«…Потому что я чужой тебе, временный житель…»
«Временный житель, – медленно повторила про себя Юджиния. Потом сжала плечики дочерей и притянула к себе, сколько было можно. Стоя на просторной, мягко поднимающейся и опускающейся на волнах просторной палубе «Альседо», эти трое слились в одно целое. Юджиния чувствовала тела Джинкс и Лиззи, они прижимались к ее бедрам, и когда она передвинула ноги, чтобы стоять увереннее, они тоже подвинули свои.
«…ты Бог вечного и бесконечного мира. Ты обращаешь человека к гибели…»
Внезапно Юджиния обратила внимание, что в природе все молчит: нет шелеста волн, ветер не играет в подпорках, и ему не подвывают ванты. Над головой не слышится щебета птиц. «Куда подевались чайки? – удивилась она. – Разве они не провожали нас от берега? Разве на Борнео нет чаек?» Юджиния взглянула на небо. Оно было абсолютно чистым, ни облачка, беспощадно и непроницаемо синим. Как выкрашенная штукатурка на каменной стене.
«…Ибо поскольку человеком приносится смерть, человек же и воскрешает мертвых…»
Служба все шла и шла. Юджинии казалось, что она продолжается уже много часов или дней. Она слышала слова, пыталась вслушаться в них, но они падали глухо и безжизненно. Капитан Косби ненадолго уступил место доктору Дюплесси. Юджинии казалось, что он говорил о Поле, говорил о нем, называя его и ребенком, и другом. Во всяком случае он не читал по молитвеннику. Или не было заметно, что он читает. Потом доктор сошел с кафедры и туда вернулся капитан Косби.
Юджинии представилось, что она примерзла к месту. Девочки стояли так близко к ней, что она не могла двинуться, но ей и не хотелось. Все трое соединились так крепко, что одна из них не могла упасть, если держатся остальные двое.
«Что тут еще происходило на этом месте?» – попыталась вспомнить Юджиния. Потом вспомнила соревнование в стрельбе, застывший на воде в неподвижности корабль и ту ночь, когда она пробралась в трюм. На миг Юджиния прикрыла глаза, но от синего неба было некуда спрятаться, а саван был такой белизны, такой безукоризненной и непорочной чистоты, что от нее все равно жгло веки изнутри.
«…О, научи нас считать наши дни, чтобы мы могли с мудростью распоряжаться своими сердцами…»
На мгновение слово проникло в сознание, Юджиния прокрутила его в своем мозгу. Она рассматривала его, изучала и пыталась постичь его значение.
Затем без предупреждения все открыли сборник псалмов и запели:
Небесных воинств крепок строй,
И сила их неодолима.
В единоборстве с Сатаной
Победа жизни – нерушима.
Юджиния догадалась, что этот гимн выбирал отец. Он всегда был неравнодушен к приподнятым сантиментам Пасхи. Превратности судьбы и силы небесные. Торжество здравого смысла. Юджиния на отца не смотрела. И не смотрела на Джорджа.
Но протекли три скорбных дня,
И он восстал во славу горней…
Юджиния старалась петь как можно громче. Она пела, и голос наполнял ее существо, потопляя печаль, сомнение и страх, вырываясь из нее, чтобы сильно и уверенно проложить себе путь над океанскими волнами.
Да отвратит от нас Господь
Злой смерти яростное жало…
К голосу Юджинии присоединились другие голоса, с ним сливались голоса Лиззи и Джинкс, миссис Дюплесси рыдала в голос, доктор Дюплесси хмурился, словно запоминал медицинский текст, достопочтенный Николас неуверенно мялся рядом с совершенно раскисшим Джорджем.
…Дабы и радостная плоть
Во славу Божью гимн слагала.
Песня разлеталась на мили, и мили, и мили. Когда последний человеческий голос пропел последнюю ноту «Аллилуйи», рефрен был подхвачен воздухом, и «Аллилуйя!», казалось, разнеслась по всему кораблю… Ее не остановила огромная пароходная труба, она раскатывалась во все стороны, не оставляя незанятого места, ее звуки подхватили волны, и «Альседо» начал медленно дрожать. И потом, как после взрыва снаряда, наступила тишина. Тишина вернулась, и теперь чувствовалась намного острее, чем раньше. Как бы ни хотелось, стряхнуть ее с ушей было невозможно.
