Листья клена во дворе покраснели и опадали на траву. Лондон почти чувствовала запах тыквенного хлеба, который мать пекла осенью, добавляя традиционные приправы, а также кардамон — отголосок ее ближневосточных корней, проявляющихся в выпечке. Она ощущала запах специй, наполняющих дом, когда Лондон возвращалась из школы, а ее мать оставляла на столе еще теплый хлеб, всегда проверяя вернулась ли Лондон из школы, даже когда Фаррах должна была быть в университете.
Стеклянные двери открылись, и блик света передвинулся на крыльце. Лондон задержала дыхание, наклонившись к окну автомобиля, почувствовав, как узы потянули ее в сторону кирпичного дома.
Фаррах вышла за дверь, потянувшись к почтовому ящику, повешенному у крыльца. В ее темных волосах появилась небольшая седина, которой не было десять лет назад. Но они по-прежнему были густыми и блестящими, с локонами, закрывающими лицо, собранные заколкой на затылке.
Лондон смотрела на мать тоскливыми, голодными глазами. Она осматривала каждый дюйм женщины, которая семнадцать лет посвящала свою жизнь дочери. Лицо Фаррах оставалось все еще красивым, почти без морщин, но вокруг рта залегли складки, сообщающие, что она очень долго уже не улыбалась, и чувство вины пронзило грудь Лондон, вызвав такую острую боль, что ей пришлось перевести дыхание и протереть запотевшее пятно на окне.
На Фаррах были одеты свободные струящиеся шелковые брюки, видно для университета, тонкий трикотажный свитер, обтягивающий ее фигуру, которая очень нравилась Лондон. На шее был повязан яркий шарф буйство цвета — розового, фиолетового, бирюзового и черного, довершая целостность утонченного, уникального стиля Фаррах. Лондон поднесла руку ко рту, пытаясь сдержать рыдания, вырывающиеся наружу, когда вспомнила, что этот шарф она подарила маме на день рождения, который они праздновали в последний раз вместе, тогда Лондон еще училась в средней школе.
Фаррах стояла одной ногой на верхней ступеньке, а другой на ступеньке ниже, просматривая почту. Лондон не поняла, что рукой вжалась в холодное стекло автомобиля, и все ее тело передвинулось на дюйм ближе к двери, узы стянули ей грудь, притягивая к дому.
— Мама, — прошептала Лондон. — Почему так все произошло?
Как будто Фаррах почувствовала присутствие дочери, ее голова метнулась вверх, и она прищурившись посмотрела на машину на противоположной стороне улицы, устремив взгляд в окно, к которому прижалась Лондон. Лондон отпрянула, но затем вспомнила, что стекла машины тонированные, и Фаррах не мог увидеть ее внутри. Она заметила охранника, боком стоявшим у машины, положив руку на крышу и одновременно закрывая Лондон на заднем сиденье. У него в руке был сотовый телефон, и со стороны выглядел так, будто был одним из тысячи наемных водителей, поджидающих клиента. Его действия явно убедили Фаррах, потому что она опустила взгляд на корреспонденцию, вернувшись в дом через пару минут.
Как только она ушла, охранник открыл водительскую дверь и скользнул за руль.
— Мистер Эмброуз ждет вас, мэм. Готовы ли вы ехать?
Лондон не могла произнести ни слова, ее сердце превратилось в осколки, пронзающее своим острием грудную клетку и царапаясь друг об друга. Боль была внутренней, она с трудом кивнула, поскольку даже не могла двигаться, но для охранника этого было вполне достаточно, он завел двигатель и вырулил на дорогу. Они уезжали от дома, который когда-то был самым безопасным местом для Лондон, и она вдруг подумала, может пришло время вернуться домой.
Лондон удивилась, обнаружив, что охранник остановился с задней стороны особняка Дерека в Джорджтауне, а не у ее собственного дома.
— Где мы? — спросила она, до конца не решив стоит ли раздражаться или не стоит переживать.
— У дома мистера Эмброуза.
Прежде чем она смогла осмыслить услышанное, Дерек уже открывал дверцу машины, протягивая ей руку.
Она вышла и посмотрела на него, приподняв одну бровь, скрестив руки на груди.
Он ухмыльнулся и наклонился, прошептав ей на ухо:
— Не дуйся, это один из твоих уроков. Ты не можешь всегда все контролировать, красавица. Сейчас твой дом атакует слишком много репортеров, и нам не стоит туда ехать.
— Было бы вежливо сказать мне об этом. А что если мне нужно что-то взять у себя из дома или у меня есть планы?
— Например, какие? — спросил он, взяв ее за руку и направляясь в сторону открытого гаража у задней части дома.
— Это к делу не относится, — огрызнулась она. Она знала, что он прав, но ей не нравилось, что он принимал за нее решения.
