– Не расточительнее твоих, милый братец. – Анна поморщилась. – Если не хочешь, чтобы я тратилась на наряды, не заставляй меня ехать в Лондон.
– Матушка будет в страшном горе, если не выберется в свет.
– Она-то вполне может поехать. Я способна провести лето в Верне в гордом одиночестве. Кстати, Джексом, а почему бы тебе не устроить счастье матушки, раз тебе уж так хочется выдать кого-нибудь замуж?
– Хм… Наверное, я просто не хочу упустить из рук ее вдовью долю, – пожал плечами Джексом. – Если учесть, что в твои двадцать пять мне придется расстаться с капиталом, который ты получила от бабушки Норстерн…
– Какой же ты… – Анна махнула рукой. – Иди, смени одежду. От тебя разит псарней. И, кстати, выдав меня замуж, разве ты не лишишься моих денег?
– Хороший брачный договор принесет мне гораздо больше, – не стал скрывать своих планов Джексом. – Ведь ты красотка, сестричка. Какой-нибудь потерявший голову герцог много даст за тебя.
– Я помолвлена, если ты позабыл.
Прежде чем выйти, Джексом наградил Анну долгим взглядом и широко улыбнулся.
– На войне всякое случается, дорогая сестра.
Дорогая Анна!
Эта битва «цивилизации против варварства», как говорил наш статс-секретарь лорд Кларедон, начинает походить на фарс. Ты просишь рассказывать мне обо всем, что происходит вокруг, но я как не смыслил в политике, так и не смыслю, несмотря на разговоры за скудным ныне офицерским столом. Если уж здесь люди не понимают, что английские солдаты делают в Крыму, если капитан Уильямс и майор Фелпс, наши непосредственные – и уважаемые – командиры, громко рассуждают о притязаниях британцев незнамо на что… О чем могу судить я, скромный землевладелец, купивший офицерский патент?
Я почти не читаю газет, но те, что попадают мне в руки, полны карикатур и патриотических воззваний, карикатур на эти воззвания, ехидных намеков на несостоятельность Пальмерстона и дикость сначала Николая, а теперь его преемника императора Александра, – словом, над ними будто витает вопрос: что Англия делает в этой войне? Французы сводят с русскими счеты за поражение Наполеона, это хоть можно понять. Но наши тонкие политические устремления остаются для меня загадкой. То ли я безнадежно туп, то ли во всем этом нет особого смысла.
Чему я сейчас учусь? Тому, что солдат нужно переводить с гладкоствольных ружей на нарезные, и хотя половина нашей армии пользуется сейчас усовершенствованными винтовками (в этом русские нам уступают), хорошо бы прогресс шел быстрее. Правда, если у меня и были иллюзии, что в этой войне можно победить исключительно силой оружия, то они давно развеялись. Я не видел пока никакой иной войны, кроме этой, она когда-нибудь закончится, и, возможно, у меня будет шанс сравнить ее с какой-нибудь другой. Честно говоря, это даже забавно.
Забавно то, что мы засыпаем русских свинцом, а они не сдаются. Севастополь скоро будет весь лежать в руинах и в конечном итоге достанется нам, но стоит ли такая победа заплаченной за нее цены? Все чаще я размышляю именно на эту тему – чего может стоить победа. Конечно, в те дни, когда у меня выдается несколько минут на размышления. Стихает гром пушек, осыпающих город ядрами, и солдаты ложатся спать, и тогда при неверном свете костров я сижу, сгорбившись, словно дряхлый дед, гляжу в пламя и думаю о победах.
Впрочем, не хочу тебя огорчать этими размышлениями, которые все равно останутся никому не нужной философией. На войне, как я понял, философствовать противопоказано. Если твои мысли выходят за рамки того, что приказал тебе капитан, ты рискуешь задуматься о неподходящем в критический момент. Как случилось с лейтенантом Дрискеллом: остановился на пригорке, задумался, а его возьми да пристрели русский солдат. Конечно, тоже отличный способ разом выяснить все ответы – и о смысле узнать, и о загробной жизни, но только больно уж категорический.
Ну, да ладно, дорогая Анна, не стану больше тебя огорчать, лучше напишу о хорошем. Я крепко сдружился с капитаном соседнего полка – Ричардом МакГвайром из-под Эдинбурга. Мы встретились в штабе, выяснили, что Шотландия у обоих в крови, и Ричард предложил распить по случаю знакомства немного виски. Он пригласил меня к себе на квартиру и познакомил с женой. Ты бы с ней непременно подружилась! Тебе всегда нравились леди с характером, такие же, как ты, моя дорогая. Миссис МакГвайр, Элен, – угловатое очаровательное создание с тем взглядом на мир, который мужчин заставляет то смеяться, то задумываться. Она непредвзято судит обо всех вещах, на все имеет свое мнение, иногда совершенно расходящееся с мнением ее мужа. Ричард, сам не дурак поспорить, слушает жену с любовью и интересом. Именно с ними мне удалось сделать то, что не удавалось с остальными, несмотря на мои хорошие отношения со знакомыми офицерами: поговорить о том, как я люблю тебя, Анна. Ричард и Элен приняли мой рассказ благосклонно, хотя и попеняли мне, что я уехал в Россию, не женившись на тебе прежде. Лето можно было и переждать, говорили они, ведь самое интересное началось на крымских берегах лишь осенью. Самое интересное – это война, конечно же.
Теперь мы проводим вечера вместе, если выдается свободное время. Я смотрю на Элен МакГвайр и думаю о том, что мне хотелось бы, чтобы ты была сейчас со мною, как она – с Ричардом. Нет-нет, ни в коем случае я не позволил бы тебе приехать на войну, опасаясь за тебя больше, чем за себя, но вот парадокс – вместе с тем я мучительно скучаю по тебе и даже в минуты слабости готов поступиться здравым смыслом ради минутного наслаждения. Однако скоро война завершится, рано или поздно Севастополь падет, а вместе с ним – и вся русская решимость. Я вернусь в Шотландию, и наше счастье будет бесконечным.
Твой Айвен
– Что случилось, милая? – Леди Присцилла в бальном платье и в полном блеске своей все еще не померкшей красоты вплыла в комнату дочери.
– Ничего, мама. – Анна украдкой смахнула слезы и повернулась к зеркалу поправить прическу. Непокорные локоны отказывались лежать так, как планировалось, постоянно выбивались то тут, то там. – Просто я не хочу идти на этот прием.
– Но там будет весь свет! А граф Тремейн третьего дня намекнул мне, что ты могла бы стать его новой графиней.
– Мама! В качестве новой графини ему бы больше подошла ты, чем я. Его сын практически мой ровесник!
– Ах, но граф такой красавец-мужчина! И богатый.
Анна вздохнула. С тех пор как Айвен уехал на войну, все разговоры велись исключительно на одну тему, словно ни мать, ни брат ни во что не ставили помолвку – или не верили, что лорд МакТирнан вернется домой к невесте. Раньше Анна обрывала подобные разговоры, напоминая, что она помолвлена. Потом просто предпочитала отмалчиваться, а сейчас… Сейчас ей начинало казаться, что Айвен действительно никогда не вернется. А она всю жизнь проведет в бесконечной круговерти сезонов, балов и зим в деревне.
Первый год без Айвена тянулся целую вечность, а второй проходил почти незаметно. Анна словно погрузилась в какой-то полусон, жизнь текла своим чередом, странные чары безразличия нарушали только письма Айвена, которые приходили нерегулярно. Судя по содержанию писем, некоторые из них просто терялись в пути, поэтому иногда весточки разделяли месяца. А иногда Анна получала сразу несколько писем, которые догнали друг друга в пути. И тогда ее настигал страх. Если читать такие письма одно за другим, становилось понятно, что Айвен меняется, меняется необратимо и пугающе. Узнает ли она своего жениха, когда тот наконец вернется? Если вернется.
Когда Анна увидела, что адрес на письме написан незнакомым почерком, сердце ее упало. Сколько раз она представляла, что получает такое письмо. Чужой почерк, несколько строчек, извещающих, что Айвен сложил голову где-то в пыльных степях Крыма. Дрожащими руками Анна развернула листок. Письмо действительно оказалось коротким, но оно было от Айвена. Он жив!
Дорогая Анна!
Не удивляйся незнакомому почерку: это послание записывает под мою диктовку Ричард МакГвайр, о котором я рассказывал тебе раньше. Не хочу огорчать тебя, но и без новостей оставить не могу: во время очередной вылазки я был ранен в правое плечо. Рана заживает хорошо, по словам полкового врача, уже через пару недель я вернусь в строй исполнять свои обязанности так же ревностно, как прежде.
Здесь, в госпитале, у офицеров едва ли лучшие условия, чем у простых солдат; конечно, нас размещают в отдельной палате, но запах крови везде одинаков. Я лежу, слушаю стоны, крики, доносящиеся из операционной, и молитвы и думаю о том, что мне повезло и я легко отделался. Ричард говорит, что войну никак не миновать без единой царапины. Наверное, он прав, а значит, теперь я могу называться настоящим солдатом.