– Если бы вы любили ее, она оставалась бы ею.

– Что ты знаешь о жизни? Жизнь – это игра без правил. Все твои Стендали, Бальзаки и Цвейги писали романы, а не учебники по физике, где действуют точные законы. В отношениях между мужчиной и женщиной господствуют законы джунглей. Знаешь, что сказал про женщину Гельвеций?

– «Женщина напоминает обеденный стол. Одними глазами смотришь на него перед обедом и совсем другими после». Скольких женщин вы сделали несчастными?

– Полагаю, их количество будет соответствовать числу тех женщин, из-за которых и я чувствовал себя несчастным. Все в мире уравновешено. Кроме того, что такое несчастье с точки зрения времени? Лет пятнадцать тому назад я был влюблен в девушку, которая играла со мной, словно котенок клубочком: то притянет, то отпустит. Я страдал, я был несчастным. Я мучился, я не спал. Я писал стихи, от которых у меня на глазах выступали слезы… Это было длинноногое создание с пышными пепельными волосами. Недавно я встретил ее. Она прошла мимо меня, не заметив. Вела за руки двух детей. Я пошел ей вслед. Зачем – сам не знаю. Я шел за ней и смотрел на ее раздавшееся седалище, которое при каждом шаге сотрясалось, словно студень на тарелке. Вся она расползлась, и заметно было, как бюстгальтер врезается в ее тело, подчеркивая широкие складки сала. На ее голове ветерок издевательски шерстил ворсистые остатки ее некогда пышной гривы… Я понял, что это именно тот случай, когда я могу рассчитаться за все. Я знаю, что поступил жестоко. И мне даже стыдно…

– Ну, и что же это было?

– Я догнал ее, хлопнул ладонью по седальнице и сказал: «Привет, птичка! Как живется-можется?» – и пошел дальше. Это все.

– Это все?

– А зачем больше? Достаточно, что она тоже меня узнала… Кажется, я забыл сказать, что я тогда шел под руку с одной очаровательной зазнобой.

Марьяна рассмеялась:

– Да вы настоящий садист.

– А, кстати, те слезливые стихи, когда я их посмотрел, показались мне до того смешными, что я их сжег.

– Значит, я в вас не ошиблась. Вы – циник. Потому я и выбрала вас. Вы – циник, но это лишь потому, что цинизм – ваш панцирь. И вы надеваете его тогда, когда боитесь, что вас больно поранят. Но в глубине души вы не такой. Вам следовало бы родиться женщиной.

– Только не это! Мне бы тогда пришлось работать на одни аборты.

Казалось, что мои колкости совсем не задевают ее.

– Если бы вы были женщиной, то смогли бы справиться с одиночеством. И тогда вам не пришлось бы непрестанно охотиться за фантомным существом. Которого, возможно, вообще не существует. Все, что вам сейчас остается, – красиво уйти.

– Уйти? Почему уйти?

– Чтобы остаться легендой. Уйти и раствориться в пространстве. Или для вас крайне важно пережить полное собрание своих сочинений?

Слова эти звучали в тенистых аллеях парка, где уже почти не было прохожих и только кое-где на скамейках виднелись невыразительные фигуры. Мне становилось холодно, и я с тоской думал о той, что ждала моего звонка. В эту минуту я и в самом деле любил ее, мне хотелось прижаться к ней и лепетать привычные глупости, которые совершенно не напрягают мозги.

– Да вы меня не слушаете?

– Нет, отчего же… Слушаю. Ты подсовываешь мне мыслишку о самоубийстве?

– О красивом самоубийстве. О чем-то таком, чему позавидовал бы каждый. Это выглядело бы величественно и прекрасно. Достойно романов, фильмов, песен…

– Ты серьезно?

– А разве вы не чувствуете, как это необходимо нам?

– Что именно – моя смерть? И кому это – нам?

– Нам – это моему поколению.

Я втянул воздух сквозь сжатые зубы и подумал: ну почему ты такой остолоп? Зачем выслушиваешь все эти бредни, тогда как мог бы сейчас валяться в теплой постели и смотреть хороший американский фильм с Робертом де Ниро?

– Ладно, – сказал я. – Это интересная мысль. А сейчас я посажу тебя на трамвай и еду домой.

– Правда? Вам понравилась моя мысль? – прижалась она ко мне с какой-то детской восторженностью.

– Именно. Однако такие решения не принимаются на счет раз-два. Я должен все взвесить.

– И куда же вы меня ведете?

– Я же сказал: на трамвай.

– Но вы же не знаете, где я живу.

– Какое это имеет значение?

