Роберт Гулрик - Верная жена

В ответ Труит отправил ей письмо без фотографии, да она и не спрашивала ее, зато вложил в конверт билет. Она остановилась в отвратительном огромном Чикаго, в христианском пансионе.

В 1907 году, в крошечном холодном городке штата Висконсин, на пороге зимы он, Ральф Труит, богатый человек, ждал поезда, который доставит ему Кэтрин Лэнд.

Он ждал ее долго и мог подождать еще немного.

Кэтрин Лэнд смотрелась в зеркало, бесстрастно показывающее женщину, которой она стала. Годы ожесточили ее.

«Я из тех, кто заранее заглядывает в конец книги, — размышляла она, изучая собственное отражение. — Хочу знать, как закончится история, прежде чем она началась».

Ей очень нравилось начало. Чисто-белая возможность пустой комнаты, первый украденный поцелуй. И окончание, окончания она тоже любила. Драма разбитого стекла, мертвая птица, слезливое прощание, последнее ужасное слово, которое нельзя не произнести и невозможно забыть.

А вот с серединой все было не так просто. Начало было приятным, окончание обычно горьким, а середина напоминала натянутый канат, по которому идешь от начала и до конца.

Плоская, покрытая снегом земля убегала от окна. Поезд дергался, и хотя Кэтрин старалась держать голову прямо, сережки качались и сверкали под лампой.

Он прислал ей билет на проезд в отдельном вагоне. В ее распоряжении была гостиная, спальня и электрическое освещение. Она не видела остальных пассажиров, хотя, естественно, в поезде находились и другие люди. Кэтрин представляла, как они скучают на сиденьях, обтянутых бледной кожей и набитых конским волосом. В ее вагоне мебель была из красного бархата, с фестонами и оборками. «Словно бордель, — подумала она, — Бордель на колесах».

Состав тронулся, когда уже стемнело, и всю ночь постоянно останавливался: с путей убирали снежные заносы. Официант принес тяжелую «блестящую» еду: несколько кусков ростбифа, креветки на льду, красивые глазированные пирожные. Кэтрин поела, поставив тарелки на складной столик. Вина не предложили, а она не стала спрашивать. Серебряные приборы были тяжелыми, гладкими, приятными на ощупь, и она проглотила все без остатка.

Утром подали яичницу с ветчиной, черный кофе, такой горячий, что она обожгла язык. Все это принес молчаливый чернокожий официант; он обслуживал так, словно совершал некое магическое действие. Кэтрин снова все съела. Делать было особенно нечего, движение поезда гипнотизировало, приводило в восторг и повышало аппетит. Каждая секунда приближала ее к осуществлению долгого запутанного плана.

Когда она не ела и не спала, вытянувшись на безупречном накрахмаленном белье, то смотрела на свое лицо в зеркале над туалетным столиком. Лицо было ее единственной собственностью, тем, на что она могла рассчитывать, что никогда не подводило. Кэтрин было приятно, что за тридцать четыре года оно осталось практически неизменным, сохранило красоту — все та же бледная безупречная кожа, свежая, без морщин. Жизнь, как бы ни измывалась над ней, лица не коснулась.

Тем не менее Кэтрин испытывала беспокойство; мысли неслись галопом. Она снова и снова перебирала детали, вспоминала бурное прошлое, удивлялась тому, что судьба забросила ее сюда, в эту шикарную комнату на колесах. Сейчас Кэтрин была на перепутье, посредине.

А посредине многое могло случиться. Как бы часто она ни прокручивала возможные варианты в голове, но середине не доверяла. Можно споткнуться, потерять равновесие, спутать направление, тебя могут разоблачить. Посредине случаются события, которых ты не планировал. Ее тревожила сама возможность таких событий, и сейчас она увидела это в тенях, залегших под ее миндалевидными глазами.

Любовь и деньги. Она отказывалась думать, что ее жизнь, такая пустая и бесцельная, завершится без любви и без денег. Не могла принять это как факт, который означал бы, что наступил конец всему.

Кэтрин была настроена решительно и холодна как сталь. Она не могла жить без двух вещей, которые считала необходимыми для полноценного существования и в которые верила долгие годы. Верила в ангела, который спустится с небес и одарит ее богатством, соответствующим ее красоте. Верила в чудеса. Во всяком случае, пока не поняла, что ее жизнь — это невероятно пластичная субстанция. Затем эта субстанция сформировалась, затвердела и более не изменялась, превратилась в раковину, в которой теперь и обитала Кэтрин. Ее это ужаснуло. Ужасало и сейчас, словно внезапная пощечина.