Капитан Косби вернулся на свое место за кафедрой, открыл другую страницу молитвенника и снова принялся читать:
«Человек, рожденный женщиной, живет короткую жизнь и дано ему много страданий. Он возвышается и он ниспровергается…»
Здесь Юджиния перестала слушать. С нее хватит. «Мой сын мертв, – думала она. – Что толку от слов, гимнов, утешительных фраз? У меня был ребенок, которого я звала Полем. Я читала ему, утешала, прижимала к груди, когда он болел. Я дотрагивалась до его лица, когда он спал. Я знала его лучше, чем себя, и любила его в сотни раз больше».
Капитан Косби еще некоторое время монотонно читал молитву, потом, шаркая ногами, вперед вышел ее отец и промямлил что-то о «Поле, моем единственном внуке…» Джордж попробовал добраться до кафедры, но не смог. Старательно держась прямо, он вернулся к перилам и уставился в воду. Юджиния почувствовала, как Лиззи и Джинкс дернулись под ее руками. Она посмотрела на мужа, словно видела его первый раз в жизни. Вернее сказать, она посмотрела сквозь него, как будто он исчез с лица земли.
Затем снова наступила очередь капитана Косби:
«Всемогущий и вечно живой Бог, – произнес он. – Мы возносим тебе хвалу и от всего сердца благодарим за несравненное милосердие и добродетель, которые ты вложил во всех своих святых…»
«Хвала» и «благодарность от сердца», – подумала Юджиния. – Здесь неуместны эти слова. «Несравненное милосердие и добродетель» – за что мне возносить хвалу Богу, если мой сын мертв?»
Юджиния уставилась на воду остановившимся взглядом.
«…A посему мы предаем это тело глубинам…»
Юджиния слушала его и не слушала. Она чувствовала, как напряглись дочери, и знала, что и она тоже напряглась.
Капитан Косби замолчал, пока матросы поднимали гроб Поля.
«…в поисках всеобщего воскрешения и будущей жизни…»
Капитан брызнул морской водой на белый покров гробика, на нем расползлись темные пятна, и он посерел. Юджиния не могла оторвать глаза от этих пятен, они становились все темнее и стали прилипать к дереву. «Первый вкус соли», – подумала она.
Матросы подняли гроб, поднесли к перилам у борта, на момент остановились с ним, потом наклонили открытым концом вниз, в сторону моря. К телу были привязаны тяжести. Юджиния знала, что это сделают – маленький, похожий на мумию сверток аккуратно обложили камнями. Но удивило ее то, как быстро тело Поля выскользнуло из ящика. Гроб наклонили, и ее дитя ногами вперед вылетело и погрузилось в волны.
Он пробыл здесь на палубе одно мгновенье, завернутый в мягкое одеяло, спал на горячем пьянящем солнце, и потом его не стало. Водоворот воды поспешил закрыть дыру, в которую ушло его маленькое тельце, и это место сделалось сначала зеленым, как густой соляной раствор, потом чистым, как горный хрусталь, затем серебристо-голубым, когда свежая пена заполнила пустоту. И наконец оно покрылось белизной, мягкой, как снег.
Юджиния попробовала отметить могилку сына, но все волны были одинаковы, они простирались бесконечно во все стороны, и одно море переходило в другое, и волны перекатывались вокруг всего земного шара снова и снова, сто раз, тысячу, миллиард. И пока вращается Земля, никогда не увидеть одного и того же места. Поль был там, и теперь его нет.
Вот что записала Юджиния в своем дневнике:
«Поля нет. Сейчас октябрь, думаю, ближе к концу месяца. Какой сегодня день, значения не имеет. У нас была похоронная служба на палубе, на баке…»
Здесь строчка обрывалась.
Подумав секунду, Юджиния принялась писать снова. Она была полна решимости описать все это до конца:
«Я старалась слушать слова, но никак не могла сосредоточиться. – По-моему, все были очень добрыми. Я как-то не заметила. Джордж чувствовал себя плохо. Меня это совершенно не трогало».
Она опять прервалась, прислушиваясь к тиканью часов, знакомому шуму корабля, волнам, гудению машин, биению своего сердца.
«Нет. Я вот что хотела сказать: похороны были идиотскими. Идиотскими и бессмысленными. По-моему, все похороны такие.
Никто не знает, что чувствует другой человек. И в конечном счете, никому до этого нет дела. Все мы одинокие души. Мы стараемся, как можем, – некоторые из нас. Остальные невежественны, ленивы, напуганны или эгоистичны. Я прошла через все это, так что могу об этом судить. В своей жизни я совершила все самое плохое, что только могу представить».