Корделия Биддл - Ветер перемен

Джордж плюхнулся на стул.

– Прости, прости… моя дорогая, – повторял он. – И за опоздание, и за все. Не мог, никак не мог… – Джордж, запинаясь, промямлил приготовленную речь. – Огден? Ты здесь?

Ему нужна была поддержка лучшего друга. В этот момент материализовался Бекман, он вошел в комнату, холодно и по-деловому улыбаясь.

– Сразу же за тобой, Джордж, – беззаботно произнес он.

– Должен объяснить… – Джордж повернулся и замигал, глядя на Юджинию, криво улыбаясь, словно никак не мог сообразить, что за новое и такое красивое лицо он увидел перед собой. Потом совершенно неожиданно все его внимание переключилось на Поля. Малыш оцепенел, но пытался казаться довольным и сидел с застывшей на лице улыбкой.

– Поль… сынок! – Улыбка на лице Джорджа сменилась печальным выражением. – Чудесно, Джини, я совсем позабыл… дети… здесь…

На миг показалось, что он сейчас разразится слезами. Он тяжело обмяк на стуле и уставился на свои руки и смятую скатерть. Вдруг голова его упала вперед, и Юджиния не могла понять, то ли его начнет рвать, то ли он разразится упреками. Но не было ни того, ни другого. Он просто вскочил на ноги.

– Ладно, черт побери, можно подумать, что мы на похоронах. Давайте выпьем шампанского. Хиггинс! Еще шампанского, черт побери! Налей всем!

Спокойно, сохраняя достоинство, Хиггинс взялся за это, не прибегая к помощи других слуг. Он не позволил им вернуться в салон. Он не раз видел своего хозяина в таких ситуациях и знал, так и ведут себя настоящие джентльмены. На них плохо действует алкоголь. Достаточно маленького глоточка, и у них перестают слушаться ноги. Да дома, на Честнат-стрит, это случалось уже не один раз… Но Хиггинс не стал раздумывать об этом. Он подумал о грязной компании на кухнях. «Уж очень много они знают, – ругнулся он про себя. – Будут теперь смеяться, или я не я. Еще бы, им ведь не отличить джентльмена от деревянного индейца у табачной лавки, даже если он подойдет и расквасит им нос. Нужно, не откладывая, заняться этим вопросом. Я этим займусь-таки».

Джордж наблюдал за Хиггинсом, как зачарованный. Точность движений этого человека – какое-то чудо. «Готов поспорить, он в жизни не прольет ни капли, – подумал Джордж. – Спорю, он весь день сидит у себя на кухне и тренируется. Тошнит даже при одной мысли об этом!» Здесь Джордж покачнулся так сильно и так неожиданно, что Юджиния подумала: «Ну вот, так я и знала! Хорошо бы ему шмякнуться на пол на глазах у своих дорогих гостей, пьяному, грязному, с бессмысленными глазами». Но при этом она не перестала улыбаться.

Поль не мог больше смотреть на отца. Он занялся ножиком, тремя вилками и двумя ложками и с жалким видом прошептал:

– По-моему, папа снова устал. Знаешь, как бывало дома.

Эти слова Поль сказал Джинкс, но не посмотрел на нее. Он знал, что выражение ее лица ему не понравится. Она посмотрит на него, как на самого последнего дурака.

Поль решил действовать самостоятельно. «Папе нужно хорошенько поспать, – решил Поль. – Я скажу об этом всем, и тогда он сможет пойти к себе и лечь».

– Папа устал, – громко, так, чтобы слышали все, объявил мальчуган. – Ему нужно отдохнуть.

– Ш-ш-ш, – прошептала Лиззи. Ее голос прозвучал, как шипение змеи, и Поль умолк, а Джинкс укоризненно уставилась в стоявшую перед ней тарелку. Нарисованные на ней флаги яхты, казалось, плавали в озере воды, но потом она поняла, что это не флаги двигаются, а текут слезы. Джинкс закрыла глаза и почувствовала, как по щекам сбегают слезинки.

– Знаешь, Джордж, мы все тут гадали, куда ты… – Юджиния попыталась еще раз ввести вечер в нормальное русло, но понимала, что натянутая улыбка и вежливая унылая болтовня никого не обманут. «И почему это так важно обмануть их? – подумала она. – Почему бы им не узнать правду?» Но она не могла себе это позволить, и никогда не позволяла. Никогда. Она ни разу не отступала от привычной роли: хорошая жена, хорошая мать, хорошая женщина. Безупречная. Прекрасная.

Она чувствовала страшную усталость, словно поднимается вверх по безжизненному, сухому холму, спотыкаясь о камни и обходя валуны, изнемогая от невероятного зноя.