Она засмеялась:

– Действительно. В таком случае я сяду в ваш трамвай.

Я принял это за шутку но когда она вошла со мной в «двойку», спросил:

– Тебе действительно в эту сторону?

Она чуть насмешливо посмотрела мне в глаза и сказала:

– Ну, признайтесь, вы хотите меня. И вы разозлились, ведь потеряли время.

Я промолчал. Однако она продолжала:

– Вы хотите меня. С самого начала хотели. С самого первого письма. Я не ошиблась в вас. Вам интересно с женщиной лишь до тех пор, пока вы ее хотите. – Она была недалека от истины. – Я уверена, что иногда, занимаясь любовью с другими, вы представляли меня.

И здесь она тоже не ошиблась, но мне лень стало спорить. Она играла в свою игру, и игра продолжалась, пока я покорно отбивал ее мячи, но когда я опустил руки, она начала бить в одно и то же место.

– Как далеко вы способны зайти в стремлении овладеть женщиной? Могли бы вы ради меня убить человека?

Давно ли ее выписали из дома умалишенных на Кульпаркове?

– Увольте, я не сумасшедшая. Я вдруг почувствовала, что вы на это способны. Вы способны убить. Вы это можете. Только боитесь признаться себе в этом… А ведь я могла бы вам помочь.

Трамвай завизжал на повороте. За ним была последняя остановка.

– В чем?

– В режиссуре самоубийства. Я знаю, что сумею поставить одну-единственную пьеску под названием «Самоубийство влюбленных в парке на Погулянке».

– Ты предлагаешь мне самоубийство в компании с тобой?

– Браво! Вы поражаете меня своей догадливостью.

Наверное, она еще больше чокнутая, чем я думал. Мы вышли из трамвая.

– Значит, я должен уйти из жизни, потому что исписался, кончился как писатель. А ты – за компанию.

– Нет, не все так просто. О моих причинах поговорим потом. Я знаю на Погулянке одно озерко с островом. Вот там под тенистыми ивами и будет разыгран последний акт.

– И ты выбрала для этого меня?

– Вас. Но для этого нам надлежит еще влюбиться друг в друга. Сейчас вы только хотите меня. Это обычный животный инстинкт. Но вы влюбитесь в меня, я верю в это. Смертельно.

Ее слова проникали в мое сознание без малейшего сопротивления, словно именно их я ждал всю свою жизнь, но боялся сознаться себе в этом. Я не должен ее слушать! Я вообще не должен с ней нянькаться. Вот заведу ее сейчас в темный скверик и трахну на скамье. Но это намерение было лишь мимолетной бравадой, которую она сразу же раскусила бы. Ей известно обо мне нечто такое, чего я еще и сам до конца не осознал. И она покорно войдет за мной в темный скверик, зная, что я ее не трахну. Именно ее.

– Ну что? – откликнулась она. – Теперь вы подбираете слова, чтобы пригласить меня к себе? Вам же надо чем-то компенсировать этот испорченный вечер?

Я молчал.

– Не притворяйтесь. Вы хотите именно этого. Но боитесь. Вы хотите меня, но не уверены, что хватит отваги взять.

Я посмотрел на нее и почувствовал, что и в самом деле могу влюбиться в эту ведьму с лукавыми насмешливыми глазами. Но не должен… У мужчин иногда также срабатывает интуиция, и она мне подсказывала: прежде чем пригласить Марьяну к себе домой, стоит позвонить Лидке.

– Я должен позвонить, – промямлил я.

– Ей?

– Она ждет.

Я подошел к автомату и набрал номер.

– Ах, пан Юрко, пан Юрцю!.. – закудахтала ее матушка. – Лидуся ждала вас до восьми, а потом уехала писать диплом к Нусе. У нее и ночевать останется, ведь это далеко, на Сихове. И телефона нет у них… А в воскресенье мы ждем вас на обед!

Я представил, как буду расхваливать ее суп, стараясь не сербнуть, и ощутил в животе спазмы.

Моя интуиция мне не изменила. Диплом! На Сихове! Все ясно. Не нужно быть Фейербахом, чтобы раскумекать: Лидка поехала ко мне домой. Где ключи лежат, ей известно, и, когда я приду, меня уже будет поджидать горячий ужин и не менее горячая Лидуня. Жизнь – это кайф. Я так и сказал:

– Жизнь – это кайф. Она уехала ко мне.

– Возможно, это именно то, что вам нужно, – злорадно хихикнула Марьяна.

Она знала, что она краля и никакая Лидка не сравнится с ней.

– Наверное, я ошиблась, – сказала она, – и вы не тот, за кого я вас принимала. Чао!