. Это была та самая «Диадема», которая входила когда-то во флотилию шевалье де Тернея и доставляла экспедиционный корпус, спешивший на помощь американским повстанцам.
Присутствие этого огромного корабля показалось владельцу «Кречета» хорошим предзнаменованием. Он увидел в нем перст Провидения — добрый знакомый при встрече с неведомым. Раздался второй приветственный залп, на который любезно ответили форт Франс и форт Лимонада, а «Кречет» между тем, убавив скорость, продолжал свой путь среди бесчисленных малых и больших шлюпок, парусных и гребных, безостановочно сновавших между городом и кораблями, доставляя товары и пассажиров. Некоторые из них, оказавшиеся, вероятно, в тот момент не у дел, вышли навстречу новому судну.
Бонифас указал на довольно изящный шлюп, быстро приближавшийся к «Кречету».
— Ждите гостей. Старший лекарь должен проверить, не везете ли вы «черный товар».
— Неужто наш парусник похож на судно работорговца? — спросил, оскорбившись. Жиль. — От него плохо пахнет?
— Не стоит обижаться на такие пустяки, монсеньор. Врач выполняет свою работу, только и всего! Таковы правила. Раз у вас на борту негров нет, так ему и скажите… Такому сеньору, как вы, он поверит на слово. Тем более что на тех грязных посудинах не бывает прекрасных дам.
— Но у меня есть негр, и он тяжело ранен.
Ему срочно нужен врач. Ваш старший лекарь в медицине-то разбирается?
Лоцман с сомнением выпятил морщинистую губу.
— Чего не знаю, того не знаю. Для того, чтобы «надушить» груз, больших познаний в лекарском деле не требуется.
— Надушить?
— Ну да, протереть уксусом. Потом негров высаживают на берег, загоняют вон в те бараки, возле Фоссет, видите? — в устье реки Галиффе, и приводят в божеский вид перед торгами. Можете представить, какие они свеженькие после нескольких недель в трюме. Вот и приходится их потереть, почистить. А о вашем негре лучше сказать старшему лекарю сразу. В этом деле они очень щепетильны… подумают, что вы хотите провезти чернокожих тайком, не уплатив пошлины береговым властям.
— Именно это я и собираюсь сделать! — холодно заметил Жиль.
Старший лекарь, высокий, бледный, с желтым оттенком кожи и свинцовыми мешками под глазами — неоспоримое свидетельство пришедшего в упадок здоровья, — повел себя весьма почтительно с хозяином прекрасного судна: у такого, наверняка, немалое состояние, он, как и предсказывал Бонифас, пожелал видеть Моисея.
Четверо матросов бережно вынесли негра на палубу и уложили в тени паруса.
С первого взгляда было видно, что гигант, одетый в белую рубаху, наспех сшитую женщинами, чтобы его не приняли за раба, тяжело болен. Он пребывал в полузабытьи и слабо вздрагивал всякий раз, когда его раздутая нога хоть чуть-чуть сдвигалась, под его черной кожей хорошо просматривались красные пятна — предвестники смерти. Даже полный невежда, увидев бесформенную конечность, почувствовав учащенный пульс и горевший огнем лоб, должен был прийти к однозначному выводу. Диагноз чиновника санитарной службы последовал немедленно: