Алина Знаменская - Вероника

А сейчас с ним такие перемены…

— Какие же раньше у него были глаза? — полуспросила Вера.

— Отсутствующие. Весь в себе.

— Да, но, наверное, для этого были причины?

— Конечно, причины, — согласилась Татьяна и вдруг попросила:

— Можно я ее подержу?

— Попробуйте. Она у нас дама с норовом, не ко всякому пойдет.

Татьяна осторожно взяла Кеющку. Та нахмурила бровки.

— Какие мы красивые! Какие норовистые! На маму похожа, вижу. А на папу?

— Таня, вы извините… Вы нас не правильно поняли. Это не Егора дочь и не моя.

Татьяна вскинула на собеседницу огорченное лицо.

— Правда? А я-то думала! Ему бы так нужно семью, ребенка…

— Но почему?

— Как почему? Ведь его жена погибла беременная, разве он вам не рассказывал?

Вера замялась.

— Егор всегда обходит эту тему. Ему до сих пор больно об этом говорить.

— Да это и понятно. Он столько лет стережет эту реку, где утонула его жена. Словно она может выплыть, понимаете? Как он с ума не сошел до сих пор?

Они приехали на месяц отдохнуть, а он поселился здесь навечно. Похоронил себя вместе с ней. У них так долго не было детей, они так радовались…

— Так.., тело не нашли? — тихо спросила Вера, зная, что у Егора она об этом не спросит.

— Нет… — Теперь Татьяна уставилась на Веру с подозрением. — Так вы и этого не знаете?

— Теперь знаю.

Она забрала Ксюшку и зашагала вдоль берега в противоположную сторону. В голове пульсировала кровь.

Она все поняла. Горло сжимал спазм. Чужая боль облила ее своей неподдельностью. Преданность — качество, которое она превыше других ценила в людях, бесспорно, принадлежало Егору, этому странному лесному сычу.

Она должна для него что-то сделать. Что? Купить в конце концов для него эту турбазу, чтобы никто не смог прогнать его отсюда. Она понимает его беду. Больше того, она любит его…

Вера вернулась в лагерь и стала искать Сухарева.

Его нигде не было.

Накормив и искупав девочку, она укутала ее и положила в коляску. Засыпала Ксюшка только на свежем воздухе. Вера катила коляску перед собой по направлению к столовой, когда ее догнал Сухарев.

— Пойдем, — сказал он и положил ей в руки букет полевых цветов.

Букет был пестрым, горько-ароматным, но Сухарев не дал ей насладиться созерцанием.

— Куда мы идем?

— Ко мне.

Он привел ее к своему флигелю. Коляску со спящей девочкой поставили на веранде и накрыли пологом от комаров. Вечерело. Во флигеле пахло полынью и мелиссой. На столе у окна Вера заметила два высоких бокала и миску с черешней. Ягоды высились горкой, а стебельки торчали в разные стороны. Сухарев чиркнул спичкой, и на подоконнике ожила свеча. Достал из шкафа вино и наполнил им оба бокала:.. И вино, и черешня были одного цвета. Вера села к столу и взяла ягоду. Черешня оказалась упругой и сочной. Сухарев поднял бокал.

— Я хочу выпить за вчерашнюю ночь. Она оказалась очень важной для меня.

— И для меня, — как эхо повторила Вера.

Он пил свое вино, не отрывая от нее глаз. Она проделала то же самое. Краем сознания Вера отметила, что, конечно, где-то она это уже видела или читала: вино, свеча. И что Сухарев неоригинален.

Но сейчас это не имело значения. Он сделал это все для нее. Он хочет быть с ней, она ему нужна. И это главное.

В ночь за окном вдруг ворвались звуки ударных.

— Танцы, — кивнул Егор в сторону столовой.

Вера встала и взяла его за руку.

— Я объявляю белый танец.

Сухарев поднялся и обнял ее. Они танцевали на маленьком свободном пространстве его комнаты между столом, кроватью и дверью, и теснота помещения делала их еще неразрывнее и ближе. Сухарев потерся щекой о ее волосы, и Вера закрыла глаза. Казалось, что ночь плывет мимо них, унося с собой заботы и впечатления. Им оставалось только чуткое ощущение друг друга, их тесный мир на двоих. Сухарев остановился и нашел губами ее лицо. Он изучал его неторопливо, словно губы хотели запомнить то, что целовали, и, сбиваясь, возвращались к уже изученному, чтобы повторить все сначала.

— Ты все еще думаешь о нем? — вдруг спросил Егор, держа ее лицо в ладонях.

— Нет. Я думаю о тебе. Я хочу.., может, это звучит слишком прямолинейно, но я хочу тебя! — выпалила Вера, держа обе ладони на его груди.

Он молча кивнул. Потом сел на корточки и развязал ей кроссовки. Они легли на кровать поверх одеяла и долго лежали молча, боясь нарушить то полноценное состояние покоя, которое было создано во время танца. Им было хорошо. Вера вдруг мысленно увидела себя со стороны, с позиции сосен, облаков, звезд. Она — посреди дикой природы, в ветхом щитовом домике, на старой кровати.

На веранде в кровати спит ребенок, а рядом, в ее объятиях — любимый мужчина. И больше ничего не надо. Все остальное — приходящая и уходящая суета.

А это — счастье. Очень хочется получше распробовать и запомнить его вкус., — Вероника, — произнес Егор ее имя, и они оба прислушались. — Вероника…

— Так меня никто не называл. Никогда.

— Я буду первым.

Егор сбросил с себя рубашку. Вера проделала то же самое. Теперь они изучали кожу друг, друга — все выступы, ложбинки, шероховатости. Каждое новое открытие доставляло им наслаждение. Ночь загустела.

Постепенно нежность переросла в страсть. Из головы исчезли все лишние мысли. Они плавали где-то поблизости, но Вера о них забыла. Для нее существовало сейчас только пружинистое, разгоряченное страстью тело Егора, запах разнотравья, исходящий от него… И имя, которое он без конца повторял: Вероника…

Посреди ночи их разбудил телефон. Сухарев спал.

Вера нашарила на столе трубку и сонно пробормотала туда:

— Але…

После секундного замешательства в трубке прошелестел женский голос:

— А Егора Андреича можно?

— Егор Андреич спит. Нельзя ли подождать до утра?

— А вы.., кто? — бесцеремонно допрашивал голос, показавшийся Вере знакомым.

Веру сразу взбодрила чужая наглость.

— А вас это не касается, девушка! — отчеканила она и уже собралась положить трубку, как там что-то произошло.

Знакомый голос незамедлительно воскликнул:

— Вера Сергеевна?! Вы?! А что вы там делаете в такой час?

«Цыганщина», — раздраженно подумала Инга, когда экскурсовод с завидным упорством вернулась к особенностям испанского национального костюма. Окинув напоследок недобрым взглядом глазницы старинного замка, Инга отошла от группы и повернулась спиной к морю. Тут же в поле ее зрения попал Курт — отойдя от замка на приличное расстояние, он довольно резво для своей комплекции приседал и поворачивался, пытаясь вместить в объектив фотоаппарата это древнее строение.

«И нужны ему фотографии этих развалин!» — почти зло подумала она, созерцая, как потный от своих усилий и жары Курт добивается желаемого результата.

Заметив, что жена смотрит в его сторону, он стал делать ей знаки. Мол, подойди к замку и сделай ручкой.

«Идиот», — подумала Инга, но проделала, как он просил. Подошла, ножку поставила на ступеньку, очки подняла наверх, распрямила складку на своем ярко-желтом платье. И даже улыбку изобразила. Все это было совсем нетрудно. Она уже давно поняла, что Курта в отличие от русских мужиков никогда не проймешь какими бы то ни было душевными переживаниями. Ничего такого он демонстративно не замечал. Ему важна была внешняя сторона брака, соблюдать которую Инге до сих пор не составляло труда.

Собственно, ее тоже мало волновало, чем живет ее иностранный муженек, какие мысли и мечты посещают его в часы досуга. Он ее обеспечивает, выполняет все ее прихоти, а этого с него вполне достаточно. На большее он просто не способен. Вот захотела она в Испанию — пожалуйста вам Испания.

Чтобы не видеть, как грузно Курт взбирается по каменным ступенькам наверх, Инга отвернулась к морю. Испания ее не поразила. Ну, море. Ну, камни.

Черт дернул ее сюда притащиться! Да еще с Куртом.

Когда она намекала ему об отдыхе на море, то подразумевала, что поедет одна. Но Курт то ли плохо понял ее, то ли нарочно прикинулся дураком, но, как оказалось, он и не думал отпускать жену одну в Испанию.

Путешествие начинало Ингу тихо бесить. Курт с его туповатой веселостью, туристы, счастливо пялящие глаза на местные развалины. Отели, автобусы, чемоданы. Жуть!..