– Ну что же, приступим, – упрямо стояла на своем Юджиния. – Давайте… По-моему, шеф… жареная ягнятина…

Но в этот момент бедняга Поль то ли случайно, то ли намеренно уронил ложку с вилкой. Они вели между собой молчаливое сражение – ложка, ножик и вилка, они были рыцарями в серебряных доспехах. Но когда победил нож, остальные упали на пол. Поль смотрел на поверженных солдат, лежавших на полу. Он понимал, что дело серьезное – мама строго следит за хорошими манерами.

– Поль! – повернулась к сыну Юджиния. У нее был такой пронзительный голос, что он сразу вспомнил про молнию, треском возвещающую о грозе. – Ножами и вилками не играют! Этого не случилось бы, если бы ты сидел на месте спокойно и не ерзал.

От гнева Юджиния потеряла голову. На секунду ей представилось, что во всем виноват Поль. Испорченный вечер, невнимание мужа, это он во всем виноват. «Если бы мы провели этот романтический вечер одни, ничего бы такого не произошло», – сказала она себе. Но слова эти не успели сложиться во фразу, а она уже понимала, что они всего только грустное заблуждение.

– Наверное, тебе нужно было поужинать раньше, с Прю, – не отступала Юджиния, не в силах забыть про то, что так рассердило ее. Но грубые слова ранили ее так же, как причиняли боль ее ребенку. «Как я могу быть такой злой, – подумала Юджиния. – Он же такой маленький, и это не его вина». Но отступать она не могла. Она посмотрела на Поля. Мальчик сидел с поникшей головой, костлявые плечики напряглись, как натянутая струна. Ее сердце наполнилось жалостью, но снисходительности она не могла себе позволить.

– Джини… Джини… – пытался успокоить ее Джордж, – парнишка только… – Но голос его прозвучал так, словно он разговаривает во сне и повторяет избитую фразу, которую подслушал когда-то давным-давно. Джордж оглядел разгромленный стол. «И к чему только вся эта суета, – подумал он. – Обед, ужин, хорошие манеры за столом… бедный малыш… Джини вечно бранит детишек… Вы должны быть… должны быть…»– но Джордж никак не мог вспомнить, как это говорится с детьми.

Он представил себе своего отца, но в памяти всплыли Бекман, и Борнео, и весь этот чертов бизнес, которого лучше бы и не было вовсе. Раджа Айвард, Махомет Сех, Браун, все это стяжательство, все эти планы получить все больше и больше денег.

Джордж неуверенно поднялся на ноги.

– «Я господин своей судьбы, – перевирая стихи, он обвел глазами комнату и скользнул взглядом по повернутым к нему лицам. – Средь зла и слез стою, окровавленный, но головы не преклонил». Инстинкт – вот это был поэт!

Но продолжать не стал, а ни с того ни с сего буркнул:

– Шторм… моя дорогая…

В комнате запахло бедой. У Джорджа посинели губы, он сжал их что было сил.

– Шторм… нужно… нужно поговорить с капитаном…

Выпалив эти слова, он выскочил из комнаты.

Мгновение после ухода мужа Юджиния сидела, согнувшись, разглядывая салфетку на коленях. Она изучила край кружевной вязки, произведенной неизвестной, но искуснейшей мастерицей, всунула палец в самую большую пустоту в узоре и разорвала оборку салфетки пополам. Нитки порвались, как мокрая бумага, и смялись во влажный комок.

Потом Юджиния заставила себя посмотреть на гостей: на жирную, изумленную физиономию миссис Дюплесси, на доктора, на Уитни, даже набралась смелости взглянуть на лейтенанта Брауна и при этом сохранить свою лучшую парадную улыбку.

– Ну что же, надеюсь, у нас не пропал аппетит. Шеф обещал угостить нас сегодня на славу.

Когда она, наконец, добралась до своей каюты и весь этот жуткий ужин и вежливые «спокойной ночи» и «хорошего сна» были позади, Юджиния прошла через всю комнату. Она не стала зажигать ни одной лампы. Темнота действовала на нее успокаивающе, как и общество любивших ее людей. Прижавшись к стене, она стояла так тихо, словно сама стала частью стены. Потом прижалась лбом к холодному стеклу иллюминатора. Море было черным, и она смотрела, как корабль двигается вперед сквозь холодную атлантическую ночь. Ей хотелось плакать; она думала, что расплачется, но слезы не шли.

«Нужно было выйти на палубу, – подумала она, – но я боюсь. Боюсь, – что там может быть лейтенант Браун. Или еще кто-нибудь. Не обязательно лейтенант Браун. Все равно, кто-нибудь, кто мог видеть меня в таком состоянии. Просто он незнакомый человек, – рассуждала Юджиния, – вот почему я так стесняюсь. Я его не знаю.