Дерек провел ее мимо своего Porsche, а также раритетных мотоциклов, поблескивающих хромом с черными кожаными сиденьями и кофром.
— Ты что, член какой-то банды? — пошутила Лондон, указывая на мотоциклы.
— Собственно говоря..., — начал Дерек, но замолчал, и вдруг Лондон отчетливо вспомнила его друзей на пресс-конференции, которую он тогда устроил, объявив своим друзьям, что встречается с ней. Она открыла рот и снова закрыла, не совсем уверенная, что именно хотела спросить или сказать.
— Я расскажу тебе в другой раз, — произнес Дерек, открывая дверь в дом и входя в безупречно и, очевидно, неиспользуемую кухню.
Как только за ними закрылась дверь, Дерек заключил ее в объятия для поцелуя. Лондон чувствовала, как раздражение таяло под его горячим, напористом штурмом.
Его губы прижались к ней, одной рукой он обхватил ее за талию, второй — с силой сжал ее бедра. Он пригнулся, чтобы его эрегированный член заскользил по низу ее живота, продолжая ее целовать.
Ее мысли закружились от головокружительной смеси звуков, ощущений и чувств. Жар, неистовое желание, его цитрусовый запах одеколона. Он посадил ее на прохладную гранитную столешницу, вклинившись между ее ногами, чтобы его член был как раз напротив ее промежности.
Он на секунду отстранился.
— У меня был худший день за всю мою жизнь, и я не хочу выводить тебя из зоны комфорта, но я так сильно нуждаюсь в тебе, что мне кажется, будто разрываюсь пополам.
Она погладила его по щеке, чувствуя вечернюю щетину.
— У меня был тоже ужасный день. И мне больно, — она положила его ладонь на область сердца. — Вот здесь. Но когда я с тобой, боль проходит. Я хочу быть здесь рядом с тобой.
Он наклонил голову, прикрыв глаза в знак капитуляции.
— Не позволяй мне причинить тебе боль.
— Ты никогда этого не сделаешь, — ответила она спокойно.
— Я не хочу, чтобы ты загораживалась от меня… как от других, — он с трудом сглотнул, мысли Дерека тут же вернулись к ее клиентам.
— Нет, — ответила она, приложив палец к его губам. — Я не могу не чувствовать, когда с тобой. Когда ты прикасаешься ко мне, словно огонь проходит у меня по телу. Но меня это пугает, потому что я чувствую слишком много всего, и не могу это контролировать, и я не привыкла к таким вещам. Ты никогда, никогда не будешь похож на других мужчин, Дерек. Они даже не мужчины для меня, просто машины, а я была механиком, который управлял их игрой. Ты — плоть, кровь и тепло. Ты имеешь в себе все мужские черты и заставляешь меня чувствовать так, как я никогда не чувствовала раньше. Намного раньше..., — она изогнула губы, и произнесла с хриплым вздохом. — До всего этого.
Он проскользнул рукой под ее блузку, лаская кожу, словно перышко, легкими прикосновениями, пока его губы страстно целовали ее с совместным танцем языков, поглощая, насыщаясь друг другом. Он лизал, сосал ее язык, пока она вконец не запыхалась, а его пальцы исследовали ее кожу, изучая и запоминая.
Наконец, он отстранился и через голову стянул с нее блузку, расстегнув бюстгальтер и спустив его вниз. Его глаза загорелись, как только он увидел ее обнаженную грудь, и она поймала себя на мысли, что независимо сколько мужчин с вожделением смотрели на нее за все эти годы, на нее никто никогда не смотрел так, как Дерек.
Словно прочитав ее мысли, он сказал:
— Я хочу тебя всю, — она посмотрела на него, до конца не понимая, что он имеет ввиду. — Поэтому ты так со мной себя чувствуешь… потому что я хочу тебя всю. Не только тело. Я хочу твой ум… твои мысли, твои мечты. Я хочу твою душу… твои страхи и проблемы. Я хочу тебя всю, Лондон Шарп. И ты чувствуешь, насколько сильно я хочу каждую клеточку тебя.
И в этот момент Лондон сдалась. Он был мечтой, о которую она никогда не осмеливалась мечтать, фантазией, которую она даже не могла себе представить. Он был будущем, от которого она отказалась в семнадцать лет, и надеждой, которую она запрятала в тайный ящик, скрыв даже от собственных глазах. И теперь, когда ее сердце нарушало все правила, по которым она жила последнее десятилетие, ее душа с надеждой вспорхнула к прутьям клетки, хотя разум твердил, что это невозможно. Он не был возможным, это не было возможно, потому что Лондон прятала под замком самое темное в самой глубине того же секретного ящика, удерживая этот ящик закрытым, иначе этот секрет способен разрушить даже такого мужчину, как Дерек.