Она помнила момент из детства, пронизывающий момент прошлого. На ней было простое белое платье, она ехала в повозке с матерью. Там, в ее родном штате Виргиния, она чувствовала себя в безопасности.

Вспомнила золотистые волосы матери, изящное шелковое платье цвета лаванды, пышные юбки, экстравагантные украшения. Мать управляла большой простой повозкой, а Кэтрин сидела впереди между матерью и мужчиной в военной форме. Он не был ее отцом; его лицо она забыла. За ними, прямые как штыки, находились молодые люди, кадеты, в ладно подогнанной шерстяной форме, с эполетами, галунами и шевронами.

Крыша повозки была натянута; шел дождь, вернее, ливень. Однако солнце продолжало светить. За пеленой воды угадывались дымящиеся крупы лошадей. Затем чудесным образом дождь прекратился. Один из кадетов раздвинул крышу, и все утонули в благоуханном прохладном воздухе. С крыши на материнские волосы упали крошечные капли. Мать звонко засмеялась. Этот смех так и остался в памяти Кэтрин. Все было прекрасно — погода, ливень. Прекрасно и так далеко.

Молодой кадет прошептал ей что-то на ухо и показал на появившуюся радугу. Спустя столько лет она ощущала приятный запах пота его молодого тела, затянутого в безупречную форму. Этот момент ей запомнился больше, чем все детство, чем горы Виргинии, над которыми выгнулась радуга. Его голос вибрировал возле ее тонких ключиц, так что коже было щекотно. Он прошептал что-то о горшке с золотом, поджидающем ее на хвосте радуги.[1]

Какое чудо! Солнце ни разу не спряталось, дождь прекратился, и начался великолепный закат. Лучи заходящего солнца украсили каждое лицо, а сладость и свежесть воздуха успокоили каждое сердце. Кэтрин сидела между матерью — тогда еще живой — и военным, не являвшимся ее отцом. Местечко, в котором это происходило, она не могла вспомнить, забыла и дорогу, по которой ехали. Но именно тогда она подумала: «Я совершенно счастлива».

Больше такая мысль ее не посещала. Она понятия не имела, кем были эти мужчины, куда они все направлялись, как оказались вместе и что было по прибытии. Наверное, что-то праздновали. Окончилась Гражданская война, над землей проплывали призраки юношей и мужчин. Кэтрин вспомнила мемориал, подъем флагов, пение труб, продолжительный и медленный бой барабанов. Она не знала, где в тот день был ее отец, почему он оставил ее и мать, почему им пришлось ехать по дождю с четырьмя красивыми солдатами и смотреть на радугу и закат.

Ее мать была красивой и умерла при родах, когда Кэтрин исполнилось семь. На свет явилась сестренка Алиса. Кэтрин запомнила мужчин: как от них пахло, как рукава мундиров плотно облегали молодые руки, а белые накрахмаленные воротники царапали бритые шеи. Но особенно их мужественность, ставшую началом, началом всего, что пришло позже.

Ставшую началом ее желания. Была слава, свет и алые облака. Было лицо Христа. И все это — любовь. Любовь без конца. Желание без объекта. Никогда больше Кэтрин не испытывала подобного чувства.

А далее она шла и шла вперед, пока не устали ноги, пока не умерла мама, пока не разбилось сердце. Она упрямо шла и шла от одного момента к другому, без любви, без денег, при этом неизменно мечтая о великолепном конце, соответствующем столь прекрасному началу.

Ворошить прошлое она перестала. У нее не было дорогих воспоминаний, за исключением той единственной радуги с горшком золота на хвосте. В жизни она действовала напролом, яростно сражаясь за счастливое мгновение, которое пока так и не случилось. Сейчас, осознав, что это и есть ее жизнь, она задумалась: чем она занималась, какие события заполняли часы между грезами и снами? И в момент исключительной тишины, когда ощущалось даже дрожание сережек, она вдруг с ужасом ответила на этот вопрос: ничего у нее не было, попросту ничего.

Она не может и не станет жить без любви или без денег.

Те солдаты, лица которых не запечатлелись в мозгу, навсегда останутся для нее молодыми. Она будет дорожить этим моментом: великолепным солнцем, пронизывавшим тучи, и роскошной радугой. Никогда не забудет красоту своей матери. Но что хорошего это принесло? Зачем она вспоминает об этом сейчас, сидя против зеркала в поезде, идущем посредине? Балансируя на канате, протянутом между началом и